Бурелом

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На новый участок дороги пустили машину с лесом. Она натужно повыла мотором, покашляла отработанными газами в выхлопную трубу, а потом и вовсе заглохла. Ни вперед, ни назад, хоть по воздуху лети. Галька расползлась под колесами, глина присосалась к покрышкам…

Наступила тишина.

— Асфальтику бы, — вдруг с издевкой сказал один из рабочих.

— А тебе чуток мозгов в голову, — не оборачиваясь к насмешнику, заметил Илья Волошин.

— Придется еще слой снимать, — деловито вставил Наумов.

— Так мы до самых морозов провозимся, — поправила платок на голове Рита. — Сегодня районная газета выступила, медленно готовимся к зиме…

Леонид Павлович поморщился. Давненько их не ругали в печати. Больше хвалили. Приятно, когда хвалят…

— Могли бы в другом месте напомнить, — недовольно буркнул Наумов и громче: — Так что, Илья Филиппович, снимайте еще слой. — Он отозвал Риту. — Беда, забыл вам сказать. Метеосводку на сентябрь передали. Сплошные дожди, ожидается наводнение… Плохо, очень плохо, — покачал головой начальник лесоучастка. — Не в газете ругать будут, а на бюро райкома партии голову снимут…

«Расплакался, как баба», — подумала Рита, а вслух сказала:

— Пока ничего страшного я не вижу. Отвод лесосек мы заканчиваем, тепляки заложены. Да, кстати, говорила я сегодня с Лапшиным, интересную идею предлагает…

— Ох, уж эти мне идеи! — схватился за голову Леонид Павлович. — Ну, придумал он сучкорезку, а дальше что? Пошумели в газетах, на собрании поговорили, на этом и закончилось. Ведь серийного производства их нет! Пока орудуем топорами! Довольно с меня и вашего проекта, вот он где висит, — Наумов ребром ладони ударил себя по шее.

— Ничего, шея толстая, выдержит, — оборвала Рита. Получилось грубовато, нехорошо. Но Леонид Павлович не обиделся. Он только опустил плечи и каким-то безразличным голосом спросил:

— Какая такая еще идея?

— Лапшин предлагает не строить на верхних складах обогревательных будок…

— Как не строить?! — Наумов отступил на шаг, глаза округлились. — Да директор леспромхоза за такие штучки головы с нас снимет… Милочка, вы не дадите мне доработать до пенсии!.. — плаксиво скривился он, отмахиваясь обеими руками.

— Но ведь вы не дослушали, — как можно мягче заговорила Волошина. — Сколько у нас на участке автобусов? Четыре. Только подумайте, четыре машины не заняты на вывозке леса!..

— В чем же дело, пошлите их на вывозку, — перебил Наумов. — Рабочие пусть пешком ходят…

— Зачем же! Рабочие пешком ходить не будут, — быстро ответила Рита на реплику Леонида Павловича и продолжала: — Мы оборудуем прицепные будки — и только. Утром и вечером они будут как автобусы, днем — обогревательные будки.

Наумов некоторое время шевелил губами, потом махнул рукой:

— Делайте, только если поморозите рабочих, вместе с Лапшиным под суд отдам…

«Вот так всегда, — подумала Рита о своем начальнике. — Сперва поартачится, а потом согласится…» — Она видела сутулую спину отца, и ей вдруг стало жалко его. На работе они, как чужие. Дома не остается времени, чтобы поговорить по душам. Отец иногда до поздней ночи засиживался над технической литературой. Она видела, как он мучался над каким-нибудь непонятным вопросом, но никогда не обращался к ней за разъяснениями. Тяжелый характер у отца.

Илья, заложив за спину руки, взад и вперед расхаживал около машины. Не хотелось ему снова пускать на дорогу бульдозер — много времени уйдет. Когда начальник лесоучастка и технорук выехали в поселок, он все еще не решался отдать распоряжение. Подошел Иван Вязов с раскряжевщиками. Выкурили по папироске. Помолчали.

— Вот хлопцы одну штуку предлагают, — сделал глубокую затяжку Иван. — Может, подойдет?

— Говори, не тяни за душу, — отозвался Волошин.

— Хлопцы предлагают запрудить ключ и пустить по дороге воду… Дорога идет на уклон, — Иван жестом показал: — Так. По обочинам большие навалы… Думается, можно рискнуть.

Снова помолчали, снова выкурили по папироске. Видано ли — пустить по дороге воду. Ту самую воду, которая сносит мосты, не хуже канавокопателя буравит землю, делает глубокие овраги, подмывает и рушит берега… Илья Волошин колебался. Может быть, еще с десяток лет назад он бы махнул рукой и сказал: «Давай! Где наша не пропадала!..» А сейчас нет былого жара, в такие годы придерживаются другой истины — семь раз отмерь, один раз отрежь.

— Если что, воду опять по руслу пустим, — нарушил молчание Вязов.

Илья медленно, старательно вдавливал каблуком сапога окурок. Знал, ждут его согласия, сверлят, черти, вопросительными взглядами.

— Что же, можно попробовать, участок дороги ровный, уклонистый… Марченко, — окликнул он бульдозериста. — Пойди сюда. Потом все вместе обследовали русло ключа, переполненного до краев студеной мутноватой водой. Где-то в верховьях уже, вероятно, начались дожди. После долгих поисков нашли место для запруды. Не терпелось попробовать в этот же день. Помощников оказалось больше чем достаточно. Все понимали, что значит этот участок дороги для лесопункта.

Бульдозер столкнул в ключ большущие коряги, потом захватил тупым носом кусты, землю и все это ухнул в воду. Стремительное течение, наткнувшись на преграду, закрутилось спиралью, вода вспенилась, заклокотала.

Был на исходе рабочий день. Сюда собрались люди со всего подучастка. Платон тоже вместе со всеми, затаив дыхание, следил за водой. Вот она почти поднялась до вершины завала, ключ распух, раздался вширь. Казалось, еще мгновение, и вода прорвет запруду, камнем упадет через нее, а там уж не удержать…

Сгибая прутья, шелестя сухой травой, вода ринулась к дороге. Платон, повинуясь общему настроению, побежал за ней. Впереди, сбоку и сзади тоже бежали люди. Вода заполнила волок, устремилась по нему, вымывая глину.

Платон остановился, перевел дух. Остановились и остальные. На месте дороги текла речушка, быстрая, говорливая. Уже прошли на верхний склад автобусы, но садиться в них никто и не думал. Все ждали, чем кончится затея с водой. Спустя два часа воду отвели с дороги.

— Давай машину! — закричали сразу несколько человек.

Машина, груженная лесом, осторожно вползла на чистую промытую белесую гальку. И пошла. Рабочие кидали кепки, кричали «ура!» Вместе со всеми кричал «ура» и кидал кепку Платон.

Бывают же такие люди, мордастые, краснощекие, налитые до краев здоровьем. Никакие встряски жизни и даже выговоры вышестоящего начальства — ничто не трогает их. Они знай себе делают свое дело — регулярно посещают торжественные собрания, в субботу всласть томятся в бане. А по понедельникам никогда не болеют с похмелья. Таким, пожалуй, и был механик лесоучастка Михаил Михайлович Сычев. Когда Рита объяснила, что от него требуется, он только пожал плечами и хладнокровно ответил:

— Если надо, сделаем, — отошел, потом снова вернулся к Волошиной. — Вы сами это придумали?

— Не угадали. Ваш слесарь Лапшин предложил.

— А-а, Лапшин, — протянул Сычев. — Этот мастер на выдумки. А я вот сколько лет работаю механиком, а ничего такого не придумал, — виновато и как-то сконфуженно произнес Михаил Михайлович, потянул носом воздух. — Чертежики бы для этих будок?..

— Вот об этом уж с Лапшиным договаривайтесь, но к первому снегу чтобы будки были готовы.

— Будем стараться.

Сычева позвали в конторку, он ушел.

Рита направилась к реке. Вода в ней прибывала. «Только бы не унесло лес», — с беспокойством всматривалась технорук в мутно-желтую воду. От штабелей тянуло смолистым духом. Она присела на бревно, но тут же спохватилась и быстро зашагала разыскивать Наумова. Если вода поднимется, лес поплывет.

Платон ходил сам не свой.

— Влюбился, что ли? — смеялись ребята. — На свадьбу не забудь пригласить…

— Вас пригласи, так невесту утащите, — отшучивался Корешов.

— А кто она — зазноба?

— Секрет.

— Это — не город. Шила в мешке не утаишь.

«Что верно, то верно», — соглашался Платон. Вчера встретил его Иван Вязов и как бы между прочим спросил: «Иван Корешов твой отец? Хороший человек! Вместе работали… — и больше ничего не сказал. О Панасе Корешове вообще ни слова. Похлопал по плечу: — Ребята у вас отличные подобрались!.. Вот бы и показали всем, как надо по-настоящему жить и работать, а?» — усмехнулся в жесткие усы и зашагал дальше. «Жить по-настоящему», — повторил про себя Платон. — А как же мы живем?.. Вон Витька, Тося, да и другие ребята, разве много они задумываются над жизнью? Танцы, девчата, иногда водка… Старики брюзжат — прожигатели жизни, все по верхам скачете… А как глубоко «скакать»? Им собрание, а нам танцы… Им спокойная беседа за столом, а нам шумная компания…»

…После дождя земля парит. Она исходит тогда всеми своими запахами. Каждая травинка, кажется, пахнет по-своему. Виктор все так же рвет трактор, частенько покрикивает на ребят.

— Надо бы его осадить, — предложил Платон.

— Обидится.

— Ничего.

Позвали Николая. Хоть Николай и «женатик», а ребят поддержал. Расселись кружком прямо на сырой земле.

— Сидячая забастовка, — шутит Тося.

По волоку лязгают башмаки гусениц — с верхнего склада возвращается сорокинский трактор. Идет полным ходом. Вот он уже совсем близко. Из кабины высовывается голова Виктора. Он грозит кулаком:

— Чего расселись?! Задницы к земле приросли?

Прет трактором прямо на ребят. В самые уши ударяет рокот мотора. Тося даже глаза закрыл.

— Не трусь, — толкает его локтем Платон.

— Вы с ума сошли?! — Виктор осадил трактор, спрыгнул на землю. Кипятится. А ребята сидят и молчат. Побегал, побегал — делать нечего, присел рядом, попросил прикурить.

— В чем дело, братва? — примирительно спросил он. — Может, объясните?

— И объясним! — вскочил Тося. Всегда любивший изъясняться длинно и витиевато, он вдруг вспылил: — Ты кому хочешь доказать?! Чего шумишь?! Трактор из строя выйдет — все пропало…

— Я же не для себя, для всех вас стараюсь, — оправдывался Виктор, кусая соломинку. — Хотелось Заварухину доказать, а вы, эх! — Он тоже вскочил и, не находя слов, только рукой махнул.

— Ты один решил доказать, — перебил Платон, — мы, выходит, пешки? Уж если ордена получать, так всем, — солдатской поговоркой отрубил Корешов. — Давай по-честному вызовем Заварухина на соревнование?

— Рано пока, — отрицательно покачал головой Виктор. — Зимой на новую лесосеку перейдем — согласен… Ну, давайте пачку?

И снова валили лес, и снова тащились хлысты за сорокинским трактором, а из головы Платона не выходило прочитанное в тетради-дневнике деда Панаса Корешова, сжимались кулаки.

— Верно чуяло сердце, — сказал Поликарп Данилович, — не был он предателем. Оклеветали его. Ты, сынок, пока никому не рассказывай об этой тетради, дело очень серьезное.

Старик взял тетрадь, бережно прижал ее к груди, унес в свою комнату.

Платон накинул на плечи ватник, вышел во двор. Перед глазами стоял образ деда — мужественного, несгибаемого человека. «Вот это жизнь была! — подумал он. — Я бы, наверное, тоже не поддался бандитам… Я бы им показал, — рассуждал он, шагая по улице поселка. — Завтра же надо написать дяде Пете… Как жалко, что мамы с отцом нет…»

После дождя слегка подмораживало. По долине, как по трубе, тянуло холодным ветром. Из тайги доносился шум. Печально кого-то оплакивал ветер, раскачивал стволы деревьев. Погруженный в мысли Платон даже вздрогнул, когда его схватили за рукав. Перед ним стоял Генка Заварухин.

— Что надо? — высвободил руку Корешов.

— Может, в гости зайдешь?

— Пошли, — коротко обронил Платон.

Комната общежития: четыре кровати, между ними тумбочки. Не на стульях, а на тумбочках сидят парни. На той, что ближе к двери, Костя Носов, нога на ногу, в зубах папироска. Синяк под глазом сошел. Но он до сих пор не забыл корешовского кулака, присвистнул носом, спрятал глаза. Генка услужливо принял ватник, повесил на крючок, кивнул Косте. Тот сполз с тумбочки, перегнулся над кроватью, вытащил две бутылки водки. «Неспроста затевают выпивку», — напружинился Корешов.

Заварухин разлил по кружкам водку.

— Выпьем, Кореш, — по-своему переиначил он фамилию Платона. — За мировую. Нам с тобой делить нечего…

Выпили. Молча стали закусывать. Костя Носов взялся было снова за бутылку, но Заварухин обронил:

— Погоди. Дай в трезвом виде с человеком поговорить. — Он спичкой поковырялся в зубах, сплюнул на пол, растер сапогом. — Какого дьявола принесло тебя в эту дыру? Думал, деньги здесь лопатой гребут?.. Ха-ха-ха! — глуховато рассмеялся Генка.

— Я не кусочник, — Платон ниже нагнул над столом лобастую голову, шея напряглась.

— Ладно, ладно, я пошутил… Скука, понимаешь! Волком бы завыл, да таланта нет, — Генка зачем-то показал на свой рот. — Все от скуки сделаешь…

— Выходит, и за Волошиной от скуки ударяешь? — Платону вдруг захотелось уязвить чем-то Заварухина, «баш на баш», как сказал бы Витька Сорокин.

Парни переглянулись. Над столом нависла предупреждающая тишина. Платон видел, как заварухинские пальцы сжались в кулак, потом медленно, словно нехотя, разжались. На стол выпал сплюснутый кусочек хлеба.

— В квите, — мотнул чубастой головой Генка. Не глядя взял стакан, постучал донышком по столу: — Налей!

Костя поспешил выполнить его просьбу.

— Ты что мне одному наливаешь? Гостю наливай! Я сегодня с Корешом пить буду, у него башка на плечах…

Генка пил водку как пресыщенный алкоголик. Он медленно тянул ее сквозь зубы, как бы загонял ее насильно в рот. Почти ничем не закусывал и быстро пьянел.

— Д-давай, К-кореш, о В-волошиной ни с-слова, — он стал заикаться. — Не ч-чета она н-нам с тобой, н-начальство…

«Может быть, в этом ты и прав — не чета она нам», — невольно подумал Платон.

— Что лыбишься?

— Да так, вспомнил один случай…

— А ваши-то с-слабаки, а?

— Кто наши? — не понял Платон.

— В-ваша б-бригада. К-комсомольская! — И Заварухин снова глуховато, простуженно рассмеялся.

— Это ты брось, — насупился Платон.

— А ч-что б-бросать. З-заткну в-вас за п-пояс — баста!

— Посмотрим, — сказал Корешов.

— В-вызываю вас на с-соревнование, — хлопнул ладошкой по столу Генка.

— Идет, — согласился Платон.

Генка совершенно опьянел. Платон стал собираться домой. Пока он надевал ватник, Заварухин сидел, не меняя позы, уронив голову на руки. Он будто дремал. Но потом дернулся к двери следом за Платоном. Пошатываясь, проводил его на крыльцо.

— Стоп, Кореш, ч-что я т-тебе хотел с-сказать, — выдавил Генка, опершись плечом о косяк двери. — Н-нарочно я тебя з-зазвал, х-хотел проучить. Но п-парень ты с-свойский… А В-витьке передай, мало к-каши ел, ч-чтобы со мной т-тягаться… — Он повернулся и нетвердой походкой ушел в общежитие.

«Вот так влип! — Платон на самые глаза надвинул кепку. — Принял вызов на соревнование, а Витька узнает, взбеленится. Ну, и соревнуйся с ним, скажет…»