С каждым шагом старик опирается на стену и, кажется, вот-вот упадёт. Ступени для него – настоящее испытание. Пыхтит, взбирается с ужасающими усилиями, я иду сзади и подстраховываю, чтобы он не оступился и не покатился вниз.
А лифта здесь нет?
Мы проходим всего два этажа, когда оказываемся на самой вершине башни: она расколота, с одной стороны полностью отсутствует стена. Через дыру можно увидеть небо и бескрайнюю пустыню, тянущуюся до горизонта.
– Но, – говорю, – как мы здесь оказались? Я поднялся в сумме этажей на пятнадцать.
– Эта башня, – отвечает. – Она слушается меня. Я могу спуститься на этаж ниже и оказаться у самого подножия. Могу пропускать десятки этажей, когда поднимаюсь. Спасибо ей, без этого я бы никогда не смог подняться на самый верх.
– Сколько же здесь всего этажей?
– Я не считал, – говорит. – Никогда не проходил их целиком.
Подхожу к краю обрыва, смотрю вниз. Земля далеко-далеко: находись там человек, я бы даже не смог разобрать его с такой высоты. Отсюда даже виден чёрный хребет далеко на западе. Это означает, что и башня должна быть видна с хребта, но мы её не видели, когда переходили горы.
Ещё одна из загадок этого мира: башню в сотни этажей нельзя увидеть издалека. Только если подойти вплотную.
Здесь, на вершине, стоят несколько длинных, резных, деревянных столов со множеством стульев. Широкий и пыльный ковёр на полу. Картины на стенах: все изображают незнакомых людей в мрачных тонах.
– Присаживайся, – говорит. – Еда вот-вот будет готова. Только сначала вымой руки.
Неподалёку стоит шкафчик с широкой чашей. Старик подходит к ней, умывает лицо, протирает руки, идёт к столу. Я подхожу к чаше за ним.
Никогда не был брезгливым человеком: мог доесть хот-дог, упавший на асфальт – отряхнуть и нормально. Мог пить из одной бутылки с кем угодно. Но смотрю на эту чашу, где только что старик помыл руки... гляжу на мутную воду и умывать лицо вовсе не хочется.
С другой стороны, идти грязным за стол тоже неприятно.
Умываюсь, мою руки.
– Я уже очень давно ем в одиночестве, – говорит. – Успел позабыть каково это – обедать в компании.
– С радостью присоединюсь, – говорю.
Старик садится во главе центрального стола, я – точно напротив него.
На столе расставлены тарелки – серебряные. Вокруг каждой из них – серебряные столовые приборы. Весь центр стола накрывают подносы для еды, закрытые крышками.
– Ты уже познакомился с моими дочерьми? – спрашивает.
– С Хельдис.
– А, милая, прекрасная Хельдис. Ни один отец не должен в этом признаваться, но у меня есть любимые дочери и Хельдис – одна из них. Очень умная, спокойная, никогда слова поперёк не скажет. Просто чудо, а не доченька.
– Да, она замечательная, – говорю.
– Все эти столы предназначены для того, чтобы мы могли поесть вместе, как одна большая семья. Я не заставляю дочерей приходить сюда на каждый приём пищи, но хотя бы на ужин стоило бы собраться. В конце концов – мы семья. Мы должны держаться друг за друга.
– Согласен. У меня есть два брата и сестра, мы часто ужинам вместе.
– Семья – самое главное, – говорит старик.
– Верно.
– Расскажи мне о своей.
– Моя сестра – Цилия – добрейшее существо на свете. Ей десять, и она обожает живность: у нас две марли в семье, и она часто засыпает в загоне рядом с ними. Приходится относить её в кровать. Близнецы Буг и Вардис – они на год младше меня. Вечно спорят, но любят друг друга как настоящие братья. Внешне похожи, но один – упёртый и прямолинейный, а другой – едкий и остроумный. Родители...
Вспоминаю своих прежних родителей.
Папа – профессор в университете. Фанатичный любитель порядка и ежедневной рутины.
Мама – инженер-электромеханик. Весёлая, саркастичная, любительница тяжёлой музыки и активного отдыха.
Они с отцом были совершенно разными, но прожили в месте много счастливых лет. Я всегда спрашивал у родителей совета по важным вопросам, поскольку они были самыми разумными людьми на свете и никогда меня не подводили.
– Холган, – продолжаю, – Ну он такой... боевой человек, ставший семьянином. Он будто до сих пор не может поверить, что у него есть дети. А Илея – она пришла из-за гор. Её деревню разрушили фаргаровцы, поэтому она бежала к нам. Живёт, радуется каждому дню, любит детей. Счастливый человек.
– Спасибо, что поделился, – говорит. – Моя семья побольше и все мы живём здесь, в этой башне. Это наш дом, наше пристанище, наше убежище от окружающего мира.
Киваю.
– Представляешь, – продолжает старик. – Придумали про меня какую-то байку и прячутся по всем этажам, избегают меня, родного отца!
– Да, я слышал, – отвечаю.
– Говорят, будто бы я пожираю собственных детей, хотя это – явная глупость. Я люблю своих детей. И у нас никогда не было недостатка в еде. Кстати, блюда уже поданы, бери что хочешь.
Старик приподнимает серебряную крышку одного из подносов, а под ней – запечённая рыба с овощами, только из печи, аж пар идёт. Приподнимаю крышку ближайшего ко мне подноса – под ней мясной пирог. Под другой крышкой – суп с мясом марли, под третьей – блины с вареньем. Под четвёртой – салат из плодов, которых я никогда прежде не видел.
Снимаю все до единой крышки – на столе настоящее пиршество.
Беру бутылку из непрозрачного стекла, достаю пробку, наливаю в серебряный кубок... красное вино.
– Как такое возможно? – спрашиваю.
– Я же говорил, башня помогает мне. Как ты мог заметить: я стар, я едва хожу. Я никогда бы не смог приготовить пищу, если бы пришлось добывать еду самостоятельно. Поэтому башня готовит её мне.
– Она умеет думать?
– Нет, конечно. Это же башня, у неё нет мозгов, как у человека. Но она каким-то образом чувствует. Чувствует и помогает.
– Давно вы её построили?
– Построил? – старик смеётся. – Она была древней, когда я сюда пришёл и останется древней, если я уйду. Она много веков стояла пустая до моего прибытия. Похоже, ей было одиноко, поэтому она пустила меня и заботится о моей семье.
Смотрю на еду, обливаюсь слюной. Живот отчаянно требует заполнить пустоту внутри.
– За ужин в компании, – старик приподнимает свой напиток.
– За ужин с семьёй, – поднимаю свой.
Выпиваем напитки, и я набрасываюсь на пищу, поглощая всё, что помещается в желудке. Пихаю в себя еду до тех пор, пока она не грозит полезть обратно. Старик обедает культурнее: он аккуратно разрезает ножом каждый кусочек, смакует, держит вино в руке и подолгу смотрит на горизонт через дыру в стене.
Заканчиваю есть намного раньше старика.
Действительно великолепный обед. Скорее всего, я не отведаю такого ещё очень много лет. Как здесь позвать официанта и попросить упаковать остатки с собой?
– Спасибо, что отобедал со мной, – говорит.
– Ничего, – отвечаю. – Я могу приходить хоть каждую неделю.
– О, это было бы замечательно.
Встаём, подходим к дыре и смотрим вдаль, два человека с набитыми животами, момент чистейшей философии, время поразмыслить о смысле бытия и нашей роли в этом мире.
– Так, зачем ты пришёл? – спрашивает. – У тебя какая-то цель или ты случайно на меня наткнулся?
– А, мелочь, – говорю. – Девушка из моей деревни ушла куда-то сюда, и я решил её вернуть.
– Она здесь, в моей башне?
– Скорее всего. Хельдис говорит, что это вы ей приказали, и собираетесь съесть, но это же явная глупость. Вы не из тех людей, что причиняют другим вред.
– Конечно нет, – фыркает. – Может, это твоя подруга там, на столе?
Смеюсь.
– Может, поищем ногти и человеческие кости в супе?
– Ерунда какая, – говорю. – Эти девушки вечно что-то придумывают и верят в это всей душой.
– Если твоя подруга где-то в башне, – добавляет старик. – То удачи в её поисках. К сожалению, я не смогу тебе в этом помочь, мне даже спуск на один этаж доставляет большие трудности. Оставайся сколько угодно, приходи на ужин.
– Спасибо за гостеприимство, – говорю.
– Только у меня одна просьба. Поищи моих дочерей и приведи ко мне, я хочу развеять их бредни обо мне. Хочу снова жить как одна большая семья, а не вот это вот всё.
– Это может быть проблематично: они сильно запуганы и наверняка не захотят подниматься сюда.
– В таком случае приведи их силой. Пусть увидят, что я – не чудовище, которым они меня воображают. Я совершенно обыкновенный старик и я нуждаюсь в любви моих дочерей.
– Договорились, – говорю.
На этот раз мы не жмём руки, а крепко обнимаемся. Как Хельдис могла вообразить, что отец собирается её «выпить», что бы это ни значило. Это же добрейший на свете человек. Приведу кого-нибудь из сестёр, пусть сами убедятся в чистоте его намерений.