Бурят

Глава 19

Результат двадцать третьего года по части сельского хозяйства привел к жестким спорам в партийном руководстве. Потому что результат оказался более чем неоднозначным: двенадцать процентов зерна в стране вырастили и собрали менее одного процента крестьян, а более чем половина этих крестьян даже собственный прокорм урожаем не обеспечили. Однако больше всего партийцев возбудило то, что эти «менее одного процента» работали практически поголовно в государственных хозяйствах — и по планам, подготовленных в Госплане, уже в следующем году только два процента крестьян в этих хозяйствах должны были вырастить уже четверть всего урожая. Если этот тренд интерполировать (хотя в партийном руководстве никто этих терминов не то что не понимал, но даже и не слышал), то выходило, что лет через несколько всего семь-восемь процентов мужиков полностью накормят Россию — а остальных-то куда девать?

Впрочем, это было все же не самой близкой перспективой, так что споры «по сельскому хозяйству» пока шли большей частью кулуарно, не вызывая нездоровых волнений в широких народных массах. Однако в руководстве страны назревали серьезные противоречия…

— Ну а чего вы хотели-то? — с некоторым ехидством поинтересовался Николай Павлович у Михаила Ивановича. — Ленин со своим декретом о земле обманул всех русских мужиков, и теперь нам приходится как-то выкарабкиваться из созданной Ильичем задницы.

— Что значит обманул? — возмутился Калинин.

— Это значит, что сообщил что-то ложное. Мужик ведь подумал, что ему землю бесплатно отдают и будет он теперь на этой земле хозяином. Подумал, потому что он даже читает с трудом, а уж понять прочитанное вообще не в состоянии. Сейчас на собственной спине он это понимать начал — и отказывается пахать в кабале у ваших комиссаров, тем более что вы комиссарами этими в основном жидов поставили. Русский мужик к жидам всегда относился настороженно, а нынче почти готов их всеми силами уничтожать. Не потому что жиды плохие, а потому что видит он лишь последних мерзавцев, которые у него выгребают результаты его труда до зернышка.

— Мы уже не выгребаем…

— Ну да, теперь не всё забираете, а лишь половину. Но мужик — он жаден и глуп, он, чтобы отдать поменьше, готов и себе поменьше оставить, а результат вы видите.

— Это вообще не связано с работой партии!

— Ну да, ну да. В деревнях дали власть комбедам, то есть сборищу голодранцев, которые думают не как получше работать, а как у кого-то наработанное отнять.

— А как еще бороться в кулаками?

— Практика показывает, что очень просто: цены на зерно нужно держать постоянными весь год. Что вы по заветам Ильича натворили? Мужик слабосильный, чтобы налог уплатить, зерно продает осенью, и ему проще зерно продать своему же кулаку, потому что до заготпункта ему зерно вывезти просто не на чем. Кулак покупает зерно по дешевой цене, а весной продает уже по дорогой — а ваш Ильич такое дело лишь поощрял. Сейчас кулаку скупать зерно никакой выгоды нет, почти никакой — ведь пока еще бедняк ему зерно со скидкой продавать вынужден. Но это пока — потому что скоро бедняку в деревне вообще смысла что-то выращивать не будет.

— И чем страна кормиться станет?

— Михаил Иванович, вы от природы дурак или все же дураком прикидываетесь? Скоро заработают тракторные заводы в Тюмени и Петропавловске, следующей весной мы в поля выпустим больше семидесяти тысяч тракторов — и это я не считаю обещанного Артемом производства их в Харькове. А через год у нас будет уже полтораста тысяч тракторов — и зачем нам мужик, который сохой на своей мелкой делянке ковыряется?

— А куда этого мужика девать прикажете?

— Ничего мы приказывать не станем, зачем? Умный мужик сам сообразит, куда ему податься, а глупый… зачем нам глупый мужик? Впрочем, глупым он недолго останется: или помрет, или быстро поумнеет. Причем большинство именно поумнеет: в госхозы записываться народ валом валит, что показывает, с какой скоростью мужик ума набирается.

— Это ненадолго, просто после голода мужик за пайку мать родную продаст.

— Плохо вы мужика знаете. Думаете, что мужику земля нужна потому что он просто мечтает в этой земле ковыряться — но это совершенно неверно. Мужик выгоду свою ищет, а если в госхозе он выгод больше видит, чем в своей делянке, то туда и идет. И на заводы идет, потому что мы сейчас хоть и плохо, но учим мужика на заводе работать и зарплату получать — на которую он себе и хлеба купит, и часы с кукушкой, и сапоги со скрипом. Плевать мужику на землю! Пока она была хоть какой-то гарантией жизни не впроголодь — он за землю держался. А как превратилась она в гарантию нищенского — по сравнению с другими — существования, то он с превеликой радостью землю эту бросит.

— Бросит — и куда пойдет? У нас безработица…

— Это у вас в голове безработица. На Дальний Восток, где заводы каждый день запускаются, перебралось уже больше двух миллионов человек. Из которых половина — я имею в виду взрослых, к работе пригодных — заняты на стройках. Вы хоть знаете, какой продукт промышленности у нас пользуется самым большим спросом?

— Гвозди? Плуги с сеялками?

— Унитазы и раковины фаянсовые. Строим много, дома строим с современными удобствами, а завод с производством не справляется. То есть делает гораздо больше, чем в планах записано, но ведь народ и строит всего куда как больше плановых заданий. Сам, прошу обратить внимание, строит…

Насчет того, что «народ сам строит», Николай Павлович не преувеличивал. Благодаря стараниям товарища Артема в Харьковской губернии такое «инициативное» строительство уже по объемам превзошло «плановые стройки», разве что в самом Харькове все шло «по плану». Впрочем, даже «плановое строительство» там шло гораздо быстрее, чем намечалось: Федор Андреевич умел «зажигать народ» энтузиазмом, да и авторитетом среди пролетариев пользовался немалым. И не только среди пролетариев, организованное Сергеевым «Харьковское общество промышленных инженеров» совершенно «на общественных началах» спроектировало новый тракторный завод и курировало его строительство. Очень быстрое строительство, а со станками для завода все было более чем неплохо: товарищ Артем на заводе «Электросила-1» организовал (опять-таки «в инициативном порядке») подразделение, переводящее на электротягу американские станки, а чтобы этим станкам было от чего крутиться — там же начался выпуск электростанций. То есть электрогенераторов, а турбины дня них начали изготавливаться в цехах паровозного завода. Временно там начали изготавливаться, для постоянного их производства строился (уже по плану) новый завод…

Турбины делались «системы Вестинхауза», которые отличались, скажем, в изготавливаемых в Петрограде «французских» принципиально. В отличие от последних «вестинхаузовские» состояли из трех секций, в каждой из которых диаметр каждого из рабочих колес был одинаковым (и минимально возможным для установки нужного числа лопаток), а увеличивалась лишь длина лопаток. То есть по сути были «тремя турбинами разного давления в одном корпусе». Вроде бы пустяк, но эти турбины прекрасно работали на очень высоких начальных давлениях пара и обеспечивали максимальный КПД при, сколь ни странно это прозвучит, минимальных размерах. Меньше размер — это значит, что меньше стали на изготовление требуется, можно «из того же материала» больше турбин наделать. А еще тут же, на паровозном, можно и котлы высокого давления изготовить — и с завода выпускать уже почти готовую электростанцию. Очень, очень нужную в народном хозяйстве.

Потому что для народного хозяйства очень нужно топливо, в частности, добываемый в шахтах уголь. Чтобы добыть много угля, нужно пользоваться отбойным молотком, пневматическим конечно, а молоток этот — «механизьма капризная». Если шланг длиннее десятка метров, то производительность его стремится даже не к нулю, а в отрицательную область, поэтому рядом с молотком нужно ставить компрессор. Поскольку речь идет об угольной шахте, то компрессор должен быть электрический, к которому сверху тянутся электрические же провода. От электростанции тянутся…

С топливом в СССР стало вроде бы неплохо, однако всегда хочется лучшего. А лучшее подразумевает добычу большего объема этого топлива, для чего нужно было — среди всего прочего — и больше отбойных молотков. А каждый отбойный молоток — это минимум десять метров резинового шланга, но вот с резиной в СССР было уж совсем печально. Немного каучука получалось покупать у американцев (в Южную Америку торговцев из СССР вообще не допускали), но получалось это очень дорого и действительно совсем немного. Николай Павлович решил последовать совету своей покойной бабули: «если ты чего-то не знаешь, спроси у тех, кто знает» — и отправился с вопросами к начальнику Главхима.

Владимир Николаевич жалобу товарища Бурята выслушал, покачал головой:

— В любом случае гевея в России не вырастет, а касательно выращивания для получения латекса фикусов в теплицах — это вопрос не ко мне, вам бы лучше с таким вопросом в желтый дом обратиться.

— Там меня уже вообще не пускают, боятся, что я им вдесятеро пациентов приведу. Но вот ваша наука химия… я слушал, что каучук можно и в лаборатории выделать?

— Можно, но в таком случае выращивание фикусов покажутся очень выгодным предприятием.

— Это почему?

— Ну как вам сказать? В Германии еще до революции придумали, как изготавливать каучук из спирта. Но один неплохой ученый-химик за неделю у себя в лаборатории способен изготовить такого каучука разве что полфунта.

— А если не в лаборатории, на специально выстроенном заводе?

— Каучук сей будет изрядно хуже природного бразильского…

— Из него можно шланги для отбойных молотков выделывать?

— Наверное можно. Думаю, что и шины резиновые для авто и велосипедов…

— Сколько вам нужно времени, денег, людей чтобы такой завод придумать и выстроить?

— Мне? Нисколько. Я просто в этой области науки мало разбираюсь. Но вы лучше спросите Алексея Евграфовича, он скорее всего кого-нибудь из учеников своих и порекомендует для такого занятия. А возможно и сам поучаствует: тема-то интересная…

Алексей Евграфович Фаворский, узнав, что Николая Павловича к нему отправил Ипатьев, для ответа на вопросы Председателя Президиума сначала целую неделю готовился. Пригласил с десяток своих учеников, обсудил с ними сначала проблемы химические, а затем и технологические. Даже несколько опытов провел с ними в своей лаборатории — а затем лично приехал в Москву с ответом:

— Вот что я могу уже сейчас гарантировать, так это изготовление примерно за восемь тысяч рублей установки, в которой можно будет выделывать до четырех-пяти фунтов каучука в сутки с использованием примерно десяти фунтов чистого алкоголя.

— Настолько чистого?

— Я в химическом смысле говорю чистого, а так… в лаборатории мы самогон брали на рынке закупленный, очистку его до требуемых кондиций мы в установке предусмотрели.

— А сколько времени на постройку потребуется?

— Думаю, за неделю справимся. Там еще, конечно, угля нужно будет сколько-то или иного топлива, лучше керосина: с углем в лаборатории получится… грязно.

— Установку делайте. Деньги вам сразу выдать?

— Ордер на перечисление в институт…

— Подготовят, еще людям зарплату платить потребуется… тысяч пятьдесят?

— Многовато что-то…

— Лишнее на премии возьмете, тем, кто потом придумает промышленную установку, которая будет выделывать каучука пудов по тысяче в сутки. И премия эта будет им лишь авансом, скромным авансом.

— Там же восемь человек всего сейчас…

— По тысяче выдадите им когда первый фунт каучука произведут, остальное — когда описание большой установки составят. А когда ее запустят…

— Вы думаете, что люди только за деньги работать могут?

— Настоящие ученые работают когда им интересно делать то, что они делают. Наличие же достойного вознаграждение за результат интерес этот изрядно повышает. Так что сами решайте: скажете вы им, что после запуска промышленной установки каждый получит по полста тысяч премии или нет.

— Хм…

— Я в этих науках не силен, я всего лишь горный инженер…

— Горные химию тоже знать должны.

— И для своей специальности, не хвастаясь скажу, я ее знаю неплохо. Но вот химия органическая — это не моё. Однако я все же знаю, сколь трудно иной раз получить годный результат — и понимаю, каковой должна быть награда. Почему паршивому германцу за синтетический керосин мы сотни тысяч отдавать считаем возможным, а нашим родным ученым копейки жалеем? Мы своих обязаны даже выше ценить и награждать! Опять же, отпрыск какой мужицкий увидит, как русский ученый богато живет, из жадности тоже науки изучать возжелает — а там интерес у него возникнет и выйдет из него новый Ломоносов.

— Интересное рассуждение. Но я, пожалуй, с ним соглашусь. Тогда я вот еще что сказать хотел бы… некоторые наши сотрудники испытывают определенные трудности…

— Список составьте, выделим и деньги, и продукты, и с вещами поможем.

— Иного свойства трудности. Большевистские руководители в Петербурге, считая, что они… как бы сказать…

— Говорите прямо.

— Недовольны их, так сказать, буржуазным происхождением…

— Список этих большевиков предоставьте, десяток повешу — остальные, прежде чем стране гадить, десять раз еще подумают. А не подумают — тоже виселицы украсят. И на будущее: о любой помехе в работе подобного рода тут же сообщайте товарищу Мессингу, я его особо предупрежу. О любой помехе, даже если какой-то товарищ просто матерно кого-то из ваших сотрудников обзовет или в трамвае его локтем в бок пихнет.

— Я не думаю, что их нужно вешать…

— Это лишь фигура речи, не беспокойтесь. Но трудностей у тех, кто работает на благо Державы, быть не должно, огромное спасибо за то, что вы на это внимание обратили.

Насчет «фигуры речи» Николай Павлович несколько… слукавил. Репрессивный аппарат у него работал уже «как часы», и отнюдь не простаивал. Просто «часы» эти тикали тихонько и практически незаметно, как и подобает вести себя приличным часам: ну тикают, однако никто на это внимания не обращает. Почти никто, в особенности, пока это не касается «больших людей». А когда вдруг и их начинает касаться…

Товарищ Джугашвили с товарищем Андреевым договорился довольно давно о том, что «партия не лезет в экономику, власть не лезет в идеологию». Он уже тогда был именно «властью», и результаты работы этой власти в Забайкалье были видны всякому. Да и с идеологией у товарища Андреева было хотя и странно, но в целом верно: работал он именно «на благо народа». Правда мотивация этой работы была какая-то… непролетарская, но Иосиф Виссарионович считал, что товарищ Бурят «так шутит». Но теперь, когда подполковник Андреев стал главой и законодательной, и исполнительной власти в СССР, товарищ Сталин понял, что это были не шутки. По крайней мере, не совсем шутки.

— Мужика нужно держать в строгости, за проступки наказывать больно чтобы ни ему, ни другим повадно не было, однако мужик должен быть сыт, одет и обут, — объяснял свое мировоззрение Сталину Бурят. — Была у меня помещица знакомая, у нее душ сорок всего мужиков-то было, и она этих мужиков перед посевной всех на конюшне порола. Крепко порола — однако и урожаи и нее были самыми большими в уезде, и мужики даже в самый худой год у нее не голодали. Понимали мужики, что порют их для их же блага, так что иной раз сами к ней прибегали и просили: Ваську-де конюха прикажи выпороть, он опять напился допьяна и коней не обихаживает. Да что там, слыхал, что иной раз мужики к ней приходили с просьбами их же и выпороть, поскольку охоту потеряли в поле выходить.

— Вранье все это.

— Не вранье. Все мужики знали, что в уезде каждый третий год по деревням к весне прокорма не остается — но у нее в поместье завсегда сытно было. И дети у мужиков не мерли, да и сами они… потому как если руководство понимает, что мужику надо, и потребное дает — то плетьми получить пониже спины будет платой за то невеликой. А если мужика от иных напастей еще и защищают… у помещицы той — сам не видал, но люди видавшие говорили — в овраге немало татей было прикопано. Те же цыгане поместье обходили дальними тропами…

— Цыгане — тоже люди.

— Пока не воруют, то да. А с лихими людьми и поступать нужно по их разумению…

С людьми, которых Николай Павлович считал «лихими», созданная им «народная милиция» поступала так же, как они с народом поступали. Тихо и незаметно, но неутомимо поступала. После проведенного господином товарищем Малининым две трети оставшихся в России бывших латышских стрелков были вычеркнуты из списка «ныне живущих», а из числа принимавших участие в уничтожении офицеров в Крыму или «подавлявших восстание крестьян в Ярославской губернии» были уничтожены все поголовно. Причем последнее касалось не только оставшихся в России, а Латвии их тоже медленно, но верно «подчищали». Но подчищали не только их, так что в конце апреля Сталин ворвался в кабинет товарища Бурята, буквально кипя от возмущения:

— Вы что себе позволяете⁈

— А вы о чем конкретно? Я себе позволяю вот чай пить, китайский, очень хороший. Да и прочего много чего.

— Вы что хотите сделать с товарищем Землячкой?

— А, это… закон, как вы знаете, у нас един для всех.

— Но… в конце концов это же женщина!

— У нас по Конституции женщины с мужчинами в равных правах. И обязанности тоже уравнены. Положено убийц плетьми запарывать — запарываем, невзирая на пол и прочие заслуги. Да вы не волнуйтесь так, мы ей никаких привилегий в этом не дали: пороли по алфавиту, никого вроде не обделили. Венгра этого сраного, конечно, рановато в ад отправили, но я парня уже приказал наказать за усердие излишнее, теперь двое суток сортиры чистить в роте будет.

— Их что, уже…

— Еще раз: закон у нас един для всех. Положено в день вынесения приговора исполнять — исполнили. А с парнем — согласен, ему наказание излишне жестокое, ведь этот Кун его мать лично… однако эмоции все же сдерживать надлежит. Так что пусть подраит сортиры, подумает о своем недостойном поступке.

— Вы… вы вообще недостойны человеком называться!

— Допустим. Но еще менее достойны так называться те, кто ради удовольствия убил сотни ни в чем не повинных людей. Да, у нас наказания за преступления суровые, но к наказанию преступников приговаривает суд, и наказание выбирается соответственно деянию преступному. Вот, почитайте: это результаты следствия. Сотни, тысячи свидетелей — нет ни малейших сомнений в их преступных деяниях. И наказание ими получено по заслугам. Почитайте, почитайте — а когда закончите столь увлекательное чтение, мы снова поговорим о достоинстве…

Пока Сталин увлекался чтением, Николай Павлович увлекался новой для него отраслью промышленности. Особенно он ей увлекся после того, как немцы из компании Юнкерса предложили заняться в СССР строительством самолетов. Сам Николай Павлович к самолетам относился с опаской, но его очень заинтересовал предложенный немцами в качестве «производственной площадки» завод в Филях. Раньше он о существовании этого завода и не слышал — а тут такое роскошное предложение!

Генерал Малинин немедленно предоставил товарищу Буряту исчерпывающую справку по этому заводу: откуда он вообще взялся, что уже выстроено и что к постройке лишь планировалось. Оказывается, выстроено было очень много всего, а главное — на завод даже почти все необходимые станки были завезены. Правда, что с этими станками случилось за долгие годы лежания практически под открытым небом, было не совсем ясно — но проверить-то это было нетрудно: завод совсем рядом с Москвой размещался.

Специально назначенные люди все проверили и составили отчет, который — если в детали не вникать — гласил, что «при наличии рабочих и денег, чтобы этим рабочим платить, завод можно запустить в течение полугода максимум». А в скобочках было замечено, что если не выпендриваться особо и кое-что просто прикупить на стороне, то первую продукцию завод уже в конце зимы выдаст.

Николай Павлович решил «не выпендриваться», правда отправив в Петроград профессору Фаворскому еще почти двести тысяч рублей «для ускорения работ». И почти миллион — в Ярославль, где пока что «очень не спеша» строился завод уже шинный. Потому что завод в Филях предназначался для производства автомобилей, причем на нем планировалось к концу семнадцатого года производить по шестьдесят тысяч автомобилей в год для армии. Весьма по тому времени современных — но и теперь не самых уж устаревших, а если воспользоваться собственным уже накопившимся опытом…

Правда «собственный опыт» имелся лишь в производстве керосиновых моторов — но моторы делались далеко не самые плохие. На заводе в Тихонькой делались, но если «партия сказала надо»… Если очень надо, то всего за две недели можно привезти с Дальнего Востока в Москву кокили для чугунного литья деталей моторов (запасной комплект — хотя и понятно, что без него выпуск моторов на четверть снизится пока новый не сделают), направить пару бригад для обучения уже московских рабочих. Да и много чего другого можно успеть сделать — и первого марта двадцать четвертого года первый грузовик сошел с конвейера Филевского автозавода. А третьего марта с него сошел и второй грузовик. Так что когда товарищ Сталин пришел снова «поговорить о человечности», Николай Павлович встретил его с тоской в глазах:

— Может вы мне можете сказать, чем московский рабочий отличается от рабочего читинского или хабаровского? Ну какого рожна они не могут просто автомобиль собрать?

— Вам это действительно интересно?

— Да.

— Ну тогда садитесь, слушайте. Рассказ будет довольно долгим…