Бурят

Глава 14

Иван Алексеевич главным достижением республики двадцать первого года считал успешно проведенную посевную. Федор Андреевич — получение из США уже к началу апреля пятисот паровозов, а Николай Павлович — то, что в крошечном поселке со смешным названием Букачача заработала угольная шахта. В поселке уголь копать начали еще задолго до революции, но копали без особого энтузиазма — а как революция случилась, то и добыча его полностью прекратилась. Но тогда прекратилась на еще дореволюционных копанках, а теперь заработала настоящая шахта, из которой в нужные места отправляться стало даже больше сотни тонн в сутки. Отправлялся этот уголек пока еще довольно кривым путем, по проложенной действительно «на скорую руку» узкоколейке с ручной перегрузкой в «нормальные» вагоны на разъезде Пашенный — но он был республике исключительно нужен. Просто потому что уголь там был исключительно высококачественный коксующийся. Настолько высококачественный, что даже если его перед запихиванием в коксовую печь наполовину разбавить угольком из-под Петровского Завода, из печи вылезет прекрасный металлургический кокс. Которого, между прочим, сразу стало хватать на обе печи в Красном Камне.

А когда сталь льется уже из двух печей, то ее становится достаточно и для выделывания тракторов, и на многое другое, в хозяйстве явно не лишнее. Но в основном «дополнительный металл» шел на изготовление строительных конструкций: перекрытий цехов, мостов, да той же арматуры для бетона. Потому что строить пришлось уже очень много.

Инженер Рейнсдорф, до войны работавший в Петербурге, зимой еще пришел к Николаю Николаевичу с очень интересной идеей. Идея понравилась, а сумма, нужная для ее реализации, как раз появилась — и в самом начале марта в Петровском Заводе начал разгружаться эшелон, пришедший аж из самой Германии. А ставить это оборудование так же из Германии прибыл германский специалист Бергиус, у которого Рейнсдорф выкупил его патент на очень интересный химический процесс — а заодно и заводик, на котором немецкий химик процесс этот уже успел обкатать. Сумма, уплаченная немцу за патент и завод, позволила бы безбедно прожить, вообще ничего не делая, не только ему самому, но и детям его, а возможно и внукам — но ему было еще и идеи свои воплотить, так что тут интересы сторон совпали.

Строить помещения для завода (и дома для его будущих рабочих) стали рядом с угольным карьером, точнее, уже на отрогах Цаган-Дабана, где внизу под землей угля уже вроде не было, а городок для работников завода Николай Павлович, не мудрствуя лукаво, назвал — как бы по примеру большевиков — именем возводящего его инженера. Правда, в отличие «коллег» из Москвы он так назвал совершенно новый город, а не заменил историческое название города существющего…

Фридрих Бергиус пообещал — после тщательного исследования добываемого (да, уже в карьере) угля — свой завод запустить на полную мощность «в конце лета». Правда, при условии, что все здания будут вовремя выстроены — и в Республику приехали китайцы. Очень интересный народ: узнав, сколько им будут платить за работу, и что платить будут только за работу уже выполненную, многие стали работать часов по пять, максимум по шесть в день, а большинство — так вообще лишь до обеда. И только очень небольшое число китайцев стали работать уже часов по двенадцать, причем даже без учета перерывов на «поесть и оправиться». Правда Рейнсдорф довольно быстро простимулировал и «ленивых» китайцев, объяснив им, что «бесплатная кормежка» будет обеспечиваться лишь тем, кто честно отработает не менее девяти часов — причем именно отработает, а не проваляет дурака в рабочее время. А Николаю Павловичу он пояснил:

— Тут три из четырех на работу и нанялись из-за того, что им бесплатный прокорм вы пообещали. В Китае-то жрать нечего, а так им даже интереснее, чтобы стройка дольше не заканчивалась.

— Странно. Я цены в Китае представляю, за те деньги, что они у нас за три месяца заработать могут, дома им на сытую жизнь больше чем на год хватит.

— Я так тоже думал, но мне десятник их объяснил. Там же сейчас война всех со всеми, и те, что к нам на работу нанялись, даже не уверены, что у них еще год жизни будет. Да и грабят тех, кто деньгами располагает, почем зря. Я думаю, что мы вообще ошиблись, когда китайцев нанимали, уж лучше бы корейцев брать. Те хоть спокойно обратно уедут, когда работать закончат, а китайцы… В Москве сейчас китайские красноармейцы бывшие вместе собираются, торговлю свою обустраивают… говорят, что опием торгуют и водкой своей. И выгнать их уже никакой возможности, они уже какими-то путями и жен своих привозят — то есть обосновываются надолго.

— Мы — выгоним, то есть если понадобится, то выгоним. А сейчас нам нужно за три месяца этот завод выстроить.

— Так еще и электростанцию…

— Степан Андреевич, насколько я помню, оборудование для электростанции Сименс пообещал в конце апреля уже поставить.

— Так это в Белосток…

— А из Белостока мы сюда все за две недели перевезем.

— Думаете, что после того инцидента большевики будут наши эшелоны пропускать?

Инцидент, конечно, получился серьезный, получивший громкое освещение и в европейской прессе. Большевики потихоньку начали «налаживать международные связи» и договорились, что по нескольким странам Европу прокатится поезд с советскими дипломатами. И даже как-то со многими европейскими странами смогли договориться, что поезд, по их дорогам катающийся, получит дипломатический иммунитет — но, скорее всего, кто-то в Москве подзабыл, что колея в России несколько шире и русские вагоны по дорогам Европы ездить не могут. Хотя нет, не подзабыл: по «согласованию сторон» аж из Швейцарии подогнали целый поезд, состоящий из классных пассажирских и трех багажных вагонов — но подогнали их как раз в Белосток, где на станции рядом были проложены пути как русской, так и европейской колеи, и где «дипломаты» должны были пересесть в европейское транспортное средство.

Однако когда вылезшие из российского «дипломатического поезда» полсотни чекистов попытались прогнать всех подальше, чтобы уполномоченные большевики смогли без помех пересесть и перегрузить свой багаж, к станции были вызваны сотрудники МВД Забайкальской республики, которые попытались объяснить чекистам, что им здесь не место. Чекисты начали орать, наганами размахивать — в общем, пришлось их почти всех перестрелять. «Дипломатов» же поставили вдоль стенки вокзала с руками за голову и проверили, что же они такое в багаже своем так старательно от «товарищей по партии» прячут. Оказалось, что прячут они драгоценности на сумму примерно в семьдесят пять миллионов рублей золотом…

Владимир Ильич, когда ему сообщили о такой неприятности, сначала послал телеграмму Николаю Павловичу с требованием немедленно всех отпустить, причем вместе с багажом — но уже к обеду, когда о находке сообщили в европейской прессе, публично заявил, что драгоценности везли отъявленные воры и преступники. После чего Николай Андреевич — в полном соответствии с законами Забайкальской республики — «воров и преступников» расстрелял. Всех расстрелял, но все же не сразу, но об этом он тоже распространяться не стал: в официальном сообщении говорилось, что «под видом дипломатов вооруженная банда попыталась вывезти из Советской России драгоценности на несколько миллионов золотых рублей, но, будучи разоблаченными Забайкальскими пограничниками, бандиты открыли стрельбу и были уничтожены на месте».

Да и список драгоценностей опубликован не был, и, когда Ленин потребовал «все вернуть в Москву», он «честно вернул» два чемодана с драгоценностями — большей частью с мелкими, но очень дорогими ювелирными изделиями. И москвичи оказались в абсолютном цуцванге: если они заявят, что «вернули не все», то это значит, что им было известно о контрабанде — и шансы наладить хоть какие-то отношения с зарубежными странами падают до нуля. А если смолчат, то просто потеряют семьдесят миллионов. Впрочем, они миллиардами воровали, и такая потеря была не особо значимой. А вот то, что был потерян практически налаженный канал вывоза средств за рубеж, было крайне неприятно: в «группе дипломатов» были почти все, кто обеспечивал связи советского правительства с европейскими банками, и на налаживание новых контактов было нужно довольно много времени и сил. А особенно им было обидно потерять «прямой контакт с Британией» — но пока что пришлось просто утереться: объяснять иностранцам, что драгоценности везлись не для финансирования зарубежных коммунистов, а «для личного пользования» означало бы полную утрату легитимности в глазах европейцев.

На самом деле господин товарищ Малинин заранее у «инциденту» подготовился: его люди тщательно следили за Ганецким и подозревали, что будет попытка вывоза ценностей — собственно, предварительная готовность и позволила обойтись без потерь у забайкальцев. Однако размеры контрабанды поразили даже его.

Федор Андреевич в связи с этим снова зашел «кое-что уточнить» к Николаю Павловичу:

— Товарищ Бурят, а вам не кажется, что ваши люди зря перестреляли столько людей?

— Нет, товарищ Артем. Постреляли их совершенно заслуженно. Просто раньше как-то случая не было, а тут так все удачно сложилось. Причем именно тогда, когда деньги нам — я имею в виде России — особенно нужны.

— Деньги всегда особенно нужны… а что вы имеете в виду конкретно?

— В Поволжье и на Южном Урале засуха, там хлеба не будет. По остальной части Советской России с видами на урожай тоже печально, поскольку мужики не желают сеять: все равно у них все продотряды заберут. То есть будет голод, и, судя по тому, что правительство Ленина не пытается его предотвратить, а лишь увеличивает объемы воровства и вывоза ценностей за границу, голод будет страшный. Хуже, чем в двенадцатом году, и даже, скорее всего, хуже чем во втором.

— Так надо что-то делать!

— Так мы и делаем. Мы забрали у этих бандитов драгоценноситей на семьдесят миллионов рублей, то есть почти на тридцать пять миллионов долларов. И у нас есть возможности эти драгоценности продать…

— Так нужно это побыстрее сделать!

— Федор Андреевич, а зачем?

— Хлеба за границей купить хотя бы, да той же кукурузы — она и вовсе недорогая…

— Вы что, уже забыли, что я вам показывал про счета главных большевиков? Деньги у нас есть…

— Я все же не верю американским газетенкам. Ну зачем им такое публиковать?

— Во-первых, реклама. Вроде «вот все смотрите: даже большевицкие вожди доверяют нашему банку!» А во-вторых, всегда есть шанс, что эти большевики возмутятся, скажут «клевета все это» — и деньги можно будет забрать в доход банка. Но они жадные, возмущаться и опровергать ничего не стали — а теперь с этих счетов мы просто оплачиваем все наши заказы.

— И что вы собираетесь делать? Я про грядущий голод…

— Сейчас на этих счетах остается примерно сто миллионов долларов. На эти деньги только пшеницы можно купить с доставкой в наши порты даже больше ста миллионов бушелей зерна. Два и три четверти миллиона тонн — и вы что думаете, мы этой возможностью не воспользуемся? Пока за границей о грядущем голоде не знают, то цены на зерно весьма умеренными остаются… оставались.

— Что значит «оставались»?

— Это значит, что мы за один день закупили по низкой цене сто шесть миллионов бушелей. Позавчера закупили. Сегодня там внутренние цены поднялись уже выше полутора долларов за бушель, но мы больше ничего покупать не будем уже, нам и купленное вывезти будет очень непросто.

— Ну… да. А куда вы столько зерна собираетесь деть? Я имею в виду, ведь его нужно где-то просто хранить… какое-то время.

— В России миллионы безработных, а Карейша в роли наркома путей сообщения прекрасный нам помощник: Сергей Демьянович больше полувека в основу своей работы ставит увеличение пропускной способности железных дорог, и в частности — путем улучшения способов перевалки насыпных грузов. Он всемерно поддерживает постройку временных, как он называет, перевалочных зернохранилищ с элеваторами в полосе отчуждения дорог, сейчас только на больших станциях элеваторов на двадцать тысяч тонн почти полсотни строится…

— А мы их выстроить-то успеем?

— Машины для элеваторов пришлось опять у американцев купить, поскольку в России их пока делать некому. Собственно, потому и деньги со счетов… упомянутых так быстро закончились. Теперь только силосы достроить осталось, но и с этим справляемся: за забайкальские деньги народ на стройки валом валит.

— То есть голода не будет? Ну слава богу…

— Будет, разве что не такой страшный. Однако нам нужно работать еще усердней: если ЦК не очистить от мерзавцев, то и следующий год будет не лучше.

— В России засуха обычно как раз по два года подряд…

— Вот тут нам эти семьдесят миллионов и пригодятся. Но все же будем надеяться на лучшее.

Сергей Демьянович Карейша принял предложение возглавить наркомат путей сообщения с одной стороны от безысходности (то, что там натворил товарищ Троцкий, быстрому исправлению, похоже, не подлежало — но хоть что-то все же поправить было и возможно, и просто необходимо), а с другой стороны он сильно надеялся, что железнодорожники Забайкальской республики помощь в восстановлении транспорта все же окажут приличную. Однако он и не ожидал, какова будет эта помощь.

А забайкальцы за дело взялись всерьез, и прежде всего они сразу, как только на каком-то участке появлялись их «комиссары», вводили свои правила. Первым из которых было то, что все железнодорожники зачислялись (по желанию, конечно, но желали практически все) в «железнодорожные войска». В которых плата за работу выдавалась «забайкальскими рублями», равными царским, причем деньги можно было получать и в серебряной монете. И в монете уже не серебряной (все монеты меньше рубля чеканились из какого-то «простого» металла), и в забайкальских казначейских билетах — но за эти деньги в открывающихся тут же «железнодорожных магазинах» можно было купить почти все, что угодно, причем опять-таки по «царским довоенным» ценам. Оклады были все же несколько ниже дореволюционных, но на жизнь, причем довольно неплохую, денег вполне хватало — а еще для рабочих стали дома строиться. Пока еще немного: кирпича очень не хватало, нечем было кирпич жечь — но, судя по тому, что творилось в самом Забайкалье (а многие об этом не только где-то слышали, но и сами успели повидать), и это должно было скоро исправиться. Уже исправлялось: острейшая нехватка топлива для паровозов помогла передаче в НКПС нескольких простаивающих шахт, в которых забайкальцы быстро наладили добычу угля. Шахтеров на этих шахтах тоже «мобилизовали» в железнодорожные войска — но тут наплыв желающих поработать оказался даже выше, чем на самой железной дороге: здесь можно было легко заработать на сытную еду, а других вариантов не умирать с голоду вокруг просто не просматривалось. И постепенно оживали и кирпичные заводики, тоже постепенно переводимые в систему НКПС…

Но промышленность — это хорошо когда в стране есть чего поесть. А когда жрать становится нечего, то и промышленность не сильно радует. Уже в середине июня стало понятно, что урожая — хоть какого-нибудь — в Поволжье и на Южном Урале ждать не приходится, и первыми это осознали сами крестьяне. Но осознать-то они осознали, а сделать ничего не могли. Сами ничего сделать не могли, и тут им «на помощь» пришли забайкальцы. Очень своеобразно пришли с очень своеобразной помощью.

Чаще всего в деревню, где крестьяне грустно сидели на завалинках и ни хрена не делали в силу абсолютной бесполезности хоть каких-либо действий, приезжал какой-нибудь веселый мужичонка, предлагающий «за сытный прокорм» и довольно приличную по нынешним временам зарплату на два года переехать в Забайкалье для работы на «государственных полях». Переезжающим предлагался бесплатный транспорт (причем через два года и обратно домой), приличное жилье, некоторые другие (хотя, в общем-то и минимальные) блага. Причем предлагалось сначала отправиться нескольким человекам из села «на разведку», чтобы люди могли своими глазами убедиться в том, что их не обманывают.

Обычно село отправляло «разведчиками» двух-трех мужичков пошустрее — и на этом дело заканчивалось. То есть первая часть мероприятия заканчивалась. А дальше начинался «цирк». Просто потому, что благодаря активной деятельности Карейши по Сибирской дороге в пассажирском расписании стали ходить поезда с паровозами серии «С» и даже «Б», так что поезд от, скажем, Казани до Иркутска пробегал всего за пять суток. Затем меньше недели «гонцы» изучали предложения забайкальцев «на месте», после чего из двух-трех они выбирали одного, который вернется и заберет односельчан, а оставшиеся сразу «столбили» предложенные им поселки — явно опасаясь, что их могут занять другие «контрактеры». Так что уже к середине июля из Поволжья ежесуточно выезжали до трех пассажирских поездов, забитых тамошними крестьянами. Которые перевозили даже чуть больше двух тысяч человек.

Две тысячи — это довольно много, но много для железной дороги, а вот для все сильнее голодающего Поволжья это было маловато. И даже пять тысяч — если считать тех мужиков, кто переезжал из Оренбуржья — тоже весьма умеренно. По прикидкам Федора Андреевича, которому Николай Павлович поручил заниматься переселенцами, до того, как голод станет уже действительно страшным, получится перевезти «в сытые земли» хорошо если сотню тысяч человек. Две сотни тысяч, если считать и тех, кто переезжал самостоятельно по «льготной прграмме» НКПС: Сергей Демьянович, выяснивший в разговоре с товарищем Артемом «глубину проблемы», пустил дополнительные поезда, состоящие из общих вагонов и двигающихся по «обычному расписанию» (то есть идущих до Иркутска восемь-девять суток), для проезда в которых нужно было только «ордер» от забайкальцев предъявить.

Но даже это было крайне немного, а пустить больше поездов железная дорога просто не имела физической возможности. Ведь кроме переселенцев по дороге и очень много грузов разных везли, причем сейчас основным грузом из Забайкалья стало зерно, а в противоположную сторону двигались в основном порожние вагоны. То есть не только порожние, но на сорок четыре ежесуточных эшелона семь были пассажирскими, от пяти до восьми везли хоть какие-то грузы, а остальные шли пустыми под загрузку на забайкальских зерноскладах.

Потому что зерна было много. И его в европейскую часть России ежесуточно поступало по пять — шесть тысяч тонн, а всего Николай Павлович рассчитывал, что перевезти получится почти миллион тонн. Очень много. На сорок миллионов потенциальных голодающих — по одному американскому бушелю зерна…

Иван Алексеевич, просматривая данные по перевозкам, с грустью поинтересовался у Николая Павловича:

— Вот мы тут собрались запас на три года запасти, а выходит, что все потратим да еще и не хватит. А ты говоришь, что засуха и в другой год повторится. Что делать-то будем?

— Что? Да ничего не будем делать, мы уже все, что можем, сделали. Половину запаса своего отправили, даже меньше, потихоньку и все, что американцы нам еще привезти должны, тоже отправим. Наши ученые агрономы говорят, что Забайкалью нынче и своего урожая хватит, так что не пропадем. Да и людишек к нам возить не перестанем.

— А кого не перевезем, то пусть помирают?

— Вот сколько времени тебя знаю, столько и вижу перед собой дурака. Мы людей не кормим, мы им лишь толику малую помогаем. У них и своя еда есть, немного, но есть — а то зерно, что мы сейчас им шлем, поможет есть уж не совсем впроголодь. И всё, ты пойми: ну никак не может один миллион человек прокормить полтораста миллионов! Так что переставай волосы на себе рвать, делом займись.

— И каким же мне теперь делом заниматься?

— До конца лета нужно в Букачачу дорогу нормальной колеи закончить: в Красном Камне печи уже почти достроены, в сентябре их пускать будут… если кокс найдется. И первая твоя задача — сделать так, чтобы нашелся.

— А с голодом…

— Иван Алексеевич, голод — это забота не твоя. Голод этот, считай, вообще в другой стране. В чужой для нас стране.

— Это почему это «чужой»? Там ведь люди русские…

— И не русские. Но в своей стране мы о людях заботимся, у нас никакого голода нет и не будет. Потому что мы — власть этой страны — об этом думаем и делаем все, чтобы беда к нам не пришла. А власть той страны думает только о мировой революции, ей на народ вообще плевать!

— Так большевики и царя свергали, чтобы народу…

— Ну? Что замолчал? Ладно, за тебя продолжу: они говорили, что за счастье для народа. Мы с тобой тоже большевиками назвались, но раз уж мы на самом деле за это счастье, то наша задача его и обеспечить. Так что готовься, будешь счастье народу приносить.

— И когда?

— Ты не поверишь: скоро. Не одни мы для народного счастья трудимся в поте лица, и есть мнение, что уже в следующем году… но если осенью печи в Красном Камне на заработают, то ты этого уже не увидишь!

— Это почему?

— Потому что я тебя в печь вместо кокса запихну. Так понятно?

— Так — понятно. А сразу понятно объяснить не мог?