Бурелом

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Морозный пар коромыслом валит из глоток парней, схватывается серебристым пушком на верхней губе, инеем ложится на черные пуговицы телогреек, отливает синью на бляхе с пятиконечной звездой. Платон поверх ватника подпоясывает на работу старый армейский кожимитовый ремень. Кожимиту не устоять против мороза — паутинкой расползлись по нему трещинки. Но был бы живот подпоясан: подтянутость не только в армии нужна. Подтянутость и здесь родная сестра успеха.

День за напряженной работой летит быстро. Не успели, кажется, позавтракать, а здесь уже Катерина обед везет. У Катерины душа добрая, не скупится, разливая щи, а своему Петру так и с верхом нальет. Петро холост. У Петра раньше и щек вроде не было, а как стал похаживать к вдове, лицо округлилось, отяжелел на работу. Ясно, Катерина сама какой лакомый кусок не съест, все Петру оставляет…

— Фу-фу, — отдувается тот, уплетая кашу с бараниной.

— Тебя Катерина как на убой кормит, — подзуживают рабочие.

А Петро только мычит в ответ да знай себе набивает нутро. Кровать в общежитии у него давно пустует. Петро не дурак, живо сообразил, что двухспальная куда лучше односпальной, холостяцкой. К тому же, когда под боком Катерина… Пусть за окном потрескивает мороз, обливает поселок ледяной стужей — все нипочем.

Зазвякали ложки по пустым донышкам алюминиевых мисок, значит, обед на исходе. Платон прячет ложку за голенище валенка.

— Эй, парень, воровать нельзя, — грозит пальцем глазастая Катерина.

— Вот черт, — смеется Корешов. — Солдатская привычка за голенище ложку совать.

И снова лесосека, и снова формируются пачки хлыстов.

А в это самое время, поднимая за колесами снежную пыльцу, мчался на мастерский подучасток наумовский «козлик». В нем участковый Коробушкин, Рита и сам Наумов. У начальника лесоучастка от нервного тика передергивается левое веко. Рита сидит сжавшись в комочек. Только участковый кажется вполне спокойным. Но у него тоже есть сердце. И это сердце то подпрыгивает, когда скачет на ледяных наростах «козлик», то опускается, когда заносит задок машины на крутом повороте. За всю службу ни одного порядочного ЧП, все по мелочам, а здесь вдруг такое…

Коробушкин егозит на сиденье, то положит, то снимет с коленок сумку.

— Да сидите вы спокойно! — не вытерпела Рита.

— Надо же, с фашистами путался, старостой был, — недоумевает Леонид Павлович.

— Потому и сбежал сюда, думал далеко, не найдут, — говорит участковый.

…Через полчаса Полушкина арестовали. Участковый увез его прямо в районную милицию.

Как в тумане плыла перед глазами улица. Она точно вдруг огорбатилась. Анна долго шарила руками скобу двери. Проплелась до кровати, упала на подушку и ну реветь. «Вот и лопнуло счастье, — подумала Анна. — Сошло подобно снегу, одна грязная водичка осталась!..»

Чайник на печи гремел крышкой, гудела печь, всхлипывала, лежа пластом на кровати, Анна. Но ведь не всю жизнь плакать. Встала и, чтобы только не сидеть без дела, стала прибираться по дому. Рабочие штаны и куртку Нестера вынесла в сенцы, бросила в угол. Подогрела воды, начисто смыла пол, протерла стекла окон, косяки дверей. Этого женщине показалось мало. Вытащила из чемодана кучу вышивок, стала прибивать на стены. Прибьет, отойдет на шаг-два, склонит голову и любуется сама на свое мастерство. Хорошо!

А потом снова сдавило грудь, снова заплакала. Уняв слезы, побежала в магазин. Пряча от людей глаза, набрала сластей, вернулась домой, приготовила вкусный ужин. Потом привела из детского сада детей. С ними как-то легче было переносить горе — щебечут, играют и вовсе не спрашивают Нестера. Только уселись за стол, вошли сестра с мужем.

Анна и тут слегка всплакнула. А потом схватилась.

— Ведь занятия же у меня сегодня!..

— Да уж до занятий ли тебе сейчас, — сказала было Софья Васильевна, но Илья незаметно наступил под столом на ногу жены.

— Почему же, пусть идет, детишки у нас побудут. Верно, орлы? — подмигнул Волошин.

— Да, да, я пойду — засуетилась Анна. — Уж такие у меня девчата, такие! — расхваливала она своих учениц и как-то вдруг посветлела изнутри, засветилась.