Частный дознаватель

Глава 11

Кроме того, в клубе слишком громко, чтобы разговаривать, так что после пары рюмок каждый чувствует себя центром внимания, и при этом полностью отрезан от окружающих.

Чак Паланик

Многие люди, — как бы плохо это не звучало, — и не подозревают, что их в чём-то подозревают. Такой вот парадокс, состоящий из кольцевых, указывающих друг на друга подозрений. Это наблюдение, сделанное мной в годы работы дознавателем, подтверждается весьма тривиальным фактом: если человека ловят, то первое мгновение, следующие за обвинением, он никогда не признает, что его поражение — есть плод чей-то удивительной умственной способности: нет, преступник скорее поверит, что раскрытие его подлого преступления есть ни что иное, как роковая случайность, и что дознаватель, этот хитрец с ворохом вопросов, просто бьёт наугад. Бандит будет стоять перед судом, смотреть на уверенное лицо прокурора и не догадываться, что его действительно поймали, и лишь когда огласят приговор, а судьи, глубоко убеждённые, что совершили праведное дело, дружно встанут с мягких кресел и пойдут пить самый редкий в мире чай, обвиняемый наконец падёт в ноги и вскрикнет: «я — убийца!»

Почему так происходит? Почему люди так уверены в своей непогрешимости и готовы поставить на карту собственную жизнь, зная, что она у них, какова божественная ирония, всего-то одна и второй не представится? Наверное, дело во врождённой мании величия. Я глубоко убеждён, что она есть у каждого человека хотя бы потому, что каждый индивид считает себя лучше другого индивида. И дело тут не в здоровой самооценке, которой, как утверждают врачи, обладает уравновешенный человек: даже самый трусливый и неуверенный тюфяк в королевстве, если завидит короля, воскликнет: «А у меня волосы длиннее!». Безусловно, ради приличия, если его спросят друзья или знакомые, он всё-таки скажет: «Я такой жалкий!», но внутри, обуреваемый несогласным гневом и противоречивыми эмоциями, он будет жутко кричать, даже вопить: «Пусть у этого короля лучшая жена на свете, пусть у него каждый день обедает по министру, но зато я, уродливый и глупый бедняк, обладаю тем, чем этот надутый фанфарон никогда не сможет обладать — свободой!».

Уверяю, выберите любого, самого несчастного гада, коего и человеком-то не назовёшь, и подойдите к нему вплотную. Если бы вы могли читать мысли, то услышали бы, как это подобие человека сравнивает вас с собой и, что ещё более удивительно, находит, что он куда как привлекательней, чем вы, кем бы вы там ни были — таким же уродом или писанным красавцем с густыми золотистыми кудрями. Люди любят себя и не любят, когда другие занимаются тем же самым, поэтому они скрываются ото всех, некоторые — даже от себя любимого. Только храбрецы могут с уверенностью сказать: «Да, я считаю, что я самый лучший, и это несмотря на то, что я решительно хуже всех в этой зале!»

Безусловно, как и во всякой радикальной философии, есть исключения, но они, повинуясь поговорке, лишь подтверждают правило. Эти исключения, считающие себя рабами, слугами, помощниками, блаженными и прочими героями, каких никто и никогда взаправду и не видел, почтут за честь повысить чужую самооценку и назвать себя червяком, агнцем, смиренным обожателем или и тем и другим вместе, но эти люди сошли с ума, не стоит принимать их убитую самооценку и странный взгляд на веру…

Так вот, мы отдалились от самого интересного: преступник, которого я ловко поймал на горячем, сумел побороть волнение и сказал:

— Наверное, негодяй посчитал детектива более опасным и использовал духовую трубку. Что же касается писем: наверное, ты прав, письма и вправду были. Я неоднократно видел, как госпожа рисует или что-то тщательно конспектирует в розовой книжке. Жаль, что она пропала, и ты не сможешь пролить свет на тайну её исчезновения…

«Я не могу обвинить мальца в преступлении, пока у меня на руках нет вещественных доказательств. Что я скажу, если меня спросят, как я догадался о личности преступника? Что мальчишка потеет, когда я говорю с ним о его милой госпоже, что ему дали по морде, а мне пробили шею дротиком, или что я не слышал звука падающего тела? Всё это лишь мои домыслы, даже то, что мальчик много знает о цене ядов и догадался о письмах раньше меня самого…»

Симон счёл моё молчание за победу, поэтому окончательно успокоился и даже поторопил меня, намекнув, что уже очень поздно и мне пора покинуть дом.

— Ты прав, Симон. Я засиделся. — окинув комнату настороженным взглядом, я пришёл к выводу, что больше мне в покоях госпожи Адель делать нечего: я осмотрел решительно всё, и кто-то очень остроумный мог бы даже сказать, что я осмотрел намного больше необходимого…

— Ты будешь выходить? — Симон уже вставил ключ в дверной замок и с любопытством на меня посматривал. Я читал его мысли: «думаешь, раскусил меня? Я надругался над Адель в доках, скинул её труп крысам и теперь ты ни за что меня не поймаешь. Можешь искать где угодно и ставить меня в тупик любыми вопросами, но в конечном счёте всё, что тебе останется — закрыть дело за неимением улик»

Я молча вышел из комнаты и предоставил садовнику запереть дверь на ключ. В это время в моей голове вспыхнул фигуральный пожар.

«Слуга влюбляется в госпожу и, узнав, что она выходит замуж, решается на отчаянный шаг. Классика. Я раскрыл пять подобных дел, и в четырёх из них преступник был предварительно отвергнут и знатно унижен. Наверняка в дневнике имя Симона значило больше, чем имя простого слуги… И я выведу этого гада на чистую воду»

Я направился вслед за молодым человеком и уже спустя пару минут жадно вдыхал воздух за стенами поместья. Стоял тёплый летний вечер: рыжее солнце спустилось к морю, и его лучи почти не проникали на улицу из-за огромной высоты местных домов. Квартал богачей погрузился в тень.

Я совершенно не представлял, что мне делать и куда теперь идти. Стоял посреди неизвестной улицы, в одолженной обуви, в неизвестном городе, с непонятными и сумбурными мыслями, которым никак не помогал блокнот, и судорожно хватался за голову, чтобы заставить себя вспомнить хоть что-то из жизни Лойда де Салеса… Надо ли говорить, что это был заведомо дохлый номер.

Вскоре на меня начали коситься: проходящие мимо франты, в широкополых шляпах и с тростью под белыми перчатками, милые дамы с затянутым корсетом на сверкающем шёлком и жемчугом платье, спесивые слуги в парадных ливреях, носящие в дома господ только что купленные мундштуки, золотистые сливы и живых крабов. Некоторые кучера и вовсе старались невзначай задеть меня плетью. Тогда я отбегал на край тротуара, поближе к ограждению очередной Виллы, и матерился, что было мочи. Пребывание в районе миллионеров, звёзд и аристократов стало для меня настоящей пыткой. Поэтому, когда на горизонте мелькнула кисточка шляпы охранника, вышагивающего по мостовой, как хозяин жизни, я даже обрадовался.

— Гм, сэр, — боец выразительно посмотрел на моё дешёвое одеяние и, очевидно, понял, с кем имеет дело, но всё же поступил осторожно и решил обращаться с незнакомцем вежливо: — К нам поступили жалобы, что какой-то странный мужчина ходит вдоль улиц и непристойно выражается. Не могли бы вы прояснить ситуацию?

— Да, конечно. — я подбоченился и попытался придать себе гордый вид растерянного вельможи. — Видите ли, я иностранец и нахожусь тут проездом…

— Ах, это значит, что вы пришли посмотреть окрестности и заблудились? — догадливый вояка просиял.

— Да, вы решительно правы! Мой друг, Рубиус, все уши прожужжал мне о том, как прекрасен королевский район.

— И ваш друг не ошибся. — охранник гордо задрал нос. — Королевский район — жемчужина Гарновера!

«Значит, столицу империи называют Гарновером…»

— Позвольте, — мужчина взял меня за руку и повёл за собой. Я не сопротивлялся.

Вскоре мы вышли к грандиозному фонтану, стоящему в центре круглой площади. Он являлся пересечением четырёх улиц и состоял из прекрасных, тянущихся к небу мускулистых атлантов из мрамора, удерживающих узорчатую, огромную чашу, в которой, журча и переливаясь, брызгала тёплая вода. Вокруг фонтана по всей дуге были расположены удобные лавки. На них сидели исключительно уважаемые персоны.

— Это фонтан Брандемарка, самого известного градостроителя среди императоров. По легенде, он заплатил за этот фонтан около двухсот тысяч ланистров.

— А кто такие, эти ланистры?

Мой личный гид улыбнулся.

— В широком смысле ланистры называются золотыми. Большинство предпочитает это вариант, потому что ланистры весьма устарели… Кстати, я не просто так привёл вас на эту площадь.

— Неужели? — благодушно спросил я, надеясь, что собеседник не заметит за прячущейся добросердечностью моей злобной иронии. — Тогда позвольте спросить, каков же ваш подлинный интерес?

— Я хотел бы, чтобы вы поскорее добрались до гостиницы. Видите, — охранник непринужденно указал на великолепный фонтан. — Это чудо идеально указывает направление. Каждый из восемь атлантов обозначит сторону света. К примеру этот, Преймон, — гид указал в сторону атланта, внимательно смотрящего на закат. — Направлен на запад. Как называется ваша гостиница?

Вопрос ненадолго поставил меня в тупик, но, как следует подумав, я быстро нашёлся с ответом:

— Серебряная ложка.

Охранник недоуменно на меня посмотрел, из чего я сделал немедленный вывод, что совершил непоправимую ошибку и лишился доверия моего спутника. Но отступать было поздно.

— Да, у меня там превосходная комната. С туалетом, кухней и прочими… излишествами.

Если бы я долго не работал над чувством стыда, то тотчас бы стал бордовым. Но на счастье Лойда де Салеса, я имел более чем убедительный вид.

— Не знал, что в Ложке стали сдавать комнаты. — гид сокрушённо закачал головой. — Похоже, у владельца совсем туго с финансами, раз он решился на такой отчаянный шаг.

— Похоже. — согласился я, совершенно не зная ни хозяина заведения, ни того, что там раньше никогда не сдавали комнат.

— Если хотите попасть в серебряную ложку, — мужчина наконец вспомнил о своём намерении проводить меня до отеля. — То идите по улице, которую сторожит Преймон.

Я взглянул на проспект, на котором умещалось четыре полосы для транспорта и два широких бордюра. По мостовой величественно выхаживали важные персоны. Были среди них и нелюди, но их было так мало, что мне не хотелось о них думать.

— Когда упрётесь в здание судостроительной верфи, свернёте налево и спуститесь до посольства Тулоне. Об этом вас известит висящий над зданием флаг с изображением винограда. Как только пройдёте посольство, свернёте направо и попадёте на улицу Феавира. Там уж вам каждый укажет на серебряную ложку.

— Благодарю.

Я откланялся и медленным шагом направился по указанному маршруту. До тех пор, пока я не скрылся из виду, добрый страж не спускал с меня глаз. Наверное, он опасался, что глупый иностранец, говорящий на имперском без малейшего акцента, посмеет вернуться и нарушить покой милых дам. Стоял рыцарь, конечно же, зря: я не стал гневить судьбу и до самой Серебряной ложки не поворачивал головы.

Клуб представлял из себя большое трёхэтажное строение с основательным каменным фундаментом. Из его окон уже во всю играла дивная музыка, хотя часы только-только пробили восемь. Впрочем, это время явно было знаком для местных разгильдяев: стоило им лишь заслышать звон, как они тут же повыходили из укрытий, словно вампиры, с голодом ожидающие ночи, надели лучшие костюмы и приказали кучеру править к Серебряной ложке.

Не прошло и пяти минут, как вход в клуб преградила длинная, тянущаяся до конца улицы очередь. Охрана внимательно осматривала каждого посетителя и, если он им нравился, то приветливо улыбалась и торжественно приотворяла двери, ну а если нет — выдворяла несчастного под дружный смех толпы.

Но не все посетители клуба проходили столь нудную процедуру: многие подъезжали на каретах с, должно быть, крайне известным родовым гербом, и их сразу же пропускали за ограждение. Некоторые, впрочем, подъезжали в дилижансе, и в таком количестве, что их и вовсе могли не пропустить дальше ограждения, но тогда из дилижанса обязательно вылезала какой-нибудь известная шишка и сотрудники заведения приветливо расступались перед новыми посетителями. Третьими счастливчиками были местные звёзды: ещё за пару улиц до Серебряной ложки за ними гнались ушлые журналисты и докучливые фанаты, так что можно было загодя сказать, кого сегодня ожидают на танцполе или за игрой в покер.

Я видел круглые столики с крупье через витражное окно, выходящее на уже упомянутую улицу Феавира. За столами уже играли, но это обстоятельство меня нисколько не касалось.

Я обогнул очередь и вошёл в проулок между «Серебряной ложкой» и соседним заведением под названием «Спелые яблочки». Там уже столпилось порядочно таких, как я — умников, наивно полагающих, что кто-то пустит их с заднего входа. Один из них, молодой человек в дорогом фраке, прямо сейчас боролся с несправедливостью охраны.

— Я чиновник третьего класса, мистер! — губы юного денди оскорблённо подрагивали. — И если вы сейчас же не пустите меня в это прелестное заведение, то я буду вынужден направиться к вашим более приветливым коллегам!

Задний вход «Спелых яблочек» разразился девичьим смехом. Я с любопытством взглянул на примыкающее к Серебряной ложке заведение и поначалу спутал его с борделем, но как только из полуоткрытой двери заиграла весёлая музыка, то я убедился — передо мной стояло кабаре. Туда и вправду пускали всех желающих. Наверное, от недостатка клиентов: соседство с известным клубом накладывает на владельца определённые ограничения.

— Ну так и вали в яблочки, щёголь! — нагло ответил громила, преградивший вход, и оттолкнул юношу прочь от двери.

Мальчишка надулся и уже было потянулся снимать перчатку, но, заметив на лице охранника выражение уверенного превосходства, закусил губу и скрылся в толпе. На его место стал очередной умник, только уже четвёртого класса, и тоже потребовал пустить его в клуб. Ему, ясное дело, в просьбе сразу же отказали.

«Гиблое дело» — сделал я окончательный вывод, как только охрана спровадила со ступенек десятого просителя. Они действовали не хуже, чем чиновники, и мне оставалось только позавидовать их мастерству принижать людей.

Решив, что прорываться с боем не самое лучшее из моих решений, я принялся размышлять, как бы потише пробраться в «Серебряную ложку». В этом была и другая, более прозаичная сторона: заметив меня издалека, букмекер мог скрыться… Хотя, если учесть то, как я его отделал, то у него есть причины и вовсе не появляться в клубе.

Вскоре я нашёл, что искал: Серебряная ложка соединялась со Спелыми яблочками какой-то хозяйственной одноэтажной пристройкой.

— Эй, приятель, — я тронул какого-то завсегдатая подозрительных переулков за плечо. — Как думаешь, меня пустят в яблочки?

Пьянчужка хохотнул.

— Сам посмотри, — мужчина ткнул пальцем в какого-то кретина в красных шароварах, которого без зазрения совести провели до самого входа трое миловидных девиц. На них были вызывающие наряды с павлиньими перьями.

— Спасибо. — я хлопнул помощника по плечу, и тот моментально свалился на землю. Ноги его явно не держали. — Прости.

Я скрылся в толпе и вылез только когда перед моим носом показались двери спелых яблочек и… много дынек. Спелых.

— Мистер, вы попали по правильному адресу: у нас лучшее кабаре в городе! — девица, которая в прошлой жизни годилась бы мне в дочери, фамильярно прижалась к моему плечу и зарылась в рубашку.

— Девочки, я… как бы…

— Ничего не говорите! — вторая танцовщица взяла меня за руку и, не принимая никаких отговорок, повела в заведение, ни капли не боясь стеснить подружек, которые в этом самом кабаре переодевались.

Рассадник блудниц встретил меня восторженным ликованием. Я проходил через раздевалку бесстыжих прелестниц с полной уверенностью, что любовь к падшим женщинам никогда не переселит во мне любви к сохранению честного имени.

Лишь одна девушка не проявляла распущенности, которая была свойственна её подругам: вопреки всем предрассудкам о работающих в кабаре женщинах, она краснела каждый раз, когда мимо их закутка проходил мужчина. Никто этого не замечал, возможно, по той причине, что обнажённая грудь куда интереснее алых щёк. Но я был необычным мужчиной: дознаватель и детектив в одном флаконе требовали ответов. Я уже собрался подойти к этой стыдливой красотке, разносящей напитки, как меня остановила умудрённая возрастом женщина в весьма строгом для подобного места платье. Мановением руки она отогнала моих спутниц обратно ко входу, а сама подошла ко мне и сказала:

— Мистер, к этой девушке лучше не подходить. Она уже двоим посетителям отбила всё, что пониже пояса.

Я с сомнением вгляделся в хрупкую натуру. Ничто не выдавало в ней хорошего драчуна.

— Хорошо, не буду. — я засобирался в залу, но всё же мимоходом успел спросить: — Что, новенькая?

— А вы внимателен, мистер. — маман уважительно поклонилась. — Вы правы, она здесь всего неделю. Так, разносит еду и подшивает девочкам наряды… Но как вы догадались?

Я затеребил ворот рубашки.

— Просто предположил. — и скрылся в Яблочках…