Бурелом

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Турасов так и не увидел в этот день своего главного инженера. Перед окном резко затормозила запыленная «победа» секретаря райкома Яшина. «Началось», — подумал Турасов, но от окна не отошел, только шире поставил ноги и слегка нагнул голову, точно приготовился отразить мощный удар.

Секретарь райкома вылез из машины, достал папироску, закурил. Лицо у него было озабоченное. Потом он резко стянул с головы шляпу, сунул ее в кабину, посмотрел на часы. Девяти еще не было, и он, вероятно, решил, что в конторе никого нет. Турасову бы выйти, встретить начальство, а он продолжал стоять не меняя позы, переводя взгляд с вышагивающего около машины секретаря райкома на угол дома, на запущенный двор…

Неожиданно Турасов заметил, что секретарь райкома остановился и тоже смотрит на этот двор, слегка приподнимаясь на пятки и не выпуская изо рта папироски… «Думай, думай», — почему-то рассердился Турасов. Прошел к столу, сел, занялся делами. Подвинул к себе пачку корреспонденции, которые не успел просмотреть вчера. Тут были и циркуляры из управления лесдревпрома, и даже запрос какого-то исследовательского института, много ли бархата в водоразделе реки Тананхезы и сколько его заготавливается. «Вот уж совсем не по адресу обратились, — отодвинул письмо Турасов. — Мы не корозаготовительный участок». Мельком глянул на настенные часы. Ровно девять. По коридору слышатся неторопливые шаги. Дверь отворилась, в кабинет вошел секретарь райкома.

— Значит, не желаем встречать начальство? Так-так! — Он первым протянул руку, сел напротив Турасова, облокотившись на стол.

— Хлеб не испекли и рушник в стирку отдали…

— Сердит, брат, сегодня. Что, не с той ноги встал? У моего шофера Николая сегодня жена завтрак на стол ставила да опрокинула кастрюлю. Пришлось ему, бедному, с пустым желудком ехать, тоже всю дорогу ворчал.

— А мне некому завтрак подавать.

— Ну-ну, так уж и некому… — И неожиданно: — Малая Тананхеза сегодня заканчивает?

— Должны, — Турасов зачем-то заглянул в график, хотя по памяти знал, где и как идет сплав. И резкие ответы секретарю райкома партии были вызваны скорей тем, что он хотел скрыть мальчишеское волнение, иначе его не назовешь, которое могло выдать Турасова.

— Поедем-ка, Сергей Лаврентьевич, к мосту. Надо же поздравить сплавщиков, — предложил секретарь райкома. Он был на целую голову выше Турасова, но уже в плечах. Может быть, он казался еще выше и потому, что носил военного покроя галифе и хромовые сапоги с узкими и длинными голенищами.

У машины секретарь райкома словно нарочно приостановился и снова посмотрел в направлении дома, где жила турасовская жена. Сели они оба на заднее сиденье.

— Ну что, успел перекусить? — спросил секретарь райкома шофера, который только что прибежал из столовой.

— По-орядочек, — промычал тот, прожевывая на ходу. — Вот растяпа, надо же! — Это, верно, относилось к жене, опрокинувшей кастрюлю с завтраком.

Секретарь райкома не упоминал о собрании, как будто еще не знал о нем. «А может быть, он и действительно не знает? — промелькнуло в голове у Турасова. — Ведь собрание закончилось поздно вечером…» Это было не самоуспокоение, а скорее всего нежелание Турасова в интимной обстановке начинать этот тяжелый разговор. Конечно, сейчас бы ему легче было рассказать секретарю райкома, что послужило причиной разрыва между ним и Катей. Но весь этот разговор мог вылиться в то, что Турасов, хотел бы он этого или нет, а выгородил бы себя. Да, именно выгородил.

— Железную дорогу надо, обязательно надо! — стукнул кулаком по коленке секретарь райкома, посматривая в окно машины.

— Мы бы тогда развернулись, — живо поддержал Турасов, и глаза его загорелись. — Построили бы деревообрабатывающий комбинат. Не пришлось бы сплавлять лес, ведь сколько его гибнет, пока дойдет он до запани. — Турасов оседлал своего любимого конька и говорил, говорил… Секретарь райкома оглянулся и посмотрел на Турасова таким взглядом, будто хотел сказать: «Вот ты какой — мечтатель, не мудрено, что влюбился в девушку».

— Ну, а что с проектом Волошиной? — перебил секретарь райкома и тут же спохватился, что не следовало бы сейчас упоминать эту фамилию. Турасов ошибался, думая, что он не знает о решении партийного собрания: ночью Яшин позвонил секретарю парткома.

— Думаю, что на таких участках, как Тананхеза, он вполне приемлем…

— Вот и хорошо. — Разговаривал с Турасовым, а у самого не выходила из головы «сложившаяся ситуация» в семейной жизни директора леспромхоза. С одной стороны, моральные законы требовали строгого наказания коммуниста и к тому же руководителя за разложение семьи, с другой стороны, чтобы подойти к такому вопросу объективно, следовало очень хорошо знать прежнюю жизнь семьи Турасовых. Ведь неспроста жена не ехала к нему почти год. Фактически семьи уже не было, хотя не было и развода. «Вот дьявол, задал же Турасов задачку», — Яшин даже поскреб в затылке. К тому же райком хотел рекомендовать Волошину на должность начальника участка Тананхеза. А сейчас попробуй сделай это — скажут, что директор леспромхоза по-свойски сделал повышение Волошиной…

Секретарь райкома, глядя на убегающее под колеса машины серое полотно дороги, искоса нет-нет да и поглядывал на Турасова. В голове у него уже созрел план, как разрубить этот «гордиев узел». Пусть это будет не совсем солидно с его стороны, но сегодня же он попробует потолковать с бывшей женой Турасова. Надо, только осторожно, посоветовать ей уехать обратно в город. Если хоть чуточку есть ума, она должна понять, что, сидя в поселке и строча жалобы на бывшего мужа, она уже не вернет его… Яшин даже повеселел, точно ехал сейчас не с Турасовым к месту завершения сплава, а увозил на станцию его жену.

Мост. Обыкновенный деревянный мост с покосившимися перилами, каких много у нас переброшено через таежные реки. Этим мостам достается больше, чем каким-либо. Правда, по ним не пробегают стотонные составы, зато во время сплава день и ночь бьет по быкам плывущий лес, а в наводнения — и того хуже.

Машину оставили около моста. На мосту ни одной живой души. «Что-то запаздывают, — подумал Турасов, глядя на плывущий сверху лес. — Наверное, залом наворочало…»

— Будем ждать здесь или пойдем навстречу?

— Можно и пойти, — согласился Турасов. — Они, должно быть, недалеко.

И верно, не прошли они по берегу реки и пятисот метров, как за поворотом увидели сплавщиков.

Работа кипела. Платон еще не видывал такого накала: бревна бегом сталкивали с отмелей, небольшие заломы расшвыривали в один присест. Куртки посбрасывали, работали в одних нательных рубашках, а то и вовсе голые по пояс. От одного к другому берегу мотался на моторной лодке Наумов. У Леонида Павловича на лице праздник, и про пенсию забыл. Но когда подошли к самому мосту, он неожиданно исчез.

— Купать начальство! — воскликнул Софа.

— Купа-ать! — хором отозвались рабочие.

Но глядь, а Леонида Павловича и след простыл — сдрейфил. Моторная лодка здесь, а его нет. Кинулись на розыски. Нашли Наумова, притаившегося в кустах, схватили за руки, за ноги, потащили к реке. Наумов умолял, просил, потом начал брыкаться и визжать на всю тайгу. Начальника сплавной конторы, долговязого Куприянова, уже окунули в воду. Сейчас он только похохатывал, глядя на барахтавшегося в объятиях рабочих Наумова.

— Раз, два, три! — скомандовал Софа.

— Ух! — вырвалось из глоток у рабочих.

Подняв тучи брызг, Наумов спиной плюхнулся в воду. Вода привела его в чувство. Быстрехонько на берег. Отдуваясь и отфыркиваясь, вылез на камни. Вода стекала с него ручьем. Леонид Павлович ладонью вытер лицо, выпрямился, попросил внимания:

— Поздравляю вас с окончанием сплава! «Наверное, моего последнего сплава», — тут же подумал он. — Ура, товарищи!

— Ура-а! — понеслось над рекой, перекинулось в сопки и пошло гулять из конца в конец над бескрайней тайгой.

На берег выкатили бочки. К пенистому прохладному пиву потянулись с кружками. Иван Вязов подмигнул Платону, сгреб в ладонь усы, сказал:

— Приеду домой, обязательно сбрею. Стариться еще не хочу.

Гуляли до позднего вечера. Потом Корешова и нескольких других сплавщиков отрядили рубить колья для палаток — по совету Наумова было решено заночевать здесь, а с рассветом выехать в поселок. Колья для палаток рубили в ближнем леске. Он был такой опрятный, аккуратненький…

Ночь надвигалась быстро. Ветви на деревьях обвисли. Воздух словно плотнее стал, не шелохнется. Ближние склоны сопок подернулись дымкой. Быть ветру.

— Отдохните хоть как положено, — расхаживая между палаток, посмеивался Леонид Павлович. — Домой приедете, жены не дадут поспать…

— Вы-то уж теперь, Леонид Павлович, наверное, отдыхаете вволю, — поддел кто-то.

— Но-но, — напыжился Наумов, — я еще того…

Так под шутки и смех укладывались спать. Устраивались с комфортом — набросали веток, поверх расстелили грубые суконные одеяла, укрылись кто чем мог. Рядом с Платоном мостится Софа, а из противоположного угла кто-то мечтательно тянет:

— Эх, братцы вы мои, завтра дорвусь до кровати, сутки не встану! Хорошо, проснешься утром, а из кухни такой запах… Жена у меня добрая хозяйка.

Софа засопел в самое ухо Платону. По верху палатки пробежал любопытный бурундук. И все стихло. Веки у Платона тяжелели. «А ведь завтра снова в поселок. Неужели опять все сначала: день да ночь — сутки прочь?..» — и Платон уснул с неясным и беспокойным чувством за свое будущее, за завтрашний день. Проснулся он от холода и непонятного шума. Не сразу сообразил, что это ветер ударяет и рвет полотнище.

Туго натянутое на колья, оно то страшно гудело, то жалобно и печально плакало. Платону приснилось, будто бы повстречал он на лесосеке деда и тот ему сказал: «Здорово, внук! Думаешь, я погиб, как бы не так, мы живы; вон нас сколько!» — и показал рукой. А за спиной у него тысячи людей с пулеметными лентами и простреленными бескозырками.

Рядом заворочался Софа, потом приподнялся на локте, набросил на Платона свою телогрейку, что лежала у него под головой, придвинулся ближе. Платон ощутил теплое плечо Софы. За палаткой снова завыл ветер, и звучавшая до этого в душе у паренька струна вдруг запела с новой силой… Платон понял, как дороги ему эти люди — хозяева тайги, овладевшие мудростью жить по большому счету.

И ему захотелось быть таким, как они.

А Рита? Что ж Рита. Это поражение в любви его тоже многому научило. Он понял, что Рита была богаче его душой — и раз он, Платон, это понял, то он уже стал другим и он докажет Рите… Плечо Софы согревало. А ветер все рвал палатку.

С рассветом точно ничего и не было — небо синее и глубокое-глубокое. Платон, чтобы не разбудить товарищей, осторожно вышел из палатки, спустился к реке, зачерпнул ладонями холодную воду, умылся. Затем не спеша пошел назад. Только сейчас он обратил внимание на лесок, который показался ему вчера таким неприветливо аккуратным. Деревья стояли встрепанные, буйные, а у их подножий лежали поверженные ночной бурей — те, что не устояли. «Надо и в себе растить такую же крепкую сердцевину, как у тех, что устояли»… — подумал Платон, радуясь буйной и щедрой красоте деревьев-победителей.

Платон широко расставил ноги, сложил ладони рупором и лихо, по-солдатски крикнул:

— Подъем! Подъем!

Ему вдруг захотелось скорее вернуться в поселок, чтобы наступило то завтра, начало которого уже было в сегодняшнем утре.