Бурелом

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Вчера Платон проводил Риту в город. Ее пригласили на краевой слет молодых поэтов. Без нее сразу стало пусто, скучно, чего-то не хватало, особенно вечерами. Корешов не мог дождаться утра. В шесть часов утра зимой еще темно. В шесть часов еще на небе перемигиваются звезды. Но людям не до астрономии. У людей своих дел по горло. Надо заготавливать лес, надо выполнять план.

Во дворе гаража, разгоняя предутреннюю темень, горят факелы. Машины, для которых не хватало места в боксах, разогревали под открытым небом. Пламя костров ударяло в днища картеров, факелы шоферы совали прямо в моторы. Старый испытанный метод.

Первая, вторая и третья декады не были показательными в работе лесоучастка Тананхеза. Об этом знали все рабочие, знал Платон. В последние встречи с Ритой только и было об этом разговору. Подвели механизмы. Проработав еще кое-как в первой половине зимы, они начали сдавать во второй. Не помог и приказ — ни в коем случае не перегружать машины. Резко падала вывозка.

Все это не могло не сказаться на настроении рабочих. В автобусной будке тихо, переговариваются вполголоса. Нагоняя тоску, скрипят настывшие доски, воет мотор. Наденька, не мигая, смотрит в узкое оконце. «И что она там видит? — недоумевает Платон. Стекло обкусано морозом, затушевано инеем. Под машиной прогремел мостик. Теперь Платон и с закрытыми глазами мог сказать, сколько проехали. — Вот так, пожалуй, и в жизни, — бегут у Платона мысли, как эта дорога, что пожирается колесами. — Когда не знаешь жизни, она кажется бесконечно запутанной, а узнаешь — все просто и ясно… А Наденька как будто похудела, — ни с того, ни с сего перескакивают вдруг корешовские размышления. — С чего бы это?»

Платон переводит взгляд на Ивана Вязова. У того даже кончики усов повисли. Вчера снова напомнил об университете культуры…

Вязов шевелит губами, разводит плечи, смотрит на Платона и неожиданно басом запевает. Слуха у него нет, поет на один мотив:

На Вязова смотрят во все глаза. Потом начинают подпевать сами. Песня тягучая, тяжелая. Утес, о котором поется в песне, кажется Платону, напоминает самих лесорубов — угловатых, с грубыми лицами, тяжелых на слово и на руку.

Наденька не поет. Зато плечи у Наденьки, поднялись, и вся она точно стала выше ростом. Будку раскачивает, раскачиваются лесорубы, взлетает к потолку песня, дробится о ребристые выступы, тесно ей в будке.

Платон ловит на себе изучающий взгляд Волошина. Илья Филиппович упорно рассматривает его. Наверное, присматривается старый мастер к своему будущему зятю. Чем черт не шутит, сегодня чужой, а завтра переступит порог дома и скажет: «Здравствуй, батя!»

Работы в лесу начались, как обычно. А во второй половине дня, когда сорокинский трактор возвращался с лесосеки с пачкой хлыстов, под гусеницами вдруг расползся слой грязного тинистого покрова. Болото в этом месте, оказывается, не промерзало. Трактор в первую же минуту погрузился по самые катки. Но чем дальше, его все больше засасывало в грязь. Надо было срочно вызывать на помощь другой трактор. Очень не хотелось Виктору обращаться за помощью к Заварухину, но его бригада работала ближе других. За Генкой побежал Платон. Заварухинцы как раз формировали пачку хлыстов.

— Помоги, Генка, трактор Сорокина в болото провалился…

Генка посмотрел снизу вверх на Платона, кивнул головой, приглашая садиться в кабину. Трактор он повел напрямик, через мелкий кустарник. «Ох и нагорит мне за гибель молодой поросли», — пронеслась мысль, и тут же Генка забыл о ней. На болото трактор выскочил как ошалелый и полным ходом устремился к чернеющему среди кочковатого снежного поля сорокинскому. Его почти засосало до верхних катков.

— Здорово влипли! — впервые за всю дорогу Генка расцепил зубы. На крюк трос набросили, стали вытаскивать задним ходом. На это ушло около часа. Виктор, облепленный грязью, поблагодарил Заварухина. На Платона Генка почти не обращал внимания. Платон отошел в сторону, зачерпнул ладошкой снег, сунул в рот. Оглянулся и обомлел. Заварухинский трактор, гремя гусеницами, несся прямо на него. Ребята, занятые своими делами, не видели этого. Почти в метре от Корешова Генка резко остановил трактор. Потом дал задний ход, круто на левой гусенице развернулся и по своему следу пошел в обратный путь.

Только сейчас у Платона по спине пробежал холодок. Неприятно засосало под ложечкой.

— Поехали! — как ни в чем не бывало позвал Виктор.

Мороз осатанел. Выше кос, на которые была вывезена часть леса, проступила наледь. Воду выжали морозы и погнали по реке. Вода разрыхлила снег, постепенно пожрала его и закатилась на косы. Нижние накаты штабелей оказались в наледи. А через день бревна намертво вросли в образовавшийся лед.

Леониду Павловичу такая картина не улыбалась — пахло не одним выговором от директора леспромхоза. Отпустив технорука в город на слет молодых поэтов, Наумов теперь сожалел об этом. При Волошиной он чувствовал себя уверенней. Несмотря на ее строптивый характер, все-таки Леонид Павлович был привязан к ней. Но в конечном счете ни он, ни Волошина не виновны в том, что натворила наледь. Их вина — мало подготовили надежной складской площади.

Из леспромхоза утром этого дня передали телефонограмму.

Леонид Павлович заглянул в настольный календарь. Прошло больше полутора месяцев, как тот же Турасов поздравлял их с успешным окончанием года. Но сейчас на совещании не жди ничего хорошего. «Двадцатое — это послезавтра, — размышлял Наумов. — Завтра должна подъехать Волошина. Если вдруг задержится? Тогда срочно заболею. Сычев — тот толстокожий, его ничем не прошибешь. Эх!» — Леониду Павловичу от таких мыслей стало грустно. В кабинете ни одной души. Ехать на реку, еще раз посмотреть на вмерзшие бревна — мало приятного, да и толку немного.

За стеной слышится щелканье арифмометра. Там у людей одна забота: свести дебет с кредитом. Наумов не любил и не понимал бухгалтерские дела. Леонид Павлович старый практик, опытный лесоруб, но грамоты маловато, да и года не те, нет прежнего запала. До осени, а там на пенсию…

К щелканью арифмометра присоединился шелест веника. В коридоре подметала пол Анна.

— Анна, а, Анна, пойди сюда, — зовет Леонид Павлович. Анна кладет веник за печь, поправляет выбившиеся из-под платка волосы, скромно входит в кабинет.

— Я и у вас уберусь, Леонид Павлович, — виновато говорит женщина. Она впервые сегодня проспала. Вчера до поздней ночи прозанималась с девчатами, пришла домой — и, как убитая… Утром спохватилась, а времени уже девятый час. До обеда в конторе толпятся люди, убирать несподручно. Вот и пришла после обеда.

— Не за тем я тебя позвал, — показывает на стул Наумов. — Присаживайся, Анна. Рассказывай, как живешь? Как детвора?

— Спасибо, хорошо, — женщина не знает, куда деть свои руки. Руки у нее шершавые, сильные. Она то положит их на колени, то возьмется платок поправлять. — Зашли бы да посмотрели, как живу, — выпаливает Анна. Анна моложе Наумова. У нее широкая и высокая грудь. Глаза серые, добрые, со слезинкой. — Как ни хорошо, а все же вдова, — прячет глаза женщина, по-девичьи рдеет, думает — сболтнула лишнее. — А позавчерась в женский комитет меня выбрали, — делится она радостью: — Теперича совсем некогда скучать, то занятия, то комитетские дела, да и ребятишек надо проведать…

Леонид Павлович понимающе кивает головой. Навалившись грудью на стол, ногтем чертит по настольному стеклу, изредка поднимает глаза, смотрит на Анну. Когда та покинула кабинет, Наумов еще долго сидел, не меняя позы. В коридоре снова слышен шелест веника и тихое притопывание. Леонид Павлович отчего-то глубоко, глубоко вздыхает. В поле зрения попадает текст телефонограммы. «Ну, совещание, так совещание, — встряхивается Леонид Павлович. — С чего это я взял, что нас обязательно там изобьют!..»

Там, на болоте, Платон впервые узнал цену страха. Конечно, Генка не решился бы его задавить, но от всего этого веяло не лихачеством. Это было нечто большее. «Чего хотел Заварухин?» — много раз задавал он себе вопрос.

Там, где провалился трактор, пришлось сделать объезд. Со следующим рейсом на тракторе приехал Волошин. Походил по волоку, покрутил головой.

— Месяц еще какой потрелюете, а потом марш с болота, — резюмировал мастер. — Не то ухнетесь так, что не вытащишь. Смелые вы ребята, надо же — рискнуть через болото волок пробить!.. — сощурился Илья. Присел на пень, посмотрел на Платона. — Дай-ка, дружок, папироску, табак уж весь выкурил.

— Волок через болото надоумила нас провести Маргарита Ильинична, — сказал Виктор.

Илья Филиппович поперхнулся дымом.

— Не привык к папиросам, горло дерет… — Встал. — Поехали, Витька!

Платон не слышал, как мастер, когда они шли к трактору, сказал Сорокину:

— Месяц, пожалуй, не выдержит болото. Если в каком месте проступит вода, тотчас скажи.

— Беспокоится за дочь. — Тося тронул Корешова за рукав. — Ты что такой бледный, лица на тебе нет?

— Так, голова побаливает, — соврал Платон.

— Скрываешь, — покачал Тося головой. — Не первый день вместе работаем… — Тося махнул рукой, направился к поваленному дереву.

Платону впервые пришло в голову, что, в сущности, он действительно ничего не знает о своих товарищах по бригаде. Ну, вместе в лес выезжают, вместе работают. А вне работы они как бы вовсе для него не существовали. Платон догнал парня. Он заподозрил, что тот неспроста заговорил с ним о доверии. «Неужели он все видел?» — подумал он, но вслух сказал:

— Тося, прости, но, понимаешь, об этом я сказать не могу. Личное это дело, понимаешь.

Парень круто обернулся. В Тосиных глазах, таких обычно добрых, сверкнула злость. Трудно было поверить, что этот добродушный парень мог рассердиться.

— Сейчас личное, — тихо выдавил он, — а хоронить пришлось бы сообща? У меня и сейчас еще мороз по коже гуляет. Я не хотел говорить ребятам, думал, сам скажешь. Дело это, Платон, не шуточное! Всем, может быть, не обязательно говорить, а своим ребятам сказать надо, — заключил Тося.

Когда с верхнего склада возвратился трактор, ребята собрались в кружок. Тося, несмотря на протесты Корешова, рассказал о случае на болоте. Ребята возмутились. Виктор запальчиво предложил проучить Заварухина.

— Нет, драться не надо, — рассудил Тося. — Но намекнуть надо, если вздумает еще раз выкинуть подобную шутку, шею свернем, без милиции…

— Ты смотри какой смельчак! Дипломату кулаками драться не положено, они языками больше, — усмехнулся Виктор.

Тося на это ничего не ответил — не до шуток. Он только заморгал ресницами и решительно выставил ногу. Нет, Тося не отступится от своих слов. Как-никак Платон — товарищ, а за хорошего товарища и постоять можно…

После смены в обогревательной будке Заварухина отчего-то не оказалось. Не было его и в автобусе. Кто-то сказал, что Генка будто бы уехал в поселок на попутной машине. Едва ли кто из рабочих придал этому значение — мало ли ездили домой на попутных машинах. Только сорокинцы понимающе переглянулись.

— Маргарита Ильинична! Фу, голубушка, наконец-то! — встретил Волошину радостными восклицаниями начальник лесопункта. — В самый раз приехали, я уже было хотел загрипповать. Вот читайте, — сунул он Рите телефонограмму.

— Что на реке случилось? — пробежав глазами текст, поинтересовалась Рита.

— Наледь подошла под лес, что на косах. Беда, Маргарита Ильинична. Река тронется, начнем скатку, а те бревна хоть зубами придется выгрызать… Как, думаете, влетит нам за это?

— Это покажет скатка. Если вовремя выгрызем бревна — все обойдется. — Рита не могла скрыть улыбки. Она всегда подшучивала над начальником лесопункта за эту манеру подразделять все грехи в работе на «за которые попадет» и «за которые не попадет». К тому же она все еще находилась под впечатлением поездки в город.

— Когда выезжаем?

— Через часик. Спасибо, Маргарита Ильинична, успокоили. — Наумов позвонил в мастерские, предупредил механика, чтобы через час подходил к конторе. — Я сбегаю домой, перекушу малость, — Леонид Павлович хлопнул себя по животу. — Не могу, когда он в дороге пустой. — Стал, покряхтывая, шумно надевать полушубок. — Какие чудесные у тебя стихи! Читал, читал, как же… Чудесные! — повторил Наумов таким тоном, словно горько сожалел, что сам не пишет стихов.

«С чего бы это он вдруг заговорил о стихах?» — Рита недоуменно посмотрела ему вслед. Она села за стол, раскрыла блокнот и набросала тезисы выступления. Честно говоря, ей, как и Наумову, не очень-то хотелось ехать на совещание в леспромхоз. Хвалиться нечем, а оттого, что они поговорят, механизмы не станут лучше. Запасных частей по-прежнему, нет. Рита ясно себе представляла, что если и дальше так пойдут дела, ее проект не найдет поддержки. Но надежда еще не была потеряна. «Как только подбросят механизмы, выйдем из прорыва». — Рита еще продолжала верить в добропорядочность поставщиков.

Первым к конторе подошел Сычев. Механик уже виделся с Ритой, они уже успели поругаться. Михаил Михайлович за последнее время заметно осунулся, щеки посерели. Он почти не выходил из мастерских: там реставрировали старые части, одним словом, выкручивались, как могли. Но Рите все казалось, что механик не проявляет должной расторопности…

— Поехали, — заглянул в кабинет Наумов.

До усадьбы леспромхоза пятьдесят километров. Зимой дорога относительно хорошая. Дорожники оградили мосты запретными знаками. Через реки и ручьи переезжали прямо по льду.

Леонид Павлович и Рита сидели на заднем сиденье, впереди — шофер и механик. У Наумова на коленях толстый портфель. Поверх портфеля руки в меховых рукавицах. После плотного обеда его мучила икота, он подергивал шеей и всякий раз извинялся.

— О чем на вашем слете говорили?

— Конечно, не о вывезенном лесе. — Рита сидела неловко, опершись о железную крышку ящика из-под инструмента, — бо́льшую часть сиденья занимал грузный Наумов.

— Острите все, Маргарита Ильинична. — Наумов раздраженно кашлянул. Его вдруг разозлило замечание Волошиной о лесе. Забыв всякую осторожность, он ядовито заметил: — Да-а, стихи писать — не лес заготавливать. Верно, Михаил Михайлович?

— А вы бы попробовали, — Рита локтем оттеснила Наумова. «Дались ему эти стихи».

— Почему бы и нет. Сычев, твоя вторая строка, моя — первая. — Леонид Павлович наморщил лоб, посмотрел в боковое стекло. — Бегут навстречу горы, реки… Помогай, Михаил Михайлович, — и снова повторил: — Бегут навстречу горы, реки… Мм…

— На небе солнышко блестит, — подсказал за механика шофер.

— Блестит, — как эхо откликнулся Наумов. — Мм… Теперь у третьей строки должно быть слово с окончанием на «ки».

— Гайки, — сказал равнодушно Сычев.

— Фу, дьявол! Все мысли спутал! При чем здесь гайки?!

Рита прыснула от смеха. Засмеялись и все остальные. О делах старались не говорить. За дорогу Волошина с Сычевым помирились. На усадьбу леспромхоза приехали в самом лучшем настроении. Контора леспромхоза располагалась в длинном одноэтажном здании. У крыльца стояло уже несколько машин. До начала совещания оставалось каких-нибудь полчаса. Сычев пошел к главному механику леспромхоза. Рита заглянула в плановый отдел. Здесь работала подружка, с которой они вместе учились. Леонид Павлович прошел в кабинет директора.

Там уже сидело четверо начальников лесопунктов. Все они хорошо знали друг друга. Двое из них, рыжеватый Багин и носатый Кронин, как и Наумов, были ветеранами лесной промышленности. Двое других — недавние выпускники института. Оба они беспрестанно вступали в спор с Турасовым. Турасов сам молод, сам горяч, сам не уступает в споре.

Багин и Кронин поздоровались с Наумовым за руку, молодежь ограничилась кивком головы. Турасов спросил, все ли приехали? Оказывается, не было еще одного начальника самого дальнего лесоучастка. Багин, Кронин и Наумов вышли в коридор выкурить по папироске. В коридоре Наумова стали разыгрывать.

— Ох, и жизнь у тебя, наверное, Леонид Павлович, — гундосил носатый Кронин. — Технорук стишки строчит…

— Стихи, братцы вы мои, сочинять — это не лес заготавливать, — сказал Леонид Павлович.

— Товарищи, заходите, Пояркова ждать не будем, — позвала секретарша.

Ветераны так и держались вместе. Наумов той дело вытирал платочком потеющий лоб и шею. На нем диагоналевая гимнастерка с отложным воротником и такое же галифе. Рита в черном свитере и серой юбке. Черные локоны отросли за зиму, спадают на плечи. Молодые начальники лесоучастков искоса посматривают на красивого технорука.

Рита вспыхивает. Синие глаза Турасова останавливаются на ней. Директор стучит карандашом по настольному стеклу, просит тишины. Голос у него несколько хриповатый — простыл. На днях объезжал лесоучастки, дорогой сломалась машина, пришлось заночевать среди тайги…

Он зачитывает последние данные по заготовке и вывозке древесины в отдельности по каждому лесоучастку. Светлые, как конопля, волосы спадают на лоб; Турасов часто встряхивает головой.

«Точно так же на слете один из городских поэтов встряхивал головой, когда читал свои стихи», — вспоминает Рита. И таким скучным показалось ей вдруг это производственное совещание. Турасова Рита слушала рассеянно.

После директора выступил главный механик леспромхоза. Он говорил коряво, нескладно. Толстые пальцы с въевшимся в кожу машинным маслом нервно теребили кончик скатерти. На щеках и подбородке механика проступала черная, жесткая щетина. Рита не могла терпеть небритых мужчин… Главный механик, в сущности, ничего нового не сказал. Все его выступление сводилось к одному — нечего надеяться на запасные части, надо реставрировать старые…

Затем говорили молодые начальники. В отличие от старых, они держались самоуверенно.

Наумов теребил замок портфеля. Рита же отчего-то чувствовала себя спокойно. «Не все ли равно, что решат сегодня, — думала она. — Все равно запасных частей нет».

— Что ж, теперь послушаем тананхезцев, — Турасов смотрит на Риту. Но Рита знает, что выступать не ей. «Какие, однако, у него синие глаза!» — девушка поправляет волосы. — Давай, Леонид Павлович, похвались своими делами… — в уголках турасовского рта прячется улыбка. «И совсем не к месту подковыривать старика», — Рита хмурит брови, разглаживает на коленях юбку.

Леонид Павлович кладет на свое место портфель, идет к столу. «Хорошо, хоть не потащил его за собой», — почему-то облегченно вздыхает Волошина. На затылке чувствует горячее дыхание Сычева. Михаил Михайлович сует ей записку. Рита читает: «Договорился с кладовщиком. Кое-какие запчасти будут». Рита на обратной стороне написала. «Очень хорошо! Вы молодчина, Михаил Михайлович!»

— Хвалиться нам пока особенно нечем, — доносится до Волошиной голос Наумова. — Правда, лесу мы заготовили на вчерашнее число больше остальных лесоучастков, а вот с вывозкой сели, — Леонид Павлович разводит руками, разгоняет под ремнем складки гимнастерки.

— Меньше поэзией надо заниматься! — бросает реплику один из молодых начальников.

Наумов запнулся, растерянно заморгал глазами. Рита покраснела до корней волос. Турасов строго постучал кончиком карандаша.

— Вам бы, товарищ Маевский, я советовал помолчать. Вы и без поэзии безобразно работаете, — сердито бросил Турасов. Синие глаза стали холодны и строги. Кивнул Наумову. — Продолжайте, Леонид Павлович.

— Да продолжать-то больше нечего, — мямлит Наумов. — Может, Волошина что скажет… — Он вопросительно смотрит на Риту.

— Да-да, послушаем, товарищи, Волошину, — соглашается Турасов.

Рита одергивает свитер. Он плотно облегает ее стройную фигуру.

— Дела, товарищи, с вывозкой у нас обстоят неважно. И почему, думаю, известно вам, в том числе и директору леспромхоза, — Рита делает едва уловимый кивок в сторону Турасова, а сама ловит себя на мысли: почему на совещании обязательно настраиваешься на казенный лад. — Осенью, в распутицу, машины приходилось с верхнего склада до перевала таскать тракторами. И не только осенью, все лето. Механизмы мы рвали. Прошлым летом у сорокадевятки выдрали весь передний мост, машину пришлось отправлять в капитальный ремонт… Отработав в таких условиях лето, машины зимой стали одна за другой выходить из строя. Теперь из шестнадцати машин на ходу семь, остальные стоят на приколе. О какой же вывозке можно говорить?! — Рита перевела дух, заговорила тише: — Сейчас все лесоучастки переходят на круглогодовое действие, вернее уже перешли. Я не отрицаю, дело хорошее. Только нужно ли под одну гребенку стричь всех? Вот, скажем, открывается новый лесоучасток. Первым делом прокладывается грунтовая дорога, строится поселок, затем начинаются лесоразработки. В таких случаях дорога круглогодового действие оправдывает себя. А что же получается у нас на старых лесоучастках, да к тому же с небольшим объемом лесозаготовок? Дорог грунтовых у нас раньше не было. Теперь говорят — стройте дороги. А ведь лесоразработки за десятки километров от поселка. Вот и гадай. Начни дорогу строить, пока ее доведешь до верхнего склада, лесоразработки уйдут дальше, получается игра в догонялки. Дорожники догоняют нас, а мы убегаем от них…

— Так что же вы предлагаете? — подал с места голос Кронин.

— Предлагаю лесоучастки с малым объемом лесозаготовок или расширять, а значит, переносить поселок, или вывозить только по зимним дорогам, как было прежде…

— Сезонщина, — пробурчал Маевский.

— Не надо бояться этого слова, товарищ Маевский, — Рита обернулась к инженеру. — Было бы дело, а слово можно изменить. У меня все, — она тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам.

— Объявляю перерыв, — сказал Турасов. Синие глаза его были задумчивы. «Эта Волошина продолжает отстаивать свой план». — Маевский, — позвал он франтоватого начальника лесоучастка, — я бы на вашем месте извинился перед Волошиной. Какая бестактность! Идите! — Турасов потянулся к графину с водой.

Багин, Кронин и Наумов снова сошлись вместе. Теперь Леонида Павловича не донимали техноруком-поэтессой.

— Какой черт, дорогу хорошую построишь, — гудит носатый Кропим. Он курит, втягивая в себя дым, как компрессорный насос, затем через нос выпускает его в лица собеседников. — Я возил гравий на один из участков дороги все лето, а она садится, хоть ты что с ней делай!.. Пришлось ставить специальный трактор машины вытаскивать… — и снова его породистый нос закутался в облака папиросного дыма.

После перерыва снова заговорил Турасов. Около рта у него пролегла жесткая складка.

— Я соглашаюсь с доводами Волошиной, что в распутицу мы подорвали механизмы. Но это не дает права срывать государственный план. Полтора месяца продолжаем раскачиваться. Если мы упустим остаток зимы, упустим многое. Поэтому надо приложить все силы, товарищи. Вам будет оказана некоторая помощь. Конкретно, — Турасов очень близко поднес бумажку. Только сейчас Рита заметила, что синие директорские глаза — близорукие.

— Конкретно, — повторил Турасов. — Лесоучасток Березовый. Завтра к вам направляется автокран, прикомандировываются две автомашины из райпотребсоюза, таково распоряжение райкома партии. Тананхеза, — директор леспромхоза поднял голову. Рите как-то вдруг стало не по себе от мысли, что он сейчас видит ее и всех остальных, как в тумане. Ей даже хотелось крикнуть: «Наденьте очки! Ведь это мальчишество портить себе зрение!..» — Тананхезе направляется пять автомашин…

— Но почему? — подал свой голос тот же Маевский. — Чем мы хуже тананхезцев?

— Тананхезе направляется пять автомашин, — не обращая внимания на вопрос Маевского, повторил Турасов. — Механику получить завтра на складе запчасти. Я уже дал распоряжение.

За спиной у Риты кашлянул Сычев. Рита вырвала из блокнота листок, размашисто написала: «Здорово вас обвел кладовщик».

Совещание закончилось. Дома поселка уже окутала ночь. Стали рассаживаться по машинам. Наумов подумывал заночевать в леспромхозе. Стояли, спорили на крыльце. Сычев колебался, ему, собственно, все равно — завтра снова ехать сюда получать запасные части. Кто-то тронул Риту за рукав. Перед ней стоял директор леспромхоза.

— Оставайтесь, Маргарита Ильинична, — отчего-то тихо, просительно сказал он. — Завтра вам покажу свою новую квартиру…

— Не могу, Сергей Лаврентьевич, — покачала головой Рита. — Простите, — потупилась девушка. — До свидания, Сергей Лаврентьевич.

— До свидания, — Турасов дружески помахал рукой и зашагал по намерзшему тротуару к калитке.

— Так решено, остаемся, — топнул ногой Наумов. — Места в гостинице есть, как-нибудь переночуем.

— Леонид Павлович, я вас очень прошу, едемте. Очень прошу, — повторила Рита.

— Гм, — хмыкнул Наумов. — Ехать так ехать. Сычев, ты можешь остаться, завтра за тобой машину пришлю…

А на задворках уже ночь, над тайгой ночь, всюду, куда ни ткни пальцем, — злая, настораживающая темень. Где-то в версте от поселка в диком, глухом распадке воют волки. Это бродячие волки. В этих краях их отпугивают лесоразработки. Но это летом, когда от сытости звери становятся ленивыми. Даже немыслящей твари нет тогда охоты расстаться с головой. Но голод в холодную зиму заставляет пренебрегать опасностью. Ветер доносит от поселка запахи варева. Волки все ближе и ближе к поселку, затаились за плетнем дальнего огорода. А кругом ночь. Кругом темень… Раздвигая ее светом фар, мчит по дороге машина. Барабанят по днищу камни, стреляющие из-под колес. Спрятав подбородок в воротник пальто, сидит Рита — притихшая, задумчивая. Наумов дремлет на переднем сиденье. У Риты не выходит из головы Турасов, он стоит перед глазами… Чего она так испугалась, когда он предложил ей остаться до завтра? «Смешной, право, — квартиру покажу… — Усмехается про себя Рита. — Кто я ему? Кто?»

— А вы молодец, Маргарита Ильинична, — обернулся Леонид Павлович, — выручили старика… Чертовски не люблю выступать…

— Что вы, Леонид Павлович, — встрепенулась Рита. — Я трусиха, большая тру-усиха…