Бурелом

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Турасов, если не каждый день, то через день стал наезжать на лесопункт Тананхеза. Дорога уже расползлась, и его «козлик» останавливался у конторки обычно забрызганный грязью… Сам Турасов в неизменной кожанке и сапогах заявлялся в контору и прямо заходил к Наумову. Если в кабинете не оказывалось Волошиной, он перебрасывался с Наумовым несколькими словами, и мчался на мастерский подучасток…

Близкая весна теплым ветерком вливалась в открытое боковое окно машины. Это была его, турасовская, тридцать четвертая весна. «Тридцать четвертая… — думал он. — Не много ли, чтобы, как мальчишка, бегать за Волошиной?» — Турасов уже как-то свыкся с мыслью, что он теперь холостяк. За все это время, с тех пор, как он выехал из города, бывшая жена не написала ему ни строчки. Только сейчас Турасов начинал понимать, что не нежелание Кати выехать из города расстроило их семейную жизнь. Это началось значительно раньше, когда он еще работал в управлении. Как-то так получалось, что Турасов стал жить сам по себе, Катя сама по себе… Установить тот день, когда было положено начало этому, Турасов бы, наверное, не мог. Да и кто в таких случаях может? А было так: он потерял желание делиться с Катей какими-то своими мыслями, планами, мечтами. Он говорил, а у Кати читал на лице такое безразличие, что дальше говорить язык просто не поворачивался. Так и остался он один на один со своими планами и мечтами.

Баранка дернулась. Турасов машинально крутнул ее вправо и едва не заехал в кювет. Скоро сплав, надо бы еще проехать на нижний склад… А о н а волнуется — зима не оправдала идею проекта. Вчера Турасов разговаривал по этому поводу с Ритой. Он понимал, что, несмотря на печальный итог, идея Волошиной стоит того, чтобы ее внедрить. Сейчас же просто сказалась неподготовленность механизмов. Поэтому он все-таки решил отдать приказ о подготовке к переводу участка Тананхеза на новую технологию.

Чем ближе к верхнему складу, тем дорога становилась хуже, приходилось то и дело переключаться на первую скорость. Турасов же не любил медленную езду, как, впрочем, и все, что делалось медленно… И в Рите ему сразу же понравилась стремительность, горячность, которая была так сродни его собственной душе…

И опять топь. Она будто нарочно повстречалась на пути, чтобы еще раз подтвердить правильность доводов Волошиной — зимой топи замерзали. Зимой вози по ним лес — и никаких тебе затрат на строительство дорог. Ведь сколько тысяч рублей пожрали эти топи. Старший экономист как-то прибросил на бумаге. Получилась такая внушительная цифра, что Турасов за голову схватился: древесина, которую заготавливали мелкие лесоучастки, была «золотой». Она не оправдывала тех средств, которые на нее затрачивались.

Даже через забрызганное грязью смотровое стекло Турасов сразу увидел Риту — она стояла около автокрана. К его приездам здесь так привыкли, что никто не подошел встретить начальство. «Однако тоже факт», — усмехнулся игр о себя Турасов. И Рита, вместо приветствия, кивнула на автокран и без всякого предисловия сказала:

— Полюбуйтесь, Сергей Лаврентьевич, это разве техника — час работает, десять стоит!

Турасову хотелось ответить, что за простой техники с них спросят, но вовремя прикусил язык — ни к месту и по-казенному прозвучало бы это сейчас.

— С вывозкой как, неважно? — в свою очередь спросил Турасов, хотя знал, что неважно: утром читал сводку. И знал, почему это так — слякоть, бездорожье, частые поломки механизмов. Волошина тоже не стала особенно распространяться по этому поводу, только махнула рукой. Этот широкий жест как-то не шел девушке, как, может быть, не шли и большие не по размеру сапоги, и ватник, и то, что даже в присутствии Турасова Рита грубо отчитала автокрановщика. Парень тоже огрызался — и все это выглядело по-простецки, без особой дани чинам и положениям. Из кабины подъехавшего трактора высунулся скуластый паренек, помахал рукой и крикнул:

— Маргарита Ильинична, не забудьте, сегодня в клуб…

У Турасова даже заколотилось сердце. Впервые пришла в голову ревнивая мысль, что ведь он, собственно, ничего о Рите не знает. Разве исключено, что она дружит не с этим парнем, так с другим, возможно, он провожает ее домой, называет просто Риточкой и…

— Я бы вас просил проехать со мной на нижний склад, — вдруг сухо, даже резко произнес Турасов, обращаясь к Рите. — Вот-вот скатка начнется, готово ли у вас все… — И, не оборачиваясь, зашагал к машине, неестественно твердой походкой, будто боялся оглянуться назад.

Машину он некоторое время тоже вел молча, упрямо сжав губы. «Козлик» бросало из стороны в сторону. Рита не понимала, почему вдруг замкнулся Турасов, обычно в таких поездках он был разговорчивым, любил отпустить острую шутку… И Рита, даже если им приходилось оставаться наедине, не испытывала особой робости. Но сейчас она вдруг ощутила, что не может уже так свободно говорить с ним. Рите казалось, что скажи она хоть слово, обязательно покраснеет или же чем-нибудь другим выдаст себя… Молчание затягивалось, оно просто становилось невыносимым. Рита даже обрадовалась, когда машина нырнула передними колесами в глубокую вымоину и забуксовала. Рита отворила дверцу и легко выскочила на дорогу. Турасов заглянул под машину.

— Сели. А-а, черт! — сдержанно выругался он.

Рите же вдруг стало смешно, она ладонью закрыла рот, потом присела на корточки и сделала вид, что счищает с сапог грязь… Эти простецкие слова неожиданно разрядили ту неловкость, которая создалась между ними.

— Ничего, вытащим, Сергей Лаврентьевич! — с каким-то озорством выкрикнула она.

Принесли вдвоем несколько жердин, подложили под колеса. Однако и это не помогло.

Турасов, не долго думая, вытащил домкрат и полез под машину.

— Да вы же запачкаетесь!

Турасов только в ответ пошевелил выглядывающими из-под крыла ногами. Потом вылез уморительно перепачканный грязью, на правой щеке пятно мазута, но довольный.

— Теперь выберемся.

— Ну, какой же вы, однако! — Рита достала платочек. — Давайте я вам щеку вытру.

Турасов перехватил ее руку, Рита совсем близко увидела его глаза, они показались ей в эту минуту необыкновенно синими…

— Вы… мешаете мне, — Рита осторожно выдернула руку. — Ведь мы еще не выбрались…

Но «козлик» на этот раз выскочил из промоины и снова продолжал путь.

С нижнего склада Турасов подвез Риту прямо к дому.

— Вы бы зашли умылись, — предложила Рита. — А то на себя не похожи.

— Если на себя не похож, пожалуй, надо и умыться, — согласился Турасов. В его годы, возможно, люди уже не испытывают той робости или неловкости, когда входят в дом или же знакомятся с мамами своих избранниц. Турасов с Софьей Васильевной сошелся быстро. Пока умывался, та успела пожаловаться, что в магазин к ним плохо завозят мясо, и что пора бы привести в порядок улицы поселка, а то весна нагрянет, опять по колено в грязи ходи…

Турасов долго не задерживался, вскоре уехал: уезжать ему не хотелось, но дел уйма.

Рита проводила его до калитки. Когда вернулась, Софья Васильевна не без намека сказала:

— Что-то частенько он тебя стал раскатывать, барышня.

— Начальству положено заботиться о подчиненных, — отшутилась Рита, подошла к зеркалу, долго и старательно расчесывала волосы.

С приближением весны краски неба над поселком, над тайгою становились гуще, синее. Для Платона это была первая послеармейская весна. В город она приходила как-то незаметно, крадучись, а здесь бурно, сразу. Корешов любил, когда вот так — сразу. Последние дни он чувствовал необыкновенный прилив сил и какое-то беспокойство. Он часто уходил за поселок на реку. Она еще не вскрылась, но лед, уже проточенный ручьями, посинел и вспучился. У самого берега появилась узкая полоска воды, прозрачной и синей, как само небо. Настроение было такое, что хотелось куда-то ехать, лететь. «Зов предков, — усмехнулся Платон. — Наверное, когда-то наши предки с наступлением весны снимались с насиженных мест и кочевали в поисках новых охотничьих угодий…»

Пахло смолистыми бревнами. Они высокими штабелями возвышались над берегом. Если забраться на штабель, то из конца в конец виден весь поселок. Вон избы Сорокиных, Вязовых и Волошиных… Платон задержался взглядом на последней и не сразу понял, что за машина остановилась у этой избы. «Вот дьявол! — выругался он, узнав директорский «козлик». — Что-то он повадился к ним». Платона так и толкало пойти туда. И он пошел медленно, заложив руки в карманы брюк, широко ставя ноги в кирзовых сапогах. Сапоги, хотя и кирзовые, но не солдатские, а приобретенные Корешовым за собственные деньги. Платон за зиму приоделся: костюм, пальто, рубашки… Уже давно он привык одевать сам себя — надеяться было не на кого. Правда, иногда помогал Петр Тарасович, но у дядьки была и своя семья… В прошлом письме он сообщал, что получил новую квартиру. Расстраивается наш город, в отпуск обязательно съезжу, решил Корешов.

Платон несколько раз прошелся по улице мимо машины. «И что его сюда носит? — не выходило у него из головы. — Хоть и директор, а выйдет, возьму за грудки и спрошу… Глупо», — Корешов шумно вздохнул. Скрипнула калитка. Турасов, одетый в хорошо знакомую кожанку, прошел к машине. «Козлик» фыркнул и промчался мимо парня. Платон проводил его долгим взглядом, решительно направился к калитке. Что он скажет, когда войдет к Волошиным, и сам не знал, но ревнивое чувство погнало его в калитку. Поднялся на крыльцо, долго вытирал подошвы сапог о коврик, связанный из прутьев. «Я скажу, все скажу, хватит за нос водить, не маленький, ишь, директор, подумаешь, начальство…»

Платона встретила Софья Васильевна. Руки у нее дрожали точь-в-точь, как тогда у матери Маруси, и лицо такое же испуганное, счастливое и растерянное одновременно. Глаза прячет, не смотрит на Платона.

— Здравствуйте, — глухо говорит Платон. Руки то в карманы сунет, то вытащит. «Где же Рита?»

— Здравствуй, Корешов, — вышел из комнаты Илья. Накинул тужурку, взял за плечи Платона, подтолкнул к двери. — Поговорим, парень…

Вышли за калитку. Некоторое время шагали молча.

— Ты не думай, что одобряю это дело, — наконец произнес Илья. — Человек он немолодой, семья в городе…

Платон спутал шаг, сцепил зубы. Нет, он ни слова не скажет. Сам дурак, сам ведь давно уже понимал, что не клеилась их любовь, да и была ли она, эта любовь. Ну, целовались за углами, ну провожал, ну читала она стихи какого-то местного поэта:

— Ритка, она молчит… — продолжал говорить Илья. — Ты, если любишь, не отступай. В жизни надо всегда за свое бороться…

Но Платон слушает и не слушает, о чем говорит Волошин. На него вдруг насели эти распроклятые стихи. Каруселью красивых, приглаженных строк завертелись в голове, хоть убегай от них…

«Проза лучше, — вдруг отчего-то решает Платон. — И жизнь — проза», — мрачно заключает он, ошарашенный известием.

— Не вешай носа, парень, — хлопает по плечу Волошин.

— А я не вешаю, — вдруг обозлился Платон. — И вообще, пошли вы все!.. — Он круто повернулся и зашагал прочь от Ильи.