Бурят

Глава 11

От Колчака Забайкальской Республике досталось два десятка новеньких американских «декаподов», не поставленные адмиралу еще полсотни оплаченных паровозов янки тоже привезли во Владивосток. А теперь с ними шли переговоры от поставке еще трех с половиной сотен паровозов, заказанных и оплаченных еще при царе, причем основным доводом, склонявших американцев к выполнению контракта, стало прекращение поступлений в США из России (точнее, из Забайкальской Республики) золота: Николай Павлович, практически случайно узнавший об этом контракте, заявил, что пока последний из оплаченных паровозов не встанет на рельсы Сибирской дороги, больше он покупать в США ничего не будет. Цена этих паровозов — если переводить ее в золото — составляла около пятнадцати тонн, а по прикидкам янки золота у него было минимум раз в двадцать больше, так что «повод подумать и принять единственно верное решение» у янки было достаточно веским.

Тем более веским, что двадцать восемь уже готовых паровозов просто стояли в ожидании отправки (или переделки под американскую колею), а семьдесят пять, на которые подписался Колчак, по сути дела ему были просто проданы во второй раз. Что же до оставшихся двухсот пятидесяти ­– то почти две сотни, уже переделанные под западную колею, можно было легко и обратно переделать, а Николай Павлович согласился и такие, «бывшие в употреблении», принять — после ремонта и с небольшой компенсацией износа. А еще полсотни можно было быстро изготовить.

Аргумент же американского посланника в Хабаровске (который стал столицей объединенной республики после того, как Николай Павлович принял предложение Никифорова) о том, что «Ленин сам отказался принимать паровозы», Николай Павлович с негодованием отверг:

— Вы же сами не признаете его главой русского правительства, так что даже для вас его слова не могут восприниматься как официальное заявление. Вдобавок, контракт был не с Соединенными Штатами, а с конкретными компаниями.

— Но Соединенные Штаты думают…

— Побойтесь Бога! Соединенные Штаты — это страна, а страна думать не может! Думать могут люди — и вот люди пусть подумают, что им выгоднее: исполнить заключенные и уже оплаченный контракт или исключить саму возможность заключать какие-либо контракты в будущем. Вдобавок, я хочу сказать, что Забайкальская республика имеет и иные способы компенсировать финансовые потери… за счет других американских компаний. В других странах…

Пока янки все еще раздумывали над предложением (или ультиматумом) Николая Павловича, но ему стало вообще не до паровозов. Хотя паровозы в его замыслах все же играли существенную роль…

На самом деле телеграмма от Сталина была далеко не первой. Еще во время первой с ним встречи Николай Павлович отметил, что нарком по делам национальностей очень неплохо разбирается не только в некоторых особенностях межнациональных отношений, но и в военных делах, а приостановившаяся война с Польшей очевидно должна была продолжиться в самом близком времени — и «высокие договаривающие стороны» ­договорились об условных словах в телеграммах. Потому что ехать десять дней для того, чтобы обменяться мнениями по какому-то вопросу, а потом столько же ехать обратно довольно неудобно: пока едешь, вопрос может и закончиться. А потом другой вопрос появится, и даже жизнь исключительно в вагоне поезда не поможет хоть сколь-нибудь оперативно реагировать на быстро меняющуюся обстановку. Ну а обмен мнениями по телеграфу — занятие слишком уж публичное…

Введение наркомом путей сообщения товарищем Троцким военного коммунизма на железных дорогах привело к очень удивительному (для большевиков) результату: численность рабочих на железных дорогах Советской России сократилась более чем вдвое. А вот на дорогах Забайкальской республики их число утроилось: там-то людям и платили зарплату нормальную, и насчет жилья для рабочих беспокоились. Хотя началось это «великое переселение железнодорожных народов» еще при Колчаке, и железнодорожные мастеровые валили больше на КВЖД — но основной поток бегунцов от Советской власти пошел после того, как с белыми на Дальнем востоке было покончено. И, как результат, сначала в Верхнеудинске и Чите, а после «объединения» и в Хабаровске появились довольно мощные центры по ремонту подвижного состава. Настолько мощные, что даже сам нарком был вынужден согласиться с предложением Сталина о передаче «мертвых» паровозов в Забайкалье для проведения ремонта. А участок железной дороги от Иркутска до Красноярска — под управление забайкальцам.

То есть поначалу только этот участок был передан, а затем сугубо явочным порядком у нему присоединили и кусок от Красноярска до Новониколаевска, а основным результатом поездки Кузнецова в Омск стала и «забайкализация» дороги от Новониколаевска до Омска. Ну а мертвые паровозы в Забайкалье тащили вообще почти со всех дорог страны. Не все паровозы тащили, а лишь «Э» и «О», поскольку рембазу именно под них подготовили. И ремонтировались эти паровозы весьма успешно, поэтому в самой республике с транспортом дела шли более чем неплохо.

А еще очень неплохо они шли и на «присоединенных» участках дороги. Поэтому, когда в конце апреля от Сталина в Верхнеудинск пришла телеграмма о начале польского наступления и существенных провалах в русской обороне, то Николай Павлович издал указ об учреждении института железнодорожный войск. В эти войска «мобилизовались» все работники железных дорог — но недовольство среди рабочих и инженеров оказалось минимальным: всем «мобилизованным» просто выдали новую форму (с погонами!), стали приплачивать «за звание», чем увеличили зарплату на четверть. Ну и некоторые отрицательные стороны мобилизации тоже народ принял довольно спокойно: любого работника могли поднять на работу хоть среди ночи, в командировку послать куда угодно (выплачивая при этом еще и «командировочные»), в выходные могли на работу вызвать и рабочий день продлить часов до двенадцати (опять-таки, выплачивая «сверхурочные»). Николая Павловича несколько удивило лишь то, что довольно много народу от Иркутска до Новониколаевска в таком режиме работать не захотели, но принуждать он никого не стал: не хочешь работать — свободен.

Однако «свято место пусто не бывает»: вместо уволившихся рабочих тут же удалось набрать других — в основном приехавших из европейской части страны. И не только рабочих, в Верхнеудинск приехал даже Александр Васильевич Ливеровский — которому тут же Николай Павлович подкинул весьма непростую работенку. Впрочем, последнее к общению со Сталиным отношения не имело…

А отношение к этому имело то, что уже в конце июня, после очередной телеграммы из Москвы, на всех станциях от Читы до Новониколаевска постоянно дежурили «подменные паровозы». Много паровозов, причем больше всего паровозов именно серии «Э». Так что скорость прохождения составов по дороге увеличилась сразу в полтора раза: раньше на каждой станции и каждом полустанке паровоз (и состав) простаивал больше часа пока его перезаправляли топливом, наливали воду, смазывали то, что в смазке нуждается (то есть почти всё) — а теперь на то, чтобы отцепить от состава прежний паровоз и прицепить новый, требовалось где-то пять минут. А если учесть, что станции и полустанки на дороге располагались менее чем в пятидесяти верстах, а скорость грузовых составов редко превышала тридцать верст в час, то такое повышение скорости выглядело и вовсе незначительным.

Поздней ночью одиннадцатого августа поднятые по тревоге паровозные бригады отправились в очередную командировку: по «литерному» расписанию в Омск вышли сразу четыре состава, в которых было всего по два пассажирских вагона — и по три новеньких «декапода». Этот трюк был уже отработан: чтобы поезду из Верхнеудинска доехать до Иркутска, его требовалось перезаправить трижды — но ведь можно просто переставить паровозы в составе. А чтобы доехать от Иркутска до Красноярска, поезда требовалось перезаправить уже минимум шесть раз — его ведь и там можно просто подцепить уже заправленные паровозы. А декаподы могли (правда, не на Кругобайкальской очень кривой дороге) разогнаться и до семидесяти километров в час, так что выехавший ранним утром из Верхнеудинска Николай Павлович в Иркутск приехал уже к полудню, а в полночь прибыл и в Красноярск. В десять утра его поезд миновал Новониколаевск, а в шесть вечера — прибыл в Омск.

С собой он захватил обещанную Сталину «помощь»: в отдельном вагоне ехало сорок два бойца из Министерства госбезопасности во главе с полковником Малининым. И этого, по мнению Николая Павловича, было достаточно. То есть не совсем достаточно, следом за ним (и уже без безумной спешки) следовали двадцать эшелонов с солдатами. Двадцать эшелонов, по шестнадцать вагонов, в каждом по сотне человек… В принципе, для серьезной войны — немного. Однако войны — они сильно разные бывают.

До Москвы поезд из Омска доехал почти за четверо суток: даже литерные поезда быстрее проехать были не в состоянии. Да еще и повезло в том, что паровозы «О», отремонтированные в Чите и Хабаровске, в основном пока ходили по уральскому направлению. Но Николая Павловича в Москве, собственно, никто не ждал: Сталин безвылазно сидел подо Львовым, остальным «вождям» было не до какого-то там «председателя Забайкалья». Впрочем, Николай Павлович и сам не рвался с ними пообщаться, так что лишь вечером семнадцатого он «удостоился» краткой беседы с товарищем Каменевым, который всего лишь «правил Москвой»:

— Товарищ Андреев, мне сказали, что Забайкальцы готовы нам предоставить определенную военную помощь. Думаю, что некоторая помощь нам бы весьма пригодилась.

— Вас дезинформировали, — решил блеснуть новым выученным им словом Николай Павлович. — Мы не готовы оказывать помощь, мы ее оказываем. И не некоторую, а весьма существенную. Но оказать вам помощь на фронте мы готовы при определенных условиях.

— О каких условиях вы говорите? Страна в опасности!

— Ваша страна. И мы готовы оказать вашей стране помощь на фронте, но нам нужно, чтобы никто ее оказывать нам просто не мешал.

— Что значит «не мешал»?

— Это значит, что части Забайкальской Советской армии не будут подчиняться никаким красным командирам — у нас достаточно более чем опытных офицеров. И мы будем действовать по своим планам, поскольку все ваши планы становятся известными полякам даже раньше, чем вашим собственным войскам.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, в вашем руководстве — не только и не столько в войсках — есть некоторое число людей, крайне симпатизирующих полякам. У нас существует довольно неплохая разведка, и нам прекрасно известно, что всё, что решают здесь, в Москве, становится известным в Варшаве в тот же день.

— Кто⁈ — не произнес, а проревел Лев Борисович.

— Извините, раскрытие этой информации приведет к раскрытию и сотрудников нашей разведки, а этого мы допустить не можем. Нам вполне достаточно знать, что вы свои планы в секрете держать не можете, а при таких условиях победить поляков у вас не получится. Поэтому мы будем держать фронт, не ставя ваше руководство в Москве в известность. Это — раз.

— А что еще?

— Солдаты и офицеры нашей армии носят нашу военную форму, используют наши воинские звания — и вы отдадите приказ о том, чтобы к ним с вашей стороны не проявлялось никакой агрессии. Вы же член ЦК? Вот по партийной линии и прикажите. В конце концов, мы одно дело делаем, а кто во что одет и как обращается к окружающим — это уже не столь важно.

— Офицеры⁈

— Вот именно, причем эти звания носят и военные чины, и железнодорожные. Если не нравится, я немедленно поверну все мои эшелоны обратно.

— И… и много у вас эшелонов?

— Пока сюда отправлены тридцать два полка. Понадобится — можем еще два раза по столько же отправить, но пока нужды в этом мы не видим.

— Вы считаете, что этих полков хватит, чтобы победить поляков?

— А мы их и не собираемся побеждать. Мы их собираемся остановить, выгнать с русской земли, причем выгнать так, чтобы они и думать забыли о том, что на Россию можно нападать. И для этого нашей армии хватит… в качестве помощи армии вашей. В любом случае мы не собираемся делать за вас всю работу, мы лишь поможем вам ее сделать. Но мы отвлеклись, у меня есть еще и третье условие.

— И какое же?

— По завершении этой войны Советская Россия передает в состав Забайкальской республики Белостокский уезд.

— Это почему?

— Потому что я так хочу. Потому что в Белостоке дом моих предков стоит. Потому что при этом условии мои войска остановят поляков на границах уезда и не пустят дальше.

— Я не уверен, что Владимир Ильич…

— Чтобы добавить вам уверенности, передайте Владимиру Ильичу, что я Белостокский уезд заберу в любом случае. Заберу его у поляков или у Советской России, и вы увидите, что сил у меня для этого достаточно.

— Давайте об этом поговорим позже.

— Давайте, я готов это обсудить и после ужина.

— Я имел в виду…

— Я имею в виду после сегодняшнего ужина. Мне не позднее завтрашнего утра нужно письменное согласие вашего правительства о передаче Забайкальской республике Белостокского уезда. Да, и для согласования наших действий откомандируйте в мою армию полковника Гиттиса. Я понимаю, что вы лишаетесь одного из самых опытных ваших командиров, но ведь это временно, и к тому же поможет быстрее остановить поляков.

— Вы считаете Гиттиса опытным? Да он отступил перед поляками разве что не бегом!

— Он уступил территорию, но сохранил армию, которая чуть позже территорию забрала обратно. А ваш этот… как его… Тухачевский забрал территорию, причем не нужную России территорию — и потерял армию, поэтому вскоре вы останетесь и без армии, и без территории. Ну, если мы все же не поможем… Вы готовы продолжить обсуждение после ужина? Тогда я откланиваюсь… до завтра.

Положение на фронте было настолько паршивым, что утром Лев Борисович положил на стол перед Николаем Павловичем подписанный Лениным «Договор о передаче в юрисдикцию Забайкальской республики Белостокского уезда». А перед обедом в консульство Республики (созданное по согласованию со Сталиным в Москве) «сопровождающие его лица» привели выдающегося специалиста по железным дорогам Юрия Владимировича Ломоносова. Николай Павлович за обедом с большим удовольствием пообщался со столь известным специалистом, выслушал его рассказ о трудностях управления разоренными железными дорогами и методах борьбы с саботажем. А затем приказал «сопровождающим лицам» тушку специалиста закопать где-нибудь в тихом месте Подмосковья…

Присутствовавший при разговоре Николай Андреевич Малинин поинтересовался:

— А за что конкретно вы его так? То есть я понимаю, что тварь он та еще…

— А вот за то, что он тварь. И вор. Я пока до главного вора добраться не могу, руки коротки — но расчистить вокруг него площадку для дальнейшей работы было бы крайне неплохо. Так почему бы не начать с этого мерзавца?

— А кто следующий?

— Следующих много, так что до кого первого доберемся. Есть у меня определенные мысли по этому поводу, а ваши люди мне эти мысли помогут сделать реальностью. Когда приходит первый воинский эшелон?

— В Москву послезавтра три приходят, а вот дальше когда уйдут…

— Полковника Никитина позовите…

Полковником Николай Николаевич Никитин стал еще во время войны. То есть во время Великой войны, где как раз в Польше и воевал. И воевал неплохо, о чем говорили четыре ордена (две «Анны», «Станислав» и «Владимир») и Святой Георгий. После революции долго не примыкал ни к красным, ни к белым, и вообще старался держаться от «политики» подальше. Настолько подальше, что когда его — проживающего с семьей в Томске ­– мобилизовал Колчак, то он — вместе переданным под его командование батальоном (что он счел вообще-то оскорблением) — просто «передислоцировался» в Читу и в гражданской войне вообще участия не принимал.

Но когда уже Председатель правительства Забайкальской республики бросил клич «Все на защиту России от ляхов», он вызвался одним из первых. Все же мнение Николая Николаевича о поляках было, мягко говоря, абсолютно нецензурным: в пятнадцатом он — во главе единственной роты — после приказа об отступлении двое суток удерживал рубеж чтобы обеспечить эвакуацию госпиталя, а когда позицию оставил, то узнал, что весь госпиталь, включая раненых, врачей и сестер милосердия, вырезали местные поляки…

Тогда Николай Николаевич поклялся «вернуться и отомстить», но вот раньше вернуться как-то не получалось. Зато теперь появился шанс клятву исполнить. Причем с легкостью: у него был полк, в боях закаленный, а большинство солдат и офицеров в нем тоже к полякам относились без нежности. Он таких специально подбирал, благо было из кого: ветеранов войны в Забайкальской республике собралось достаточно, так что найти среди них тех, кто в Польше повоевать успел, было нетрудно. Да и опыта они все в последнее время набрались: полк принимал самое активное участие в освобождении Монголии от китайского ига. Конечно Монголия — это совсем не Польша, да и поляки не китайцы, но и те же китайцы помогли многому в боях научиться, и научиться такому, что для европейца окажется сюрпризом. Причем сюрпризом весьма неприятным.

Двадцатого августа поляки объявили о взятии Бреста и подошли к Белостоку. Правда, штурмовать Белосток они пока не начали, поэтому уже двадцать первого три полка Забайкальской армии вошли в город и начали обживать его окрестности. Полковник Никитин в тот же день исполнил первый приказ Николая Павловича, но на это в городе почти никто даже внимания не обратил. Не до того было.

На следующее утро поляки начали штурм, и Николай Николаевич с удовлетворением подумал, что от китайцев они отличаются разве что формой: кавалерийская атака на укрепленные (по возможности) пулеметные позиции обычно к серьезным успехам не приводит. Но больше всего полякам досаждали не пулеметы, а простые винтовки. Причем винтовки довольно паршивые, единственным достоинством которых была высокая дальность прицельной стрельбы. Николай Николаевич через «американских друзей» все же закупил для своей армии Росс МК-III в количестве тысячи двухсот штук, так что в каждом взводе их было по меньшей мере две. И были солдаты, из них довольно метко стреляющие, так что польских офицеров забайкальцы выкашивали еще «на дальних подступах». Артиллерийская поддержка наступления у поляков тоже не задалась: в большинстве случаев батарейную прислугу русские снайперы вполне могли достать, а если пушки откатывались подальше, то откуда-то выныривали «малые диверсионные отряды» — и пушки внезапно начинали палить «по своим».

Не сказать, что все это нанесло полькой армии огромный урон, но поляки остановились. И задумались…

А пока они думали, на русской стороне фронта нарыли еще окопов, блиндажей понаставили. Разместили еще три подошедших полка забайкальцев и, послав в совершенно нецензурной форме командующего Западного фронта, посадили в окопы и почти пять тысяч красноармейцев, командовать которыми было поручено уже Владимиру Михайловичу Гиттису. Понятно, что он командовал не в одиночку, так как Каменев все же «проникся» и позволил ему взять с собой «для согласования» и два десятка других «краскомов». И здесь польское наступление остановилось.

А южнее уже десять полков забайкальцев объяснили полякам, что Брест — это исконно русский город. То есть город они брать не стали, а просто окружили, перерезав все линии снабжения — ровно так же, как это проделывали «красные партизаны» в Забайкалье. Поляки попытались прорвать эту блокаду, чем воспользовался командующий Юго-Западным фронтом Егоров, который (при некоторой помощи еще трех забайкальских полков) взял Львов.

Британцы, почувствовав, что ситуация снова меняется явно не в пользу поляков, опять предложили учинить мирные переговоры — и советское правительство под скрежет зубовный это предложение приняло. Сначала было объявлено «временное перемирие», прекратившее стрельбу двадцать пятого августа, а сами переговоры — после примерно недельного согласования различных вариантов — состоялись в Риге. И седьмого сентября был подписан мирный договор. В котором граница между странами проходила в основном по «линии Керзона» — за исключением Белостокского уезда и Львовской губернии, стороны поклялись больше «не нападать друг на друга» и «поощрять взаимную торговлю». Кое-кто в Москве таким результатом был очень сильно недоволен, а кое-кто — еще сильнее недоволен тем, что произошло в процессе остановки польского наступления.

Кое-кто из «партийцев», хотя пока еще все же «высшие партийные деятели» до «забайкльца» не снизошли, и Никодай Павлович снова разговаривал с руководством столицы. Ну как разговаривал: общался. Товарищ Каменев просто пылал яростью, задавая Николаю Павловичу вопросы, которые в целом можно было отнести к риторическим:

— Объясните, по какой причине вы расстреляли весь состав Польревкома⁈

— Так они сами об этом попросили, причем весьма настойчиво.

— Как попросили…

— Обыкновенно. Вы же отдали приказ, причем совершенно однозначный, что к нашим солдатам и офицерам никакой агрессии не проявлять. А они вот проявили, причем в совершенно нецензурной форме…

— То есть как это «в нецензурной»?

— За револьверы хвататься начали и даже стрелять попытались. Я же предупреждал: у нас такие действия наказываются, причем по обычаям предков наказываются смертью. Ну да пес с ними, сдохли так сдохли. Поляков-то мы в русскую землю не пустили!

— Вы не совсем понимаете, что вы наделали…

— Это, похоже, вы не совсем понимаете. Посему считаю должным кое-что объяснить. Главный тамошний поляк мало что учился вместе с Пилсудским, так еще и поклялся «освободить землю польскую от москалей». А сам Пилсудский о нем публично говорил, что он «никогда не нарушал обещаний, данных польскому народу». Вам газетки с этими словами занести или сами их разыщите? Так вот, благодаря в том числе и ему поляки узнавали о ваших военных планах раньше, чем командиры Красной армии. Главный партиец уже готовился к пропаганде польских идей на территориях, которые Пилсудский уже считал территорией Польши. Фактически он уже приступил к созданию польской коммунистической, но строго антироссийской партии. Прочие не лучше, так что для вашего же спокойствия лучше этот вопрос пока не поднимать. Потому что если… когда вы узнаете, кто эту шайку здесь покрывал, то… в общем, до вечера такого дня вы просто не доживете.

— Но вы же скажете…

— А вы хотите не дожить до сегодняшнего вечера?

— Нет.

— Вот и отлично. Я сегодня все же отъеду в Белосток, там нужно наши уже государственные органы наладить. А вы тем временем… да, кстати, если Ильич ваш снова поднимет вопрос о паровозах, то передайте ему, что Забайкальская республика готова поставить до двух тысяч паровозов в течение года, причем по цене не свыше пятидесяти пяти тысяч рублей за каждый. А если он вас не послушает… да, хотел спросить, но все забывал: вы не нашли, куда делся этот ваш паровозный гений? Он мне кое-что пообещал, но я его уже третью неделю нигде застать не могу…