Частный дознаватель

Глава 24

Кто любит поспать, тот как никто другой разумеет, как неприятно иногда бывает, когда тебя будят обстоятельства в чёрном платье. Как правило, они ещё и очень соблазнительны, эти обстоятельства, и очень хотят это продемонстрировать. Должен сказать, сон в такой ситуации совершенно пропадает и оставляет после себя лишь сладкое послевкусие ушедшего счастья. Но я не жалуюсь: когда тебя будит Жозефина де Вилларе — это успех! А когда она подносит вам тазик…

— Как мне плохо. Твою ж мать, гномы и спирт, гномы и спирт…

— Вы самый безответственный юноша из тех, кого я знаю. — дворянка поднесла стул и села напротив, чтобы уничижительно рассматривать грехопадение Лойда… Ричарда во всех деталях. — И что вы так на него накинулись? Да, Гауэйн — идиот, не спорю, но он не стоит того, чтобы марать об него руки. Вы же умный мужчина, Лойд… — волчица похлопала меня по содрогающемуся затылку. — И вы можете найти мою дочь, я в этом уверена…

Я утер грязные губы поднесенным ко мне полотенцем и повалился на диван.

— Вы уверены в этом лишь оттого, что не хотите признавать очевидное: детективные агентства в вашей стране, впрочем, как и полиция, если эти детективные агентства так популярны — мишура. Пыль, скрывающая необразованных, охочих до денег и славы индвидумов, которые готовы убить ради возможного подъема по карьерной лестнице.

Жозефина прикусила губки. Она знала, что я прав, и знала это ещё в тот момент, когда решилась пойти в агентство.

— А что мне оставалось, мистер жадный пьянчуга? М-м? Сказать: «прощай, доченька, валяйся по кускам в канаве, потому что циничной матери не до веры в детективов»? Всё бросить, посыпать голову пеплом и ничего не предпринимать, потому что это бессмысленно?

— Вы и вправду циничны: «по кускам»? Вот уж невидаль.

«Она обо всём догадалась. Неизвестно каким образом, но догадалась. Иногда, когда люди откидывают все возможные версии ради одной относительно хорошей, что вписывается в круг их познаний и надежд, они попадают. Но это не правило, это — игра в морской бой. Попал — не попал»

— Думаю, это правда. — в уголках глаз матери показалась тщательно скрываемая печаль. — Я была точно такой же, как она — молодой известной барышней, заигрывающей со всём миром. И знаете, Лойд, — аристократка наклонилась поближе, чтобы я видел её гранитное, обезображенное обидой лицо. — Этот мир неприветлив. Меня трижды пытались украсть, и один раз почти успешно. Что хотели похитители? Просто наиграться со мной. Трахнуть и выбросить. А это проще делать по кускам…

— Многие похитители заботятся о жертве. Кормят, поят, приносят газеты… — к моему горлу подступил ком. — Вполне обычное дело…

"Одно из первых раскрытых преступлений в карьере Донавана. Молодая девушка, 20 лет, жила в квартире насильника рецидивиста почти три года. Его нашли, как только он начал ходить на митинги против королевских реформ — какая суровая ирония жизни. Никому не было дело до красивенькой булочницы до тех пор, пока её мучитель не влез ни в своё дело. Как она радовалась, завидев меня… Ещё никто не обнимал меня с таким жаром, с такой благодарностью и любовью, даже родная мать. Спустя три дня я узнал, что она повесилась..»

— О чем вы задумались, Лойд?

— Да так, ни о чем.

Жозефина ничего не ответила. Но любопытство её было столь сильно, что она не смогла не сказать:

— Вы плакали.

— Да? Вам наверняка показалось…

— Вы добрый человек, Лойд. — дворянка пересела ко мне и довольно крепко приобняла за плечи. — Поначалу о вас такого не скажешь, но вы умеете помогать людям. Я чувствую, что у вас куда больший опыт, чем кажется на первый взгляд…

Я замер. Казалось, жалкий звук или движение могли разрушить мою новую жизнь, как хрустальную люстру.

— Вы верите в переселение душ?

— Ха! — взорвался я внезапным хохотом. — Конечно, не верю! Это просто невозможно, и вам ли этого не знать.

— Почему? — внимательно спросила женщина, будто бы ей и вправду было интересно, почему я так думаю… Будто бы она и вправду знала, кто я такой.

«Я называю это синдромом преступника. Человек, совершивший что-то нехорошее, а может просто — совершивший то, в чем не хочет признаваться, везде начинает видеть разоблачающих его людей. И от этого не избавиться: мнительность свойственна всем людям, как бы некоторые слепцы не утверждали обратного. У нее разные уровни, проявления и предпосылки, но она, в общем-то, одна. Мнительность любого человека часто похожа на другую. Если у вас индивидуальная мнительность — поздравляю, вы псих, и переживаете о том, о чем другие, нормальные люди, не переживают… Но парадокс в том, что нельзя узнать о чужой мнительности и подвергнуть её анализу. Никто не признается вам в том, о чем он переживает больше всего, а если и скажет о своих переживаниях — это не благородное раскрытие самых потаённых скелетов в шкафу: это дань, откупное перед неизвестными личностями, чтобы они думали, что знают о вас. Но они не знают. Никто не знает. Человек боится и прикрывается скучными мнительностями, оставляя настоящие в глубине души. Возможно, он и сам о них не догадывается и обманывает себя кажущейся простотой своих поверхностных внутренних проблем…»

— Сегодня вы подозрительно задумчив. Это алкоголь? — дама устало хмыкнула.

Я не стал отвечать и красноречиво бросился к тазику. Голова шла кругом.

— Хотите, я продам вам одну замечательную штучку от похмелья? Я пользовалась ей с самой юности, и она ещё никогда меня не подводила. Даже после пива… Ох, что это я. — аристократка хлопнула себя по лбу. — Призналась почти незнакомому человеку, что когда-то пила эту дрянь.

— Ох, — я упал на пол и схватился за голову. — У меня нет денег…

— Могу отдать в счёт вашего гонорара. — хитрюга сузила глаза.

— Вам только это и надо, сэкономить денег! Ах, вы бесстыжая… Негодница!

— Ещё ни один юноша не именовал меня таким гордым словом. Да ещё и с такой экспрессией…

— Значит, я у вас первый?

— Хоть где-то. — шутница фыркнула.

— Вы крайне грубы с детективами. Это не соответствует вашему высокому статусу и нарушает нормы этикета….

— Блевать в гостиной самой известной женщины в столице тоже не очень этично, не думаете?

— Не льстите себе. Вы, конечно, мг-м, весьма и весьма… Но популярность приходит и уходит. А остаётся лишь духовное наполнение. А оно у вас страдает, любительница пива.

— Теперь я окончательно убедилась в том, что в прошлой жизни вы были каким-нибудь стариком!

«Так уж и стариком…»

— И что с того? Если я и признаюсь вам, что на самом деле мне тридцать два, и я — бывший дознаватель, вам станет от этого легче? Да и вообще, вы мне поверите?

— Всё может быть… — дама пододвинула ножку и легонько задела меня каблуком. — Так что, будете брать?

— Нет, я заставлю вас работать, а не вымогать деньги с бедных молодых людей.

— Угу. Я так и поняла. Ваш девиз: «оскорби женщину намёком на её нищету».

— Нет, мой девиз: «Намекни, что праздно проводить как выходные, так и будни — нехорошо»

— И как я, по-вашему, должна заработать денег? Пойти печь пироги? Устроится таскать ящики с редисом, пить по вечерам с друзьями-грузчиками в кабаках и спать с каким-нибудь торгашом с волосатым пузом и называть его лысину мужественной?

— Так живёт большинство женщин, вам не на что жаловаться. Я так вообще сплю в комнате пять на пять, с выходом во двор, куда выливают помои.

— Глупо не жаловаться на жизнь, лишь потому что какой-то юный грубиян живёт хуже тебя, или какая-то хабалка с целлюлитом не может найти нормального мужа, из-за того что плюётся по углам. Я аристократка. Меня знает весь город. Моё положение обязывает ничего не делать и просто лежать на диване. Думаете, я не хотела бы работать. Например, петь в кабаре? В молодости я только об этом и мечтала — разносить тарелки и кружки и дружить с красивенькими девчонками. Но мать верно мне сказала: «свобода интересна, пока тебе есть, что пожрать». Тогда мне показалось, что из уст леди слово «пожрать» звучит, как приговор её статусу, но потом всё же поняла — лучше и не скажешь. Низменные потребности называются низменными словами.

— А вам не кажется, что мать сказала вам это, чтобы это у неё было, что пожрать, а никак не у вас? Ведь если бы вы сбежали от неё, вы бы прекрасно справились, в отличии от неё…

Светская львица обнажила клыки.

— Какой вы негодяй, мистер дознаватель тридцати двух лет от роду. И почему я с вами разговариваю? Ведь могла бы попросить Броуди просто вас выкинуть. И совесть моя была бы чиста — ни одна женщина не выдержит пьяницу в собственном доме.

— Просто вы тоже — очень добрая. Вас так и тянет совершить хорошее дело. Например, дать кому-нибудь средство от похмелья.

— И кто же бы это мог быть?

— Ох, не знаю… — я отлип от тазика и уселся на пол. Рядом со мной топала восхитительная ножка аристократки. — Знаете, у вас замечательная кожа.

Дворянка подняла бровь.

— Не поймите неправильно! Просто это редкость, когда у дам, даже у аристократок, сохраняется такая текстура и цвет…

— А вы видели много женских ножек, мистер детектив? — хозяйка дома смотрела меня сверху вниз, но с каким-то особым, покровительственным чувством.

«Конечно, я видел много женских ног — я ведь пытал людей»

— А какая разница? Ведь ваши ноги показались мне самыми прекрасными…

Раскрылась дверь, и в комнату вошёл Броуди де Вис. Застав меня где-то под диваном, он злобно засопел.

— Что тебе нужно, Броуди? — с неудовольствием спросила Жозефина, резко встав с дивана.

— Госпожа, уже почти восемь часов вечера! А детектив — валяется в гостиной. Не пора ли ему…

— Я сама решаю, кому пора, а кому не пора!

«Чёрт, уже восемь!»

Я поднялся с пола и, стараясь не стонать от боли, обратился к великосветской даме:

— Извините, я записан в крематорий на девять вечера.

— Ч-что?

— Ох… В общем, мне пора.

Я за секунду выпорхнул из душного дома и весело побежал по лужайке. Вдогонку мне неслись всяческие пожелания удачи…