Бурят

Глава 4

На следующий день Николай Петрович снова вернулся к станции Петровского Завода и сел на заросшей лесом горушке неподалеку. Совсем неподалеку, до станции было всего метров семьсот. Конечно, с такого расстояния все время попадать в головы иностранным гражданам было все же затруднительно — но он и не ставил перед собой такую задачу. У него — после разговора с Кузнецовым — задача выглядела гораздо проще: остановить перевозки по Транссибу для всей скопившейся к западу от Байкала шушеры. Очень простая задача — когда есть четырехлинейная винтовка. Причем даже чуть более мощная, чем раньше: Демьян Федорович в патроны пороха (русского) пихал чуточку больше, чем там раньше размещалось «американского» и Николай это чувствовал по тому, что винтовка «лягаться» при выстреле стала несколько сильнее. Но лишь слегка, однако и пуля летела «слегка» быстрее — а, следовательно, и сильнее била по мишени…

Остановить железнодорожное движение — что может быть проще? Если движение это идет по одной колее, на станции паровозного депо нет, и вообще там больше двух паровозов никогда не бывает. Поэтому — если тяжелая пуля паровозу пробивает котел — стоящий один паровоз один из двух станционных путей перекрывает напрочь. А если два паровоза перекрывают два пути, то едиснтвенным выходом будет перетаскивание этих убитых паровозов другими паровозами или в Верхнеудинск, или в Хилок. Конечно, имелся еще вариант просто переставить один из таких паровозов на уже заблокированный путь, но этот вариант «не сыграл» — а на станции удобно разместились на отдых уже четыре паровоза. А еще один паровоз замер на выезде с недостроенного разъезда Баляга…

— Ловко ты, бурят, дорогу остановил, — восхитился простотой реализации задачи Иван Алексеевич. — Шесть раз пальнул — и дорога встала. А мы-то думали, что чтобы дорогу остановить, самое малое мост взорвать нужно.

— Вы не думали. Я тебя послушал, и теперь думаю, что вы к себе в большевики специально только тех берете, кто думать не умеет да и не хочет. Вот ты говоришь, что в Красной армии уже несколько миллионов человек, а белых здесь сколько? Тысяч триста наберется? Я вместе с американцами, японцами, чехами и прочили итальянцами считаю. Которые, как я вижу, тоже головой думать не обучены, да и воевать, судя по тому, как резво они из Верхнеудинска бежали, желания особого не испытывают. Ты же мне говорил, что там три четверти насильно мобилизованных?

— Ну… я наврал. То есть про Красную Армию наврал. Сейчас в Красной Армии хорошо если тысяч триста штыков, а воевать ей приходится не только здесь, но и на юге. Так что здесь у Колчака штыков больше, чем у нас.

— А партизаны все эти? Хотя… разбойники они, не солдаты: как в город вошли, так первым делом бросились лавки грабить. Понятно, что с такими вы войну не выиграете: грабители — они по натуре своей трусы, воевать не способны. По хорошему, таких вам же и расстреливать на месте надо…

— Так нету других-то!

— Есть. Взять хотя бы тебя: стрелять ты, конечно, умеешь плохо, но ведь не струсил! Тебя бы подучить немного, и, глядишь, получится из тебя настоящий и умелый солдат. Такой же, с которыми я в городе всех чехов вычистил и… и остальных бы отправил к параотцам, если бы эти, извини за брань, партизаны, в город не вперлись бы. Ну да ладно, что сделано — то сделано, а мы будем делать то, что нужно.

— А… а почему ты сказал, что белые тоже дураки?

— А потому. Потому что паровоз чтобы заставить работать после того, как я котел пробил, нужно двум мужикам час потрудиться. Задача-то какая? Отвести паровоз в Верхнеудинск или в Читу в депо, чтобы там его до конца починили.

— Но с дырявым котлом паровоз-то не едет, а ты те, что их тащить хотели, тоже подстрелил!

— Ты мне вот что скажи: в руками ты работать умеешь? Или, только языком?

— Из крестьян я…

— То есть неуч. Так вот, объясняю: в котле я пробил дырку. Одну.

— Но давление теперь котел вообще не держит!

— Я же говорю: не думаете и думать не хотите. Дырка — одна, диаметр дырки — четыре линии. Всё, что нужно сделать, чтобы дырки не было — это снять кожух, ну или просто кусок кожуха вырезать, дырку рассверлить, резьбу нарезать и вкрутить в нее болт, с шайбой из отожженной меди. Всё, дырки не будет. Конечно, такая заплатка долго не простоит — но ее хватит, чтобы паровоз своим ходом хоть в Верхнеудинск доехал, хоть в Иркутск. Или даже во Владивосток.

— Хм… хитер ты…

— Просто я учился, учился и работать, и думать. И тебе того же посоветую. Кстати, про починку паровоза не я придумал. Давно, еще когда котлы англичане клепанными делали, у них, бывало, клепки вылетали. И каждая бригада паровозная с собой имела инструмент резьбу нарезать и несколько болтов. И паровозы в дороге чинил кочегар!

— А что же они теперь не сообразили?

— А сейчас котлы куда как лучше делают, заклепки из них не вылетают — вот и забыли.

— Ах да, я все время забываю, что ты только выглядишь молодым… Но если ты учился, то может посоветуешь, как нам беляков быстро победить?

— Может и посоветую. А может и нет: мне, честно говоря, многое из тобой рассказанного не нравится. То есть из того, как вы, большевики, себе счастливую жизнь представляете.

— А что именно не нравится? Ты не хочешь сделать всех людей счастливыми?

— Мне не нравится, что вы желаете всех заставить быть счастливыми — а заставить быть счастливыми невозможно. Еще мне не нравится, что вы — точнее ваши вожди — сами определяют, что значит быть счастливым, а ведь у каждого человека счастье выглядит по-разному. А пуще всего мне не нравится, что вы всех, кто хочет иного, нежели предопределенного вами, счастья, считаете врагами, подлежащими уничтожению.

— Мы так не считаем!

— Я говорю лишь то, что ты мне объяснял. Но ты все же неуч, возможно, что и объяснял что-то неверно.

— Ну… может быть. Я думаю, что тебе нужно будет почитать работы товарища Ленина, у него обо всем этом правильно написано.

— Тогда давай договоримся так: когда мы всех интервентов выгоним к псам и предателей уничтожим, то ты мне нужные ваши книги принесешь. Я их прочитаю, подумаю, и мы продолжим наш разговор. А пока нужно врагов изничтожать, и мы этим и займемся. Вместе займемся, только ты, неуч, все же слушай мои команды. Я-то хоть и горный, но подполковник, двенадцать лет науки инженерные и военные постигал… даже больше: бабка меня стрелять еще в пять лет научила.

— Подполковник? А воюешь за нас…

— Я присягу России давал, за Россию и воюю. А что подполковник… может и полковник уже: по выслуге-то меня, пожалуй, и генералом жаловать впору, но… Позже разберемся.

Подполковником Николай Павлович решил себя считать просто потому, что указ о жаловании его майором Николай (царь) подписал в его присутствии, просто дату не проставил — но рудник-то он успел заложить! А так как звание, как он выяснил, отменили и всех майоров назначили подполковниками, то считать так он был совершенно вправе.

Что же до созданной им пробки на дороге, то ее растащили спустя неделю, причем способом, который Николай Павлович все равно счел совершенно дурацким: в Чите на насколько паровозов вокруг котлов поставили щиты из толстого котлового железа и «подранков» утащили в депо на ремонт. А дурацким он это решение счет потому, что из-за сильно потяжелевших паровозов составы от Верхнеудинска до Петровского завода приходилось теперь таскать на тройной тяге…

Однако пробка на дороге дала один довольно существенный «положительный эффект». Для Николая Павловича положительный: пассажирские поезда (которые, несмотря на войну, ездили практически «по расписанию», останавливались почти две недели на станции Хилок, а дальше народ добирался до разъезда Кижа на перекладных. И народу туда и обратно перемещалось довольно много — так что Николай Павлович в сопровождении трех бурят (выступавших в качестве «провожатых носильщиков») спокойно доехал до Хилка, а оттуда — уже на поезде — и до Читы. По документам (честно украденным в комендатуре Верхнеудинска) он был «германским инженером из Циндао». Европейский костюм ему сшил (точнее, перешил из готового) тамошний же портной. Под дулом пистолета перешил, всего за пару часов, но — получив за работу золотой червонец — горячо звал его «приходить еще» и обещал, что костюм любой он ему «за день построит», причем «лучше любого аглицкого». А за два рубля серебром (причем рубли Николая еще Первого) с радостью подогнал по фигуре и отличную сорочку из белого атласа — и это австрияк, неведомо как занесенный в столицу Заьайкальской губернии, получил «сверх оговоренной магазинной цены» (пугающей, откровенно говоря — если не учитывать, что она указывалась в сибирках).

Внешний вид (и документ) особых подозрений у американцев, охраняющих дорогу, не вызвал. А короткое путешествие получилось удачным. Причем гораздо более удачным, чем он предполагал поначалу. Потому что целью он ставил лишь добраться до Читы без особых проблем — и это-то оказалось выполнить нетрудно. А вот дальше…

В гостинице он сразу завалился спать (поскольку несколько раз сказал проверяющим документы, что «совершенно измотался во время поездки на лошадях и просто мечтает выспаться» — и, хотя американцы на «белых людей» вообще внимания не обращали, японцы очень плотно опекали каждого приезжего), а на следующее утро, позавтракав, отправился на вокзал и приобрел билет на поезд до Владивостока. Долго и изощренно ругаясь на нескольких европейских языках по поводу отсутствия билетов до Порт-Артура — а добившись от кассира требуемого ответа, вернулся в гостиницу.

Собственно, больше дел у него в Чите не было: еще за завтраком он не только выяснил, где располагается штаб Семенова, но и познакомился с одним очень интересным (для него) господином: в гостиницу зашел по каким-то своим делам русский генерал, заодно решивший и позавтракать (а возможно, просто здесь позавтракать и решивший — что объяснялось очень даже приличной кухней гостиничного ресторана). И носивший, как ему сообщил вышколенный официант, фамилию Унгерн. Очевидно, иностранцы в гостинице попадались часто, так что официант (вида очень даже «восточного») довольно неплохо знал английский и даже французский — а уж какое он носил звание и какой армии служил, Николай Павлович выяснять не стал. И не стал бежать за генералом, пытаясь прострелить тому башку из «Браунинга»: все же Николай Павлович идиотом точно не был. А был человеком наблюдательным — сразу заметившим, что Унгерна у дверей ресторана ждут двое казаков, и чуть позже заметившим еще шестерых, ожидающих его у входа в гостиницу. В отель: над фасадом висели огромные, чуть ли не в сажень высотой, буквы «Hotel Doowria» — что, по его мнению, демонстрировало явное понимание хозяином заведения того, кто в городе хозяин. Впрочем, ему, скорее всего, было виднее — тем более, что японцы, Читу буквально заполонившие, вроде бы и не возражали…

Вернувшись на вокзал, он очень внимательно изучил расписание, вернул прежний билет, купил билет до Иркутска (с отправлением поздним вечером), сдал чемодан в камеру хранения — а затем сделал то, что повергло следящих за «проезжим иностранцем» японцев в смятение. Николай Павлович кликнул извозчика, заехал в «Фотографию Н. И. Терехова», после коротких переговоров с фотографом вытащил его на улицу (с фотографическим аппаратом) и, провезя того с собой по центру города, запечатлел свой облик на фоне нескольких «красивых» зданий. Порядком испуганный фотограф чуть позже сообщил, что «иностранец возжелал забрать на память несколько фотографий», пообещав изрядную плату за то, что тот изготовит фотопластины сегодня же до ужина.

А Николай Павлович вернулся на вокзал, купил билет первого класса до Харбина, выпил в ресторане стопку водки, на поезде доехал до Атамановского разъезда, затем сел на поезд из Порт-Артура (сунув проводнику, которому пожаловался, что «я жену забыл в поезд посадить», сотенный билет), вернулся. Потратив на этот крюк чуть больше часа (пассажирские поезда как раз на этом разъезде и «встречались»)…

Еще определенную сумму от иностранца получили служащие вокзала: так как поезд на Иркутск отправлялся почти в десять вечера, они позволили зарубежному путешественнику поспать на вокзале. Не на самом вокзале, конечно, а в комнатушке дежурных (сам вокзал на ночь закрывался) — но об этом маленьком гешефте они никому рассказывать не стали. Ну подумаешь, помогли солидному господину сесть в свой поезд без толкучки (из комнатушки вела прямая дверь на перрон, куда пассажиров пускали только за полчаса до отправления поезда)…

А на следующий день он спокойно покинул поезд в Верхнеудинске, прогулялся по улице, зашел к знакомому мастеровому, сунул в «ковровый» саквояж еще пару сотен патронов к своей винтовке — а вечером, в сопровождении трех бурятских «торговцев» (и сам уже в бурятской одежде) спокойно выехал на пленэр. Совершенно спокойно: японские патрули бурятов не задерживали, так как они в город привозили больше половины потребляемых городом дров…

На вопрос Кузнецова «зачем все это было», Николай Павлович спокойно ответил:

— Я же говорил, что вы, большевики, обычные неучи. В эту сторону от Читы находится почти двадцать пять тысяч японцев, а все их снабжение идет из Порт-Артура. Если эти поставки прервать, что японцев будет можно спокойно перестрелять за пару недель. А чтобы их прервать, достаточно взорвать мост перед Атамановским разъездом. Наверное, можно еще много где им нагадить, но здесь удобнее всего: японцы мост даже не охраняют.

— Не может быть!

— Я не могу считать охраной двух солдат с винтовками, мы их просто из луков постреляем. Я постреляю, и на разъезде никто ничего не услышит. А вот с семеновцами придется вам разбираться, я не справлюсь. Повстречал я в Чите Унгерна…

— И не убил⁈

— Как всякий садист, этот генерал — трус. Он в ресторан ходит с охраной из восьми казаков. Застрелить бы я его застрелил, но живым бы я оттуда не вышел. Однако ресторанный люд довольно болтлив… найди мне человека, похожего на солидного господина, который сможет выпить за обедом бутылку водки и не упасть — и я этого Унгерна подстрелю. Только мне уже понадобится помощь партизан… нормальных партизан, не разбойников и мародеров. Человек сорок — а если ты таких партизан не найдешь, то я своих людей на работу возьму. Но это будет неправильно.

— Почему?

— Потому что мои люди нужны, чтобы семеновцев убрать в Троицкосавске, и это дело откладывать нельзя.

— Из Троицкосавска убрать?

— А зачем тебе живые семеновцы?

К зачистке Троицкосавска Николай Николаевич подошел «системно», первым делом оборвав «линии снабжения». Что было делом совершенно нетрудным: единственная дорога от Верхнеудинска проходила через Селенгу, которую пересекать нужно было на пароме. А если пароме нет…

Кроме того, дорога проходила через несколько не очень густых, но все же лесов — и внезапно оказалось, что небольшой отряд казаков в такой лесок войти может легко, а вот насчет выйти — стали возникать серьезные проблемы. Очень серьезные, отряд меньше двух десятков человек в таком лесочке просто бесследно исчезал. Абсолютно бесследно, и никто ничего не видел и не слышал: в самом деле, ведь услышать выстрел из лука уже за пару сотню метров практически невозможно. Большие отряды, впрочем, такие лесочки проходили без потерь, но Селенга… Парома ­– нет, а вплавь реку пересечь… можно, конечно, но когда с противоположного берега по плавунцам лупит пулемет, результат почему-то оказывается крайне далек от ожидаемого.

Некоторым успехом пользовались одиночные гонцы: если они шли достаточно далеко от тракта и Селенгу переплывали в местах, скажем, неожиданных — шанс добраться, скажем, до Новоселенгинска появлялся. Ну а дальше — тут уж как Бог пошлет. Но почему-то бог посылал «убийц и воров» в ад, а местные жители и праздные путешественники, находя бренные останки таких «искателей приключений», всегда читали на прикрепленных к тушкам красивых листах плотной белой бумаги именно эти слова: «вероотступник, убийца и вор». Однако как господь карал вероотступников, было не совсем понятно. То есть понятно: тушки как правило находились приколотыми к земле осиновыми кольями, однако откуда колья брались, было неизвестно. В смысле, как эти колья втыкались в тушки…

Граждане, путешествующие в противоположном направлении (и имеющие какое-либо отношение к чехам, японцам или семеновским казакам) начинали чувствовать некоторое неудобство отойдя всего верст на тридцать от Верхнеудинска. Там, в широкой лощине между невысокими сопками, неосторожный путешественник мог столкнуться с летящей из покрывающих сопки зарослей кустарника пулей. А осторожный, идущий не по дороге, а в некотором отдалении — с небольшой, но отнюдь не менее неприятной стрелой из спрятанного в траве или в кустах самострела. Да и с пулей мог встретиться при переходе через речку Оронгой. Неширокая была речка, и не очень глубокая — но мост через нее очень невовремя сгорел, а берега покрыты такими густыми кустами…

А за два дня пути (верхами) от Оронгоя до Селенги тоже слишком часто стали встречаться вещи совсем уже неожиданные — из которых самыми «неожиданными» были деревянные одноразовые пушки-картечницы, стреляющие щебенкой.

Иван Алексеевич, насмотревшись на «чудеса фортификации», не удержался и поинтересовался у Николая Павловича:

— Как вам только в голову приходит такое? Это же делается просто, а результат невероятный! — он все же поборол себя и обращался к «подполковнику» теперь исключительно на «вы».

— Я же сколько раз вам говорил: учиться надо. Все эти самострелы и картечницы деревянные люди очень давно придумали. Самострелы русские мужики еще веке в семнадцатом на зверя ставили, пушки деревянные — это вроде бы китайцы придумали, когда с британцами воевали. Да и то, думаю, они тоже старые изобретения применили…

— А вот вы драку устроили между американцами и чехами…

— Это тоже не новое изобретение. Те же британцы такое постоянно проделывают в колониях. Нанимают за копеечку небольшую какого-нибудь мелкого местного вояку, тот на соседа нападает. Затевается общая драка, два княжества остаются без войск — и тут британцы приходят и всех мирят. Очень задорого мирят. Но у меня на чеха просто денег не было, пришлось самому чеха изобразить…

— Вы как думаете, когда семеновцы побегут из Троицкосавска? Я чего спрашиваю-то: мы тут посовещались, решили, что вы правы: выпускать их живыми будет неправильно. Но и партизаны здесь долго ждать не смогут, так что нужно им в нужное время подойти.

— Иван Алексеевич, мне все ваши партизаны очень не по нраву. Я вам говорил, что с разбойниками у меня разговор короткий будет, и мне плевать, семеновец он или красный большевик. И с семеновцами буряты сами справятся, они их уже давно с нетерпением ждут. А вот когда дождутся… еще раз скажу: хороших, честных воинов из партизан мы с удовольствием возьмем для очистки от врагов Верхнеудинска и Читы. А разбойники — пусть бегут отсюда без оглядки…

В конце августа в Троицкосавске стало очень грустно насчет пожрать. Со стороны Китая прекратилась торговля, а со стороны России — вообще почти никакой связи не осталось. Хотя все же сидящим в городе казакам и удалось «послать весточку на большую землю»: несколько гонцов просочились в Верхнеудинск. И информация настолько рассердила атамана Семенова, что он лично возглавил поход на город силами двух срочно перевезенных из-под Читы полков. И эти полки дошли причем без малейших проблем, до Оронгоя…

Николай Павлович в процессе очередной беседы с Иваном Алексеевичем заметил:

— Вы делаете большую ошибку, считая Семенова садистом и трусом. Он как раз не трус, но вот умишком господь его обделил. И он показной жестокостью маскирует свои ошибки, которые делает постоянно.

— И какую же ошибку он совершил, идя двумя полками на Троицкосавск?

— Большую, я бы даже сказал, огромную. Больше половины солдат в его полках — насильно мобилизованные, причем не убегают они исключительно потому, что Семенова боятся. А идут за ним в том числе и потому, что он своей храбростью их вдохновляет.

— И в чем же тут ошибка?

— В показной храбрости, на которой в основной степени держится дисциплина в полках. Вон, обратите внимание: атаман этот впереди едет на лихом коне…

— И что?

— А вот сейчас он с коня упадет с простреленной башкой… упал. И что? Все тут же остановились. Не бросились в атаку на наши кусты, а просто стоят и смотрят. Погодите вы прятаться, это мы успеем… если потребуется, в чем я сомневаюсь. Ага, казаки его осмотрели, убедились, что атамана у них больше нет. Хотя нужно быть полным идиотом, чтобы надеяться, что атаман, у которого башка его пустая вообще взорвалась, может остаться в живых… всё, смотрите: последний эскадрон уже повернул и поскакал откуда пришел. Еще один… Вот теперь можно идти прятаться: все же пара эскадронов законченных мерзавцев попробует нас найти.

— А если найдут?

— Я в семь лет у себя в саду так прятался, что меня даже бабушка Андама меня найти не могла. А тут лучшие охотники тайник строили. К тому же казаки побоятся пешком сюда идти, а на коне к нам вообще не подъехать. Так, всё, сидим тихо-тихо. И думаем, как будем очищать от врагов Верхнеудинск. Просто думаем, а кто чего придумает — обсудим уже завтра…