Блошиный рынок

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Дед вернулся, когда я собрал коллекцию.

Я не знал, что собираю для него. Я вообще не знал, не понимал, что собираю. Что каждый предмет, бывший чьим-то, не новый, имеющий свое собственное прошлое, — кусочек целой картины. Даже не головоломка.

Моих историй тут нет. Зато все эти чужие воспоминания, чужие памятные вещи так или иначе связывали меня с дедом Власием.

Ноябрь, Димитриевская родительская суббота, очень пасмурный вечер. Крадучись накрапывал дождь. Монотонный шелест в промозглой темноте, редкое постукивание по подоконнику.

Конечно, дед Власий поднялся по лестнице пешком. Лестница — пространство ни здесь, ни там, одновременно и верх, и низ. Кто станет подниматься по лестнице, когда есть исправный лифт? Вот поэтому его никто никогда не встречал, случайно не сталкивался с ним.

Ты не можешь знать, приедет к тебе лифт с попутчиком или пустой. А лестницу ты способен контролировать. Или не способен, потому что лифт откровенен, тесен, личное пространство сужается иногда до величины слоев надетой на тебя одежды.

Но что происходит за твоей спиной, пока ты шагаешь по ступенькам, кто двинется тебе навстречу?

Если ты услышишь быстрые шаги, не важно — удаляющиеся от тебя бегом или приближающиеся, — разве они не в равной степени заставят тебя насторожиться?

Короткую поездку в лифте с незнакомцем выдержать легче, чем долгий путь по лестнице. Тебе непременно захочется обогнать его. Или пропустить вперед и убедиться, что человек не будет тебя поджидать и не загородит тебе путь.

В лифте не притаишься. В лифте не убежишь. Лифт быстрее покинуть, чем лестницу.

В лифте есть кнопка «стоп», кнопки удержания дверей и вызова диспетчера.

А мог ли дед Власий ездить в лифте с попутчиком так же незаметно, как делал это на блошиных рынках, в поезде? Проскользнуть в последний момент в закрывающиеся двери. Выбрать в спутники того, кто слишком занят собой, чтобы видеть... Повернуться спиной —и пропасть, ведь это легко сделать, когда у себя нет спины.

В любой обычной ситуации, в любом знакомом хотя бы по картинкам месте мы сами моделируем в голове ожидаемый образ того, кого предположительно можем встретить. Для каждого человека этот облик будет свой, тот самый, из его головы. И таким, как дед Власий, достаточно просто принять тот вид, который от него ожидают. Но подделка всегда имеет изъян, поскольку мы никогда не представляем человека сразу с нескольких сторон.

У деда Власия, того деда Власия, что приходил ко мне, спины не было. Впрочем, я точно знаю, что и тогда, и сейчас дед Власий поднимался по лестнице, а не на лифте.

Дед постучал в дверь, хотя звонок был исправен.

Звонок ненадежен. Он работает на электричестве. Он раздражает соседей. В неурочное время он звучит тревожно. Стук в дверь можно спутать с чем угодно. Ты можешь понять, кому из соседей звонят в дверной звонок. Когда стучат в твою дверь, только ты понимаешь, что этот стук именно к тебе. Но у тебя есть выбор — найти всему прозаическое объяснение и продолжать жить дальше, как раньше; или подойти к двери и проверить, верно ли твое прозаическое предположение или нет.

Я сразу узнал этот стук, хотя прошло много лет.

Осенние Деды, ну разумеется. Приходите в гости, дорогие усопшие, а то вы соскучились там, где вы сейчас пребываете. Не думайте, что вас забыли. Не сердитесь.

Все эти годы я старался проводить этот день вне дома, где угодно, только не дома. В пути, окруженный другими людьми, — самое верное.

А сегодня я здесь, на месте. Один. Как тогда, когда мне было двенадцать.

Сейчас я понимаю, что и кисель, и полотенце, мамой на окно брошенное, — все эти совпадения были, может, и не случайны. Сегодня, в Осенние Деды, не просто поминают предков — их приглашают к столу. Кисель —самое что ни на есть поминальное блюдо. Полотенце, чтобы пришедший дух мог утереться. А я тогда, оставленный дома за главного, и дверь открыл, и угостил. Я водил его везде, где ему было нужно. Меня впускали в дома, доверяли мне, а дед входил вместе со мной. Я был его дверью, я был его проводником.

А теперь у меня была коллекция.

Он пришел ко мне, потому что я собрал необходимые ему предметы. Но пока я не приглашу его, сам не впущу в мой новый дом, дед Власий войти не может. Думаю, его злят некоторые правила, обойти которые можно, только обманув. Но теперь-то меня не обманешь.

— Ты умер, — говорю я деду Власию.

— Раньше тебя это не смущало, — совершенно спокойно отвечает он, даже не пытаясь как-то оправдаться.

— Потому что ты не говорил мне!

— А ты и не спрашивал.

— Почему ты пришел?

— Яков тебе врал. А я не врал. Он сам засыпал всю мою землю солью. Я не мог выйти. Я ждал. А потом подмыло склон, и я смог.

Яков — это мой папа, сын деда Власия.

— Почему ты сейчас пришел?

— Ваш мак пророс. Вот хитромудрая баба твоя мать! Всегда ее терпеть не мог. Прикидывалась, что не знает ничего. Встала между мной и сыном — и снова захотела встать между мной и тобой. Маком ее птицы брезговали, не склевали. Насекомые не растащили. И соль маку оказалась не помеха. Рос, вырастал, цвел, созревал, сыпался и снова рос. А в этом году срезала весь мак глупая девчонка. Про чужую девчонку твоя мать не подумала. — Дед издает сухой смешок. — Не местная, не наша, приехала нарочно. К ней я тоже пришел. Но не остался, она же вызывала своего деда, не по правилам, да нам, дедам, только приглашение и нужно. Не важно от кого. Не особо важно как. Ее дед никогда не придет — он там, где ему положено быть по делам его, как всякому человеку. А я, вишь, пришел. Не остался сам, да кое-кого оставил, не напрасно же звала.

Без понятия, что за девушка возомнила себя ведьмой и решила приобщиться к знанию через могилу колдуна, моего деда Власия. Надеюсь, она не умерла, но наверняка пожалела о своем выборе точно так же, как Матрена. Если, конечно, от этой девушки осталось хоть что-то свое.

Мне очень неприятны дедовы слова о моей маме. Я начинаю понимать папу. Даже и хорошо, что ни жены, ни девушки у меня нет.

Я говорю:

— Ко мне зачем пришел? Я тебя не звал.

— Ты все время меня звал. Ты все время меня искал. Вот, нашел.

Дед снова сухо смеется.

Он раньше редко смеялся, хотя иногда и шутил. По тогда его смех не казался мне таким царапающим, неприятным, чужим.

Я стою у входной двери и не произношу ни единого слова. Вслух.

И из-за двери, с той стороны, мне тоже никто не отвечает. Вслух. Я не решаюсь даже поглядеть в глазок, чтобы убедиться, что стук мне показался. Я даже мысленно не могу сказать: «Приходи вчера, дед Власий!» Сказать так — значит признать, что дед Власий... Что это не дед Власий.

Это обманное приглашение, на самом деле приглашением не являющееся, перевертыш, призванный перехитрить и одновременно не разозлить, — сначала в отношении болезней, вызванных порчей, лихорадок и трясовиц. А потом и для любой нечистой силы...

Я не стану так говорить. Не сейчас. Теперь это только моя история. Моя былинка. Только я могу рассказать ее, и чем она завершится — тоже от меня зависит.

Я открываю дверь.