Спускаюсь на этаж ниже.
– Эй! – кричу. – Есть кто-нибудь?
Конечно же никто не отвечает. Если одна из сестёр прячется за дверью, то она не может разобрать моих слов из-за затычек в ушах. Запуганы до смерти человеком, которого вовсе не стоит бояться.
Открываю те двери, что открываются, а к запертым прикладываю ухо и вслушиваюсь, пытаюсь различить хоть малейший шорох. Сто двадцать одна сестра. По крайней мере одну я найти должен.
Иду по этажам, освещаю лестницу факелом, спускаюсь всё ниже.
Подумать только, выпивает собственных дочерей! Кто мог придумать такую глупость? Так и вижу, как Вулвехаф подходит к дочери со штопором, откидывает волосы на макушке в бок, а там под ними деревянная пробка. Вытаскивает пробку, наклоняет голову и оттуда льётся чистейшее красное вино.
Выпивает дочь... нелепость.
Спускаюсь всё ниже.
– Эй, – кричу. – Вам больше не надо прятаться, можете выходить. Отец о вас позаботится. Ужинайте с ним за одним столом – это всё, чего он хочет.
Проверяю каждую комнату, дёргаю ручки дверей. Большинство закрыты: открывается едва ли каждая десятая и там обнаруживается либо барахло, либо давно покинутые апартаменты.
Похоже, девочки научились очень хорошо прятаться – они занимаются этим годами.
Спускаюсь ещё на несколько этажей, снимаю обувь: сандалии из кожи марли на шнурке, изготовлением которых занимается Гервес. Они достаточно мягкие, чтобы ступать тихо, но, чтобы передвигаться бесшумно, лучше совсем снять.
«Выходите девочки, – шепчу. – Вы сами не знаете, от чего отказываетесь».
Гашу факел, спускаюсь наощупь вниз. Это гораздо медленнее, есть шанс полететь вниз и переломать все кости, зато моё приближение никто не увидит.
Дестью этажами ниже я слышу подозрительный шорох. Следом за ним ещё один.
Спускаюсь дальше. Скрип двери.
– Стой, – говорю. – Подожди.
Зажигаю факел, спускаюсь ещё ниже и вижу дверь, закрывающуюся прямо передо мной. Стою перед дверью с горящим факелом.
– Эй, – говорю. – Меня зовут Гарн.
Тишина в ответ.
– Меня послал твой отец, чтобы я убедил тебя вернуться к нему.
Скорее всего, девушка с другой стороны меня даже не понимает: заткнула уши платком, поверх закрыла ладонями и сидит в углу, надеясь, что я пройду мимо.
– Открой, пожалуйста, – говорю. – Давай поговорим.
Стою, прислонившись к двери, ощущение, будто разговариваю сам с собой.
– Я знаю, что ты там. Я видел закрывающуюся дверь.
Молчание. Отчаянная надежда, чтобы её оставили в покое.
– Я не хочу тебе навредить, честно, – говорю. – Могу поклясться чем угодно. Я просто хочу, чтобы отец и его дочери воссоединились и снова жили как нормальная семья. Ты даже не представляешь, насколько ему одиноко. Сидеть там, наверху, за большим столом. Кушать в окружении пустых стульев...
Никакого ответа.
– Ладно, – говорю. – Сейчас я постараюсь выбить дверь, но ты не бойся. Я честно не хочу тебе навредить.
Кладу факел на пол, отхожу подальше, а затем влетаю в дверь с ноги. Она оказалась достаточно прочной, чтобы остаться на месте и лишь издать громкий хлопок.
– Не бойся, – повторяю. – Ничего страшного не происходит.
Бью ногой в дверь ещё раз, ничего не меняется. Беру метательный нож из-за пояса и ковыряю коробку двери в районе ручки. Древесина старая и сухая, из-за этого лезвие может подковырнуть лишь отдельные волокна. Если посидеть достаточно долго, то можно полностью выковырять замочную скважину.
– Будет намного проще, – говорю. – Если ты сама откроешь.
Ковыряю дерево ножом, снимаю слой за слоем, пока не остаётся ничего, за что мог бы зацепиться засов.
Вхожу в комнату: внутри никого. Стул, стол, кровать, ваза без растения, все стены исписаны цветными мелками. Заглядываю под кровать и вижу девочку лет шести, она испуганно смотрит на меня и закрывает уши руками.
– Можешь, пожалуйста, послушать меня? – спрашиваю.
Продолжает смотреть, не двигается.
Вздыхаю.
– Извини...
Тяну её за руку и вытаскиваю из-под кровати. В этот момент у неё начинают литься слёзы, бесконечным потоком.
– Пойдём, – говорю. – Я отведу тебя к отцу.
Ревёт ещё сильнее.
– Почему ты плачешь? Ничего плохого не случится, обещаю тебе.
Девочка такая же длинноволосая, как и Хельдис, в такой же ночной сорочке. Причём это не льняная мешковина, как в Дарграге, а хорошая, качественная ткань. Босые ноги, руки все в синяках.
– Пойдём, – говорю. – Отец тебя ждёт.
Достаю у неё из ушей платочные затычки, встаю на одно колено, чтобы моё лицо оказалось на одном уровне с ней.
– Имберт, правильно? Тебя так зовут?
На стенах это имя встречается чаще всего, иногда оно написано в кружке, иногда в сердечке, иногда подчёркнуто. Мелками разного цвета.
– Не надо плакать, Имберт, сейчас я отведу тебя наверх, и ты встретишь своего отца. Ты ещё этого не знаешь, но это будет самый счастливый день в твоей жизни.
– Не надо, – говорит, голос у неё совсем тихий.
Я веду её по лестнице наверх, а она не замолкает, ревёт и хнычет всю дорогу. Держу её за руку, приходится тянуть, поскольку идти добровольно она отказывается.
Поднимаемся в зал со столами, все подносы с едой снова накрыты, тарелки чисты, приборы на своих местах.
– Вулвехаф! – кричу. – Я пришёл с твоей дочерью.
Из неприметной двери в дальнем конце зала появляется старик, у него на лбу – повязка для сна.
– Ого, так быстро, – говорит. – А я только прилёг.
Отец подходит к дочери, очень медленно приседает, держась за спину и крепко прижимает к груди. Я стою и улыбаюсь. До чего милая сцена воссоединения семьи!
– Имберт, моя дорогая, – говорит старик. – Ты стала такой большой! Когда я видел тебя в последний раз, ты была совсем малюткой.
Девочка больше не плачет, теперь слёзы льются из её глаз беззвучно.
– Гарн, – говорит. – Спасибо, ты даже не представляешь, как сильно мне помог.
Жмёт мне руку. Теперь и Вулвехаф плачет.
– Я твой вечный должник, можешь просить что угодно, всё выполню.
– Мне ничего не надо, – отвечаю. – Я просто рад, что дочь наконец-то вернулась к отцу.
– Ты – очень хороший молодой человек, твоим родителям очень с тобой повезло.
– Что есть то есть.
Улыбаюсь.
– Пойдём, Имберт, – продолжает старик. – Уложу тебя в постель, ты, должно быть, сильно устала. А потом мы с тобой очень хорошо покушаем, наедимся до отвала. Гарн не даст соврать: на этом столе столько еды, что не сможешь проглотить и части.
Уходят в комнату Вулвехафа, а я подхожу к сломанной стене с чувством выполненного долга. Приятно совершить хороший поступок, особенно когда он не потребовал от тебя много усилий.
Вскоре из комнаты выходит Вулвехаф, будто бы помолодевший: осанка выпрямилась, походка стала увереннее, даже некоторые стариковские пятна исчезли.
– Девочка устала, – говорит. – Спасибо ещё раз.
– Не за что, – отвечаю.
Какое-то неприятное чувство внутри. Такое ощущение, будто что-то происходит неправильно.
– Можешь продолжать поиски своей подруги. Если найдёшь ещё дочерей, приводи их ко мне.
– Ладно, – говорю.
Вулвехаф уходит обратно в свою комнату, а я иду на лестницу. Что-то здесь определённо не так! Возвращаюсь обратно в зал, чтобы спросить, неужели старик действительно настолько рад видеть дочь, что ему физически стало лучше.
Старика в зале уже нет.
Иду к комнате в дальнем конце зала, заглядываю внутрь и вижу странное: Вулвехаф пританцовывает, хотя совсем недавно едва взбирался по ступеням. Смотрю на Имберт: ей больше не шесть лет, а все девять. Она сильно вытянулась и даже лицо изменилось. Лежит на кровати, ворочается в беспокойном сне.
– Гарн, – говорит старик, замечая меня на пороге. – Ты, разве, не ушёл?
– Что с Имберт? – спрашиваю. – Она как будто повзрослела.
– С детьми такое случается, – отвечает. – Они растут так быстро, что не заметишь. Не успел платье примерить – оно уже маленькое, ищи следующее.
– Да, похоже, что так, – говорю.
Иду обратно в зал и что-то у меня в голове не стыкуется, картина не выстраивается. Две истины борются друг с другом за звание абсолютной истины. И пока ни одна из них не может победить.
Возвращаюсь обратно к комнате и вижу совсем странное: Вулвехаф наклоняется к постели, чтобы поцеловать дочь, в лоб. Нежнейшая родительская любовь. Уж я-то знаю, о чём говорю: у меня были двое родителей, да и сам я много лет мечтал родить ребёнка, да не удалось.
Только в этот раз всё не так: Вулвехаф целует дочь в лоб и в этот момент он словно молодеет, расслабляется, кожа разглаживается. А Имберт взрослеет: её ноги вытягиваются на кровати ещё дальше. Ей уже все десять.
Старик в невероятном расслаблении поворачивает голову и смотрит на меня. Я смотрю на это блаженное лицо и у меня внутри всё холодеет. Вот о чём говорила Хельдис. Он не пьёт кровь, он пьёт годы. Рожает детей, чтобы затем отнять у них жизнь!
Беру метательный нож и бросаю. Он ударяет Вулвехафу в рёбра, но глубоко не входит.
– Ах, – вскрикивает и осматривает себя. – Так и знал, что от тебя будут проблемы. Иди и спрыгни с башни.
Без каких-либо мыслей выхожу из комнаты, подхожу к обрыву, смотрю вниз: падать очень далеко. После приземления не останется ни одной целой кости, это будет кровавый блин с моим именем.
Отталкиваюсь, лечу вниз.
Ветер колышет одежду, мешок болтается за плечами, несусь со всё возрастающей скоростью. Чувство свободного падения и даже какое-то умиротворение. Я лечу к земле, она летит ко мне, приближается неумолимо.
Приземляюсь я точно на чёрный каменный блок, плашмя.
Последнее, что я слышу – противный звук ломающихся костей. Череп лопается как перезревшая слива. И чей-то хохот. Ужасающий, пробирающий до самой глубины души.