Далекий след императора

Глава 13

Трудно сказать, что заставило новгородцев напасть на Московию. Их не напугали провальные походы литовцев на Можайск, немцев — на Изборск, когда те сделали попытку поживиться за счёт некогда грозных соседей. Вероятнее всею, как и те, думали, что уход Калиты ослабил Московию. И вот новгородские молодцы, сбившись в солидную дружину, захватили Устюжну, пограбили, пожгли жителей и двинулись на Белозерск. Захватили и его.

С колокольным звоном встречала Москва своего нового великого князя Симеона Иоанновича. Густо гудел тверской колокол со Спаса, выделяясь своей мощью, и как бы напоминая о былом величии Московии, когда она безраздельно повелевала княжествами. Лишая своего недавнего врага силы и показывая соседям своё величие и превосходство, повелел Иван Калита снять в Твери главный колокол и перевезти в столицу. Кто мог противиться Калите после такой его выходки? Да никто! Силён и велик был князь.

И вот новый великий князь, Симеон Иоаннович, объявился. Толпы народа замерли. Но он не замечает их. Прямо с коня — и в Архангельский собор. Здесь, у стены, стоит усыпальница некогда великого князя всея Руси Иоанна Данииловича, по прозванию Калита.

Симеон Иоаннович упал перед ним на колени, положив голову на крышку гроба. Долго что-то шептали его губы. Он не оглянулся, когда кто-то рядом опустился на колени. Когда поднялся, увидел перед собой Анастасию, свою полюбившуюся жену. Она видит, как блестят его глаза, и чувствует, как сын жалеет безвременно ушедшего отца. Её горестное лицо лучше всяких слов выражает скорбь и глубокое сочувствие. Он прижат её к себе, и они тихо вывши из церкви.

А дома... Дома в бурном восторге встречают его сыновья. Правой рукой он подхватывает старшенького, Василия. Иногда он зовёт его в шутку Гедимином. И не ошибся. У него резко выделяются Гедиминовы черты: широкий лоб, острый нос, твёрдый взгляд. Все, кто видел великого литовского князя, узнавали в Василии черты деда. Другой его дед посмеивался бывало над малышом, говаривая:

— Быть тебе, Васька, великим князем Руси и Литовии.

А о чём думал литовский дед? Жаль, что мать-история не услышала думы этого великого человека. Левой рукой держит крошку Константина. И как счастлив отец! А вместе с ним и Анастасия.

Вечером, в этот же день, вернувшегося великого князя посетил митрополит Феогност. Они долго о чём-то беседовал. Уходя, митрополит сказал:

— Итак, завтра, в Успенье я озвучу волю Бога нашего Иисуса Христа и благословлю тебя на княжение.

Князь в благодарность низко склонил голову.

И вот, рассекая орущую от счастья толпу, появился великий князь.

— Каков молодец! — восхищались многие.

Он высок, строен, удлинённое лицо выглядит строгим. Подбородок, украшенный аккуратно постриженной бородкой, приподнят, отчего его вид казался гордым. Но от этого он не терял своей привлекательности. Брови по-девичьи дугой. Щёки тщательно выбриты.

— Гордый! — толкает боярин соседа и показывает на торжественно идущего к церкви князя.

Он одет по старинке. На нём синее корзно с красным подбоем. Оно застёгнуто на плече красной запоной с золотым отводом. Под ним — тёмный аксамитовый кафтан. Из-под него виден золотой пояс с четырьмя концами. Золота вообще много: воротники, рукава, подол и края кафтана наведены золотом. На ногах — красные востроносые сапоги. На голове — шапка с красными наушниками и зеленоватым подбоем с горностаевой опушкой. Его одежда удовлетворяет народ.

— По стопам отцовым пойдёт! — заключают они, испуская радостные вздохи.

За ним идут князья: тверской Александр Михайлович, ярославский Василий Давыдович, князь Андрей Фёдорович Пожарский, рязанский Иван Иванович Коротопол, муромский Василий, холмский Всеволод, суздальский Константин Васильевич, Ярослав пронский... воеводы, бояре, купцы, ремесленники... С Пожарским многие милостиво раскланивались, а когда отворачивались, то и плюнуть могли:

— Тоже, полководец сыскался!

А зависть так и лезет из их глаз. А всё та, бескровная победа, даёт о себе знать.

В Успенском соборе Симеона Иоанновича ждал митрополит всея Руси Феогност. Он уже не молод. Седая борода закрывает грудь. Но глаза горят живым огнём. Голос его крепок. Правда, иногда вдруг перехватывает горло. На сей раз слышится его возбуждённый голос.

— Отче наш, иже еси на небесех! Да святится...

Великий князь стоит с опущенной головой, временами осеняя себя крестом.

Но вот молебствие закончено. По случаю начала своего княжения Симеон Иоаннович выставил для народа питие в бочках и еду на длинных столах. Ими заставлена вся кремлёвская площадь. Чтобы не было толкотни и давки, следят княжеские дружинники. Иногда особенно нетерпеливых могут и дубинкой охладить.

А князья, многие бояре, купцы да ремесленники, среди которых колокольных дел мастер Борисенко, золотых — Парамша, иконных — Дионисий, собрались в большой княжеской светлице. Его отец, Калита, был прижимист на это дело, не баловал свою опору. Сын тут вроде не в отца. Хорошо это или плохо? Для кого как. Боярин Василий Кочева, одобрявший Калигу в этих делах, был не очень доволен:

— Не пустил бы Московию с протянутой рукой.

Недалеко от себя Кочева увидел Пожарского. К нему кто-то отчаянно привязывается. Но видно, князь не очень-то хочет общаться. Никак Димитрий, его, Пожарского, старший брат. Глаза что-то подводят. Повернулся к верному другу Миняю:

— Скажи, — просит он, — никак Димитрий рядом с Пожарским.

Тот посмотрел в ту сторону и ответил:

— Он!

— Ты смотри, — чему-то подивился боярин.

Вошёл великий князь в сопровождении братьев Ивана и Андрея. Такой же гордый. Подошёл к креслу. Взглядом повелителя окинул трапезную. Все враз смолкли. Стольник суетливо налил ему в кубок вино. Великий князь приподнял его, посмотрел на тёмно-вишнёвую поверхность, словно хотел что-то прочитать на ней Потом, подняв голову, заговорил:

— Други верные! Мужи доблестные! Братья родные! Кланяюсь я вашей воле.

После этих слов он замолк, словно ожидал отклика на свои слова. Но трапезная молчала. Тогда, слегка откашлявшись, он продолжил:

— Хочу вам сказать: я, великий князь Симеон Иоаннович, со своими братьями младшими, князем Иваном и князем Андреем, целовали крест у отцовского гро6а сегодня поутру. Быть нам заодно до смерти. Брата старшего иметь и чтить в отцово место. А свидетелями этого договора были: тысяцкий Василий, бояре Михаил Александрович, Василий Окатьевич, Ананий Окольничий, Иван Михайлович.

Названные бояре, не без гордости, кивали головами, А князь продолжил:

— Мой отец Иоанн Даниилович был для вас старшим братом. Чтили ли вы его?

Хоть и вопрос задал Симеон, но голосом уверенным, властным. Сразу чувствуется: князь не кисель.

— Чтили! — хором ответила трапезная.

— Теперь я, великий князь, спрашиваю вас: чтите ли вы меня старшим? — голос звучит ещё крепче.

Мгновенная тишина вдруг нарушается криком:

— Чтим!

Симеон кивнул головой и продолжил:

— При отце Русь была сильна и славна тем, что князья беспрекословно повиновались старшему. И теперь, — голос его набрал силу и, кажется, лёг на плечи присутствующих такой невероятной тяжестью, что её трудно выдержать, — только таким беспрекословным повиновением ему, Симеону, мы можем освободиться от татарского ига!

Последние слова поразили присутствующих. Так говорить в открытую о своих поработителях... значит, чувствует силу молодой князь! Или глупая молодость заговорила? Беды бы не накликал. У Калиты тишина была.

Поднялся митрополит. Поднял с груди свой крест и, крестя им Симеона, проговорил:

— Церковь, великий князь, готова благословить тебя на этот святой шаг. Но этот шаг не должен быть опрометчивым.

Потом он, оставшись вдвоём, напомнил князю его слова, сказав:

— Симеон Иоаннович, ты будь осторожен. Знай, у хана длинные уши. Беду так можешь накликать.

Князь, видать, сам это понял:

— Ты прав, владыка!

Больше никто никогда не слышал от него этих слов. Даже больше, если кто-то пытался напомнить о них, князь резко пресекал эти речи.

Первым, опережая князей и бояр не по чину, вскочил с кубком в руке Борисенко:

— Слава великому князю!

— Слава! — подхватила трапезная.

Всё шло хорошо, пока подвыпивший боярин Михаил Васильевич, шатаясь из стороны в сторону, не подошёл к Симеону и не спросил:

— А почему... ты великий, а где Всея Руси? Калита в последний приезд привёз... ето званье.

К нему подскочили более трезвые бояре и увели. Глядя на других, смотревших на него весьма выразительно, Симеон понял, что все ждут от него ответа. И он ответил, как ему сказал хан Чанибек:

— Многие не хотят возвеличивания Московии, и не только среди русских князей, но и среди мурз орды, — он поднял кубок. — Выпьем за могучую и процветающую Московию!

Призыв возымел своё действие.

Отшумела, отпьянствовала Русь, и началось великое княжение. А зачиналось оно не с хороших вестей. Литовцы пытались захватить Можайск, новгородцы пограбили Устюжну и повоевали Белозерскую волость. А ведь знают, что её купил ещё Калита. Что ж, пробуют новую московскую власть. Она её покажет.

Симеон позвал к себе Кочеву. Буквально на крыльях летел к нему боярин: «Раз зовёт, значит, понадобился! Нужон! Слава те...». Боярин по привычке стукнул в такую знакомую дверь и, открыв, спросил, тоже по привычке:

— Можно?

Симеон усмехнулся:

— Ты забыл добавить: великий князь!

— Да я... — по привычке, топчась у порога, проговорил боярин.

— Ладно, Василий, проходи и садись! — доброжелательно сказал Симеон, чем несказанно обрадовал старого боярина.

Когда Кочева уселся, Симеон, глядя на него, спросил:

— Боярин, как бы поступил отец?

Василий понял, что тот имел в виду действия новгородских захватчиков.

На его вопрос боярин ответил вопросом:

— А как ты бы, великий князь, считал нужным проучить нагляцов?

Князь даже покраснел. Но боярин вроде и не заметил этой перемены.

— Я бы... — в раздумье произнёс Симеон, — собрал войско... — он замолчал и посмотрел на боярина.

— А Калита, — боярин не стал произносить его титулов, — думаю с войском бы он не торопился, а ударил бы по их карману. Взять хотя бы Торжок. Этот городишко столько сыпит в их карман, считать, не пересчитать.

От этих слов, похоже, что-то прояснилось в голове князя. Отец многому учил сыновей, но не всё оседало в их головах. А вот жизнь быстро заставила понимать многое. С первых дней своего правления Симеон понял, что такое деньги: Орде отдай, воинам плати. А разным купцам, мастерам... О, господи! Сколько их, стоящих с протянутой рукой! Князь слушал боярина внимательно. Было видно, что он не хочет пропустить не единого слова. Когда боярин закончил, Симеон встал с кресла, подошёл к Кочеве и обнял его. Похлопывая его по спине, князь сказал:

— Хороший ты дал мне урок. Век не забуду, — и поцеловал его в щёку.

Боярин растрогался и его потянуло на разговор:

— Калита, — начал он, — берег людей, поэтому они, видя это, шли к нему. Не разбрасывая деньгу, он через монету решал свои дела. Ты, вёл...

— Ну, будет! — перебил его Симеон. — Для друзей таких, как ты, я просто... Симеон. На худой конец — князь.

— Так вот, князь, он прибрал и Белозерск, и...

Симеон с улыбкой закончил:

— И Галич, и Углич!

— Князь! — восхитился Василий, — ты молодец! Всё знаешь. Вот и иди стопами отца!

— Так и пойду! — ответил тот.

Боярин был на пороге, когда его остановил голос Симеона.

— Василий, кого бы послать в Торжок?

Боярин повернулся и ответил:

— Я те пришлю Миняя, он всё знает.

Появление в Торжке московских сборщиков дани вызвало у местного воеводы что-то вроде шока. Смерть Калиты тут посчитали как освобождение от московской власти. И вот на тебе. Воевода срочно, тайно, отправил гонца в Новгород. Но пока оттуда не было никаких вестей, сборщики исполняли свои обязанности весьма сурово. Порой дело доходило до того, как когда-то Кочева и Миняй сделали с боярином Аверкием. Тогда они подвесили его за ноги, и тот враз выплатил всю дань.

В Новгороде, получив такую весть, всполошились не на шутку. Собрав воинство, спешно отправили его на помощь новоторжцам. И вот в разгар работы сборщиков в город ворвались новгородские воины. Они схватили московских сборщиков, а сами стали готовить город к осаде, понимая, что Москва так дело не оставит. В Москву же новгородцы послали гонца, чтобы он передал Симеону:

— Ты ещё не сел у нас на княжение, а твои люди у нас насильничают.

В ответ Симеон решил действовать решительно, рассудив так: Новгород наглеет. Мало того, что он повоевал его земли. Он ещё схватил его людей в Торжке, законно собиравших там дань.

Прощать их обиды больше нельзя. И он собрал всех северных князей и объявил им, чтобы они приняли участие в походе на Новгород.

Между тем в Торжке прознали, что московский князь готовит поход и что собираются большие силы, в Новгород вновь был срочно послан гонец. Они испугались, что москвичи собираются и им отомстить за набег новгородцев.

Но... Великий молчал. Дальновидные бояре потихоньку оставляли город и убегали в Новгород. Чернь заволновалась. Успокоить их пришёл боярин Семён Внучек и пообещал, что через день или два появятся новгородцы. Но их не было. Ни через день, ни через два, ни через три... А бояре уезжали.

Москва внимательно следила, что творится не только в Новгороде, но и в Торжке. Решать вопросы помогал Кочева. Он рассказал Симеону, как Калита отрядил своих людей в Тверь, и там те, ловко орудуя, подняли бунт против татар и князя. В результате Александру пришлось бежать в Псков. Князь понял смысл сказанного и посла! в Торжок Михаила Давыдова, знающего город. Михаил нашёл там дьякона Днедко. Им был Пётр Сорока, торжокский купец. Когда-то Давыдов выручил Сороку, дав ему в долг десять золотых. Давыдов нашёл его в лавке. Узнав своего спасителя, тот упал ему в ноги.

— Не надо, Петро! — поднял он его. — Хочешь с Московией торговать?

— А кто не хочет? — ответил он.

— Тогда... — он что-то зашептал ему на ухо.

— Это мы могем, — улыбнулся купец и закрыл лавку.

Что купец говорил народу, Давыдов не слышал. Но народ поднялся и ринулся громить хоромы боярские со словами:

— Зачем вы призвали новгородцев? Они схватили московитов, а нам за это приходится погибать!

Семён Внучек, видя такое дело, в надежде, что его услышат, как и в прошлый раз, пришёл их успокоить. Но его тут же убили, а хоромы разграбили. Все москвичи были освобождены.

Это событие донеслось до Москвы. Князья потянулись в Москву. А некоторые обещали присоединиться по дороге. Когда вопрос встал о том, кого поставить над объединёнными силами воеводой, Симеон назвал князя Пожарского, зная о его успешном походе на Можайск. Но, как оказалось, против были воеводы Александр Иванович, Фёдор Акинфович и бояре Фёдор Хлебович, Дементий Давыдович и другие, мотивируя это тем, что, мол, он имеет небольшой военный опыт и один поход ни о чём не говорит. Великий князь растерялся. «Как жаль, — подумал Симеон, — что нет Кочевы. Тот бы подсказал». Он только вздохнул и... согласился, отдавая преимущество Фёдору Акинфовичу.

В первый поход Симеона вызвалась проводить Анастасия, взяв с собой сыновей — старшего, Василия, и младшенького, Константина. Отец приказал посадить Василия на коня, чтобы он ехал рядом. Надо было видеть малого, как он возгордился этим! У него проявлялись отцовские черты. Несмотря на весьма юный возраст у него и посадка на лошади была отцовская: левый бок выдавался вперёд. Княгиня заволновались, но когда рядом появился Савёл, Анастасия успокоилась. Она привыкла к этому немтырю: умному, осторожному, услужливому.

А между тем зима накатывалась неотвратимо. И никакая сила не могла её остановить. По утрам стоячие воды покрывались тонким прозрачным и фигурным льдом. По ночам порой выпадал снег. Утром дети, вылезая из тёплой кареты, с радостным криком принимались играть в снежки. Младшенький, Константин, от меткого снежка Василия принимался было за плач, да дядька, приставленный к княжичу, басил:

— Ты чё... девка аль мужик?

— Му... му... зик! — сквозь слёзы отвечал тот, вытирая их рукавом.

— Тогда чё нюнишь?

Младшенький быстро усмирялся.

Леса, спрятав свой наряд, стояли точно раздетые, жеманные девицы перед холодной речкой. Вскоре Константин засопливел и стал кашлять. Княгиня сказала мужу, что ей с детьми наш возвращаться домой. Князь кивнул головой. Дав согласие, он тут же поправился:

— До Твери остался один переход, может...

Княгиня не дала ему договорить:

— Нет, милый, дальше будет ещё холодней. Всё равно надо возвращаться. Костик-то, видишь, как простыл.

— М-да... — промычал: князь недовольно.

Да, князю не хотелось расставаться с Анастасией. Вот как в жизни бывает: Себе жену он не выбирал и хорошо помнит, как это случилось. Отец вызвал и просто объявил, что ему в жёны предназначена дочь самого Великого князя Литовского Гедимина. Он тогда ничего не сказал отцу, только так зыркнул на него, что этот взгляд можно было расценить как внутреннее несогласие. Семён, так тогда звали княжича, боялся, что она будет спесивой, гордой и надменной женой. И, как он представлял себе, страхолюдиной.

Но как показала их совместная жизнь, быстро развеявшая все его опасения, лучшей жены он себе не представлял. Её доброта, мягкость, уступчивость покорили его. А её женское обаяние в сочетании с женскими прелестями окончательно приковали княжича.

И вот это расставание не могло не огорчить князя. Это хорошо было видно по его настроению. В душе Анастасия очень радовалась этому, напуганная в детстве рассказами о русских как о звероподобных людях. И как она была счастлива, когда рассеялись все страшные сомнения! Одним словом, это была счастливая семья.

Князь отлично понимал, что до окончания похода было далеко. Они продвигались медленно, дожидаясь не подошедших ещё князей. Ему не хотелось появляться перед новгородцами с разрозненными силами. И князь терпеливо ждал, когда все соберутся, чтобы показать противнику всю мощь Московии. Пусть задумаются.

Он проводил жену и детей до деревни Козлово. Там они попрощались. Княгиня даже вытерла слёзы. Особенно не хотел ехать назад Константин. Он раза два принимался реветь.

— Возьми, батяня, мня с собой!

И только пообещав, что в следующий раз они поедут с ним и будут до конца похода, малой согласился вернуться в карету. Махнув вознице: «давай!», князь глядел им вслед, пока карета с дружинниками не исчезла из вида.

Вернувшись в лагерь, князь увидел появившегося там тверского князя Константина. Они обнялись, расцеловались.

— Да... вот своих проводил, — объяснил Симеон своё отсутствие.

— Как жаль! — воскликнул тверичанин.

Симеон посмотрел на него.

— Да хотели мы пригласить вас к себе. На денёк, не проезжать же мимо дорогому соседу.

Он почему-то не называл его великим князем. Только что получивший этот титул молодой князь ещё наслаждался своим величием.

— Так получилось, не знали. А почему меня не хочешь пригласить? — великий князь с улыбкой смотрит на Константина, но взгляд был холодный.

— Да отчего... и тебя, великий князь, — он, наверное, почувствовал в этом взгляде соседа свою оплошность и постарался её исправить.

— Вот и здорово! Я проголодался.

— Тогда, — вскакивая на коня, воскликнул Константин, — поехали! Милости прошу!

После кончины убиенного в Орде не без помощи Калиты брата Александра, он занял его хоромы, переселив вдову в свои. Княгиня Анастасия редко проживала в городе, всё больше ездила к родне в Кашин. Нужно признаться, не без влияния Михайловича. Трудно сказать, отчего это происходило. Может, его жена ревновала мужа к красивой вдовушке, и тому надо было показать, что не испытывает к ней никаких чувств, дабы избежать домашних скандалов. Или по каким другим причинам, но той частенько приходилось покидать город, в котором у неё так счастливо началась семейная жизнь.

Константин ничего не делал со своими хоромами. Когда-то в молодости Александр, супруг Анастасии, в ожидании дорогого гостя, великого Московского князя, который получил довольно странное прозвище Калита, практически перестроил хоромы и заменил мебель. Так что новому князю не о чем было заботиться. Анастасия догадывалась, что после той встречи с Иваном Даниловичем в её жизни стали происходить разные не очень приятные события. А его признание в любви к ней! Оно и льстило, и пугало. Богопослушная княгиня очень боялась такого греха. Хотя... да что об этом... Что было, то прошло. Ан, не прошло. Узнав, что в гости к деверю приехал знатный гость, она не выдержала, ибо какая-то сила неудержимо потянула её туда, где когда-то состоялась их первая встреча с Калитой. И, взяв дочь, они пришли к князю Константину с проводкой, прикинувшись, что ничего не знают о приезде. Но как не взглянуть на его сына, узнать черты того, который пронёс любовь к ней в своём сердце через всю жизнь? В этом она нисколько не сомневалась и внутренне была горда.

Она вошла в светлицу, когда оба князя, сидя друг против друга, вели беседу. Константин, грозно сдвинув брови, повернул голову. «Кто посмел?» Но, увидев Анастасию, сменил гнев на милость:

— Проходи! — он встал и пошёл к ней навстречу.

— Ты прости, что мы, — она посмотрела на Марию, — ворвались к тебе. Я и не знала, что у тебя гость! Она сделала в сторону гостя лёгкий поклон. Симеон приподнялся и тоже кивнул ей. Константину ничего не оставалось, как представить их друг другу.

— Великий князь Симеон Иоаннович, — он впервые назвал его по всей форме, — княгиня Анастасия, жена... — он кашлянул в кулак, — Александра. А это... княжна Мария, юное создание.

Мария безразличным взглядом огромных лучистых глаз скользнула по фигуре московского князя, чтобы потом уставиться в окно. А вот её мать так и впилась в лицо гостя. «А он красивее отца, несомненно. Какой гордый взгляд! Какие брови, словно у девицы! Какое приятное лицо!» Князь был чисто выбрит. И без того аккуратная бородка пострижена.

Князь тоже впился в неё взглядом. Ещё в детстве он слышал это имя. Помнит, как его мать в отсутствие отца ругала эту «ведьму». «Да она и сейчас прекрасна», — отмстил он про себя, догадываясь о причинах ненависти матери к этой женщине. Нежный овал лица, красивый разрез губ. Большие глаза под густыми стрельчатыми бровями. Начинал портить её облик второй подбородок, появилась дряблость щёк. Вся её слегка расплывшая стать говорила, что в девичестве княгиню можно было сравнить с гибкой тростиночкой. После такой оценки он перевёл взгляд на дочь. Та по-прежнему не обращала на гостя никакого внимания, занятая наблюдением за парой голубей, ворковавших на подоконнике. Зато гость удосужил её долгим взглядом. Мать, поймав этот взгляд, внезапно заторопилась:

— Ой, простите, простите, — защебетала она, — нам пора.

Москвич не удержался от того, чтобы не проводить взглядом юное создание. Когда они скрылись, у Симеона вырвалось:

— Уродятся же такие! — тихо произнёс он.

— Ты, Симеон, что-то сказал? — участливо спросил хозяин.

— Да, так! — махнул он рукой.

Вскоре вошла княгиня и пригласила гостя и мужа в трапезную.

— А я думал, ты забыла про нас! — пошутил Константин, поднимаясь, и движением руки предложил Симеону откликнуться на зов жены.

Отобедав, гость поднялся.

— Мне, князь, пора! — проговорил Симеон и поблагодарил хозяйку за прекрасный обед.

Гость не только внешне был приятен, но и манеры его говорили о том, что он был достаточно хорошо воспитан, что редко встречалось в их кругу. Княгиня была просто очарована московитом. Князь Константин вызвался его проводить. За разговором несколько вёрст промелькнуло быстро. Как и зимний день. При расставании тверской князь пообещал присоединиться с войском в Торжке.

Почему-то это слово запало Симеону в голову. Ранее он не думал даже туда входить, спеша скорее к Новгороду. Но тут у него промелькнула мысль, что в Торжок он зайдёт обязательно. И не только для того, чтобы дождаться тверича. А он подумал о том, что новоторжцы, увидев его войско, поспешат сообщить об этом своим покровителям. А не худо будет, если он, как и в Торжок, пошлёт в Новгород умелого человека. Только кого?

Над этим вопросом князь думал весь остаток пути. Прибыв в лагерь ночью, он распорядился, чтобы утром к нему позвали Пожарского. Его победа под Можайском не выходила у него из головы. А он так хотел, чтобы его первый поход был победоносным и, по возможности, бескровным, не хватало ещё княжение начинать с крови. Кем его назовут потомки?

Князь Пожарский оказался среди войска. Едва начало светать, как он был на ногах. Но утро по времени растянуто. Прийти рано, не дай бог, разбудишь. Вертеться около его походного шатра, как чёрному человеку, не позволяла княжеская гордость. Промучившись некоторое время, он всё же решил к нему ехать. И... опоздал. Подъехав к шатру, он увидел, что воины его разбирали. Андрей спросил:

— Где князь?

Один из них махнул рукой:

— Туды поехал.

Князь пришпорил коня.

Вскоре он увидел ссутулившуюся спину великого князя. «Дремлет!» — догадался Пожарский. Но на этот раз он решил проявить настойчивость.

— Слушаю, великий князь, — раздался громкий голос.

Симеон, действительно вздремнувший, от неожиданности вздрогнул. Повернув голову, узнал всадника.

— А, это ты князь!

— Я, великий князь. Я тебе нужен? — подъезжая ближе, спросил Пожарский.

— Нужен. Ты чем тут командуешь? — поинтересовался Симеон.

— Да... — замялся Андрей, — собрал с сотню своих людишек...

Симеон рассмеялся.

— Решил меня поддержать? — уверенно проговорил Симеон.

Пожарский ответил серьёзным тоном:

— За тобой Русь. А я для Руси сделаю всё. Жизнь готов отдать.

Симеон посмотрел на него широко открытыми глазами.

— И я также! Вот тебе моя рука.

Это пожатие увидел Фёдор Акинфович. Его всего передёрнуло, Он, воевода, а князь его-то не особенно к себе подпускает. А тут... выискался князь... Он скрипнул зубами. Воевода долго глядел в их спины. Подъехать ближе не решался. Но было видно, что Пожарский в чём-то убедил князя. Тот похлопал Пожарского по плечу.

В ночь Пожарский куда-то ускакал с дьяком Нестерко. Перед этим Симеон наказал князю найти в Новгороде Камбилу и действовать через него.

— Это верный новгородец.

А на следующий день показался над вершинами деревьев соборный почерневший крест. Миновав лес, Симеон увидел крепостные сооружения. За ними прятался Торжок. Речка Тверида уже подмёрзла и не могла служить надёжным препятствием. Симеон принял решение пока в город не входить. Вызвав к себе воеводу, он лично указал, как расставить войско, чем весьма удивил воеводу. Фёдор Акинфович ещё больше был удивлён, когда князь приказал зажечь костров в два-три раза больше обычного. «Всё ето штучки Пожарского», — не без злобы подумал он. От этих ночных костров в Торжке было светлее, чем днём.

— Вот это войско! — изумился новоторжский воевода и... послал с этим известием нарочного в Новгород.

Его свободно пропустили.

Загнав коней, Пожарский и Нестерко вскоре были у новгородских стен. Но не только они быстро скакали. Новоторжец опередил их, зная более близкие дорога. Его рассказ о силе московского войска так напугал посадника, что тот приказал на ночь закрывать ворота. О решении посадника стража узнай от прискакавшего сотника.

— Закрывать, так закрывать, — поднимаясь с пригретого места, сказал один из них, потягиваясь, — пошли, робе! — позвал он товарищей.

Припорошённые снежком ворота поддавались с трудом. Им пришлось ногами расчищать площадку.

— Фу! — снимая шапку и обтирая вспотевший лоб, произнёс один из них, берясь за створку и пробуя слабину. — Пойдёть! — чуть не крикнул он, толкая поскрипывающую воротину.

— Стой! — раздался крик его товарища.

— Чё? — спросил тот, поглядывая на стражников.

— Глянь! — и он показал на дорогу, ведущую в город.

По ней скакали к городу двое неизвестных всадников.

— Подождём? — спросил тот, кто начал закрывать ворота.

— А чё! Подождём! — откликнулся его товарищ. — Чай, двое-то нас не напужат!

Все рассмеялись.

Неизвестные оказались добрыми дядями, дав каждому по серебряной монете. Н эту деньгу можно разгуляться! Да ещё как. Видя довольные лица стражей, один из всадников сказал:

— Ещё подзаработает тот, кто укажет дорогу к боярским хоромам Камбилы, а то в темноте, боюсь, долго проищем.

Туг же нашёлся один из стражников, кто вызвался это сделать. Когда он вернулся, товарищи спросили:

— Ну как?

Тот показал целую горсть мелкого серебра.

— Повезло! — раздались завидные голоса. — Да на эти деньги ты конягу купишь.

Стражник махнул рукой:

— Коняга у меня есть. Зачем ещё?

— Тогда в кабак! — дружно засмеялась охранная братва.

— Посмотрим, — неопределённо ответил гот, пряча деньгу в кисет.

А под Торжком наутро перед Симсоновым шатром появилась посыльная новоторжская братия: воевода, оставшиеся бояре. Они слёзно просили великого Московского князя Симеона Иоанновича проявить к ним милость и войти в город. Симеон гордо выслушал их и важно махнул головой. Обрадованные новоторжцы упали на колени и поползли к нему:

— Спаситель! — протягивали они к нему руки.

Через несколько дней Симеон покинул Торжок, и пополнившееся войско ионию на запад.

А в Новгороде, не то от растерянности, не то от страха, кинулись собирать своё войско. Но по мере того, какие достигали их ушей слухи, меняли решения. На посаднических посиделках, которые, практически, проходили днём и ночью, кто-то из бояр предложил поискать помощи извне. И все стали думать, кого позвать. И прежде всего подумали о литовцах. Даже обрадовались, что им пришла в голову такая спасительная мысль. Но какой-то боярин, заросший, как болотная кочка, поднялся и, прежде чем что-то сказать, громко, басисто расхохотался.

— Литовцы! Ха! Ха! — Да вспомните, как они улепётывали от московитов у Можайска.

— Што верно, то верно! — вздохнул посадник.

— А чё, если ф... немчуру? А?

Схватились за него. И стали готовить туда посланцев. Но, как и в Торжке, этому помешала... чернь. Кто-то её успел настроить, и те явились к посаднику с угрозами:

— На русских братьев немчуру посылать? Да мы вас, как в Торжке!

Пока они заседали, в один из таких дней кто-то ворвался в посадническую и огорошил словами:

— Пришёл великий Московский князь!

Весть о приходе московитян ветром пронеслась по Новгороду. Горожане ринулись на крепостные стены. Кого тун только не было! И бояре, и воины, и чернь, и ремесленники. И увидели мощную людскую реку, которая полумесяцем охватывала город. А войска всё шли и шли... Все их голоса вылились в один:

— Ну и силищу собрал великий Московский князь!

Поздний приход двух посланцев Симеона в хоромах Камбилы встретили вначале с недоверием. Когда один их них, рослый и внушительный, объявил себя князем Пожарским и добавил, что он от великого Московского князя, который рекомендовал его, Камбилу, как надёжного человека, тот стал оттаивать. А когда хозяин, взглянув на второго, узнал в нём Егора, это породило полную уверенность. Что говорить! Всякое в жизни бывает, а вдруг, не очень-то к нему хорошо относящийся посадник, решил проверить его. Время-то страшное надвигается. Встреча стала братской. Узнав о сути дела, Камбила восхитился задумкой князя: сберечь русскую кровь. Для выполнения задуманного они разделились: Камбила брал на себя бояр, Егор — Оницифера, а посадника — сам Пожарский.

Усталый и разбитый, с тяжёлыми думами: выходить драться или просить... пощады, он шёл домой. Просить пощады не очень хотелось, узнав, что на помощь идут псковитяне, да и северные земли собрали недюженную рать: «Может... рискнуть? Проучить этих московитян... да и я вырасту в глазах горожан».

Вот посадник дошёл до угла ограды. Несколько шагов — и он... дома. Посадник оглянулся и отпустил стражу. Но не успел сделать и нескольких шагов, как из-за могучего дерева навстречу ему шагнула человеческая фигура. Это было так неожиданно, что посадник встал как вкопанный и на какое-то время лишился дара речи. Он пугливо оглянулся назад. На улице было пустынно.

— Тебе чево? — он старался в то же время рассмотреть в фигуре черты знакомого человека, — спросил грубовато посадник, хватаясь за рукоять меча.

— Ты правильно сделал, — заговорил незнакомец, — что не послал помощь Торжку несмотря на их просьбы.

Посадник усмехнулся: «Не послал-то не потому, что не хотел или чего-то испугался, а просто под рукой не было воинов. Их надо было собирать, а на это требовалось какое-то время». Но он промолчал. А дух начатого разговора смягчил настороженность Фёдора, и он убрал руку с рукояти меча. Этого не мог не заметить незнакомец и усмехнулся. Посадник показывал всем своим видом, что он ждёт продолжения разговора. Посмотрев по сторонам и убедившись, что они по-прежнему одни, незнакомец вновь заговорил:

— Я хочу с тобой поговорить...

— Это о чём жить? — расслабленно усмехнулся посадник, поняв, что тот пока не хочет на него нападать.

— Да о твоей жизни, если она тебе дорога.

Посадник качнул головой:

— Чё ето ты о моей жизни заботу проявляешь?

— Да просто не хочу кровь русскую понапрасну лить.

— Мд-а-а... а кто хочет?

— Да ты же, посадник, — ответил незнакомец, не спуская с него острых глаз, и добавил — ты тут голова.

— Ну… я, — согласился тот, — но у нас ещё есть вече. Оно всё решает.

— Не хитри, боярин, оно будет только радо, узнав, что дело может обойтись без крови. Да, кстати, ты мощь Московии видел. Я стоял недалеко от тебя и наблюдал, как широко раскрылись твои глаза. Испужался?

Посадник ответил не сразу. Потом сказал:

— Да... нет. Скажи лучше, кто ты будешь?

— Я? Да... московский князь.

От этих слов Фёдор сделал шаг назад.

— Князь?

— Да, князь.

— Э, князь, — он подошёл к нему и взял его за пряжку, — вот сейчас крикну своих, они тя схватят и повесят на этом суку, — кивнул он на дерево.

— Не успеют.

Посадник не успел договорить, как нож упёрся ему в живот. Боярин посмотрел на нож. Сталь тускло блестела в лунном свете.

— Не балуй, — отводя руку, проговорил князь.

— Я тебя понял. Скажу честно, ты прав. Я и сам, идя домой, об этом задумался. А пойдёт ли на мир твой князь, когда мы откроем ворота?

— Я, думаю, пойдёт. Только... — он поднял его голову за подбородок, — хорошо надо моего князя просить. Он у нас гордый.

Князь отнял руку, повернулся и решительным шагом направился было прочь. Но его окликнул посадник.

— Эй, а как я?

Пожарский понял вопрос. Вернулся и сказал полушёпотом, но выразительно:

— Наш князь таких людей не забывает! — последнее слово он сказал по слогам.

Домой Фёдор вернулся совсем сумрачным: «Что же ему делать?»

— Как там? — он не слышал, как вошла жена.

— А! Отстань! — снимая рубаху, рыкнул тот.

Раздевшись, он рухнул на лежак и тотчас захрапел.

Но поспать ему не дал вечевой колокол.

— Федя! Федя! — трясла жена за плечо.

— А? А? — сквозь сон замычал он. — Не слышишь? Кто зовёт?

— Народ! — ответила она и пошла к себе.

Его сознание подсказало ему, что надо прислушаться к словам жены. И до него дошло, что тревожно на площади, его зовут...

Бояре и купцы стояли отдельно. Причём бояре разделились на две группы. Они что-то меж собой порой горячо обсуждали, посматривая друг на друга не очень добрыми взглядами. Купчины тоже перешёптывались, но делиться пока они не собирались.

— Идёт! Идёт! — пронёсся возглас по толпе.

Завертелись головы, и многие увидели, как широким шагом к ним приближался посадник. За ним следили не только из толпы, но и из приоткрытого окна дома владыки.

— Чё, посадник, делать будем? Аль мир с Москвой, аль на битву позовёшь? — встретила такими возгласами площадь.

Посадник остановился, посматривая то на одну, то на другую сторону.

— А чё вы хотите? — громко спросил он.

— Ты лучи ответь, — выступил Иван Обакумович, боярин, — будет помога аль нет.

— Хм, — посадник усмехнулся, поднял голову вверх.

— Ты чё там глядишь, ты на мня гляди! — завопил Иван.

— Сороку смотру! — с хохотом ответил тот.

Боярин на мгновение растерялся, а потом вплотную подошёл к Фёдору.

— Ты, Фёдор, не крути, — он говорил со злобой, — мы тя подняли, мы тя и скинем. Ишь, сорока ему понадобилась.

— Да он насмехается над нами, — загудели бояре.

Посадник поднял обе руки. Но бояре не унимались. Тогда завопил народ за спиной посадника:

— Чё слово посаднику сказать не даёте?

Толпа угрожающе двинулась на бояр. Почувствовав неладное, посадник повернулся к ним:

— Спокойно, люди добрые! Щас вам всё скажу!

От этих слов толпа остановилась в ожидании, а посадник посмотрел, где бы найти место повыше. Помост снесли на последнем вече. И увидел чью-то телегу. Его взгляд поняли и сразу несколько человек бросились подкатить её. Когда она оказалась рядом, посадник по-молодецки запрыгнул на неё. Он поклонился толпе, кашлянул в кулак, окидывая её испытующим взглядом. Что она таит: мир или войну? Потом заговорит:

— Новгородцы! Вы хотите слышать, будет ить нет помощь?

— Да-а! — дыхнула толпа.

— Я отвечу: на наш посыл литовский князь молчит! Немцев просить будем?

— Не-е-е! — ревёт народ.

— Так чё: биться аль мира просить?

— Мира!!!

— Биться!!!

Толпа начинает делиться. Всё смешалось.

— Сказать хочу! — басит, как из бочки, огромный боярин.

Его животик утюжил толпу. Добравшись до телеги, пляшет около, никак не может взобраться. Наконец ему удалось поднять на телегу ногу. Кто-то толкает под ягодицы так, что он взлетает, как петух на насест. На ногах от такого толчка устоять не мог и на карачках добирается до середины телеги. Слышится хохот. Боярин поднимается с колен, отряхивает кафтан и начинает басить:

— До коль Москва нас грабить будет, люди добрые?! Скоро по миру пойдём, а им всё мало.

Кто-то хохочет:

— Смотри, голодаить! Бедный!

— Да когда, люди добры, мы головы подымим, да дадим им под зад?

Толпа помирает от хохота:

— Под иво зад! Ха! Ха!

— Хватит! — просмеявшись, заорала толпа, — Слазь! Долой иво! — несколько рук вцепились за подол кафтана.

Между тем среди бояр идёт свалка. Кто-то поддерживает толстяка, кто-то против. Трещат не только кафтаны. Дело дошло до бород. У кого-то из носа кровушка побежала.

— Мир!

— Война!

Когда выдохлись, не придя к решению, заорали:

— Пущай посадник скажет!

— Федька, давай! Скажи слово!

Фёдор стоит, выжидает, когда стихнут. Бояре поправляют одежду, тащат из карманов тряпицы, кровь оттирают.

Наконец толпа поутихла. Когда Фёдор убедился, что можно говорить, кашлянув, воскликнул:

— Новгородцы! Ноне ночью вы видали, кака московская мощь! Видали?

— Видали! — орут толпой.

— Сломим, её аль нет? — продолжает Фёдор пытать толпу.

— Шею сломам, — орёт чей-то звонкий голос, — себе.

— Прав! Прав! — несётся могучий голос веча.

— А кто хотит биться? — глядя вокруг, орёт посадник.

Таких не находится.

— Послов! Послов! — толпа знает, что надо в таком случае.

— Кого хотите? — Фёдор глядит вокруг.

— Владыку! Владыку!

Когда расходились по домам, многие бояре ворчали:

— Федька-то предался Симеону.

Владыку Василия великий князь Симеон Иоаннович встретил весьма достойно. Владыка был среднего роста, не молод, мудр, о чём говорили его умные, с добринкой, серые глаза. Окладистая борода и упитанная фигура придавали ему внушительный вид. Одет он был в чёрную, до пола, мантию, с чёрным же клобуком на голове. На груди — внушительный позолоченный крест. Голос басистый, но проникновенный.

Князь вышел к нему навстречу. Склонил голову, поцеловал руку и жестом пригласил пройти вперёд. Опережая, открыл перед ним дверь. В этом внимании владыка не почувствовал раболепия и угодничества. Наоборот, он понял, что, несмотря на княжескую молодость, перед ним твёрдый, последовательный правитель, довольно уверенный в себе. С такими лучше не связываться. Отец Василий знал Калиту и понял, что сын ему не уступит, если не обгонит.

Симеон начал встречу с вопроса: встречался ли он с митрополитом Феогностом?

— Да, сын мой, — тряхнул владыка побелевшими кудрями, выступающими из-под клобука.

— Ну, и... как, владыка? — князь, склонив голову, смотрел на священника.

— Мы все, слуги Божьи, жаждем мира, — ответил владыка.

— Это хорошо... — что-то обдумывая, заметил Симеон.

Потом князь вежливо предложил ему перейти в светлицу.

— Прости, Господи, — крестясь, проговорил Василий, — грехи наши тяжкие, — и присел в подставленное князем кресло.

— Сын мой, — начал он, — мои прихожане обратились ко мне, чтобы я привёз им мир и дружбу с таким великим княжеством, как Московия. Да, мы часто нарушали наши договора, и сейчас я знаю, что недобрые дела наших мужей заставили тебя, князь, прибегнуть к оружию. Но мы, слуги Божие, всегда считаем, что мир — вот истинное Божье веление.

Проговорив, владыка слегка откинулся на спинку кресла и внимательно стад смотреть на Симеона, как бы вытягивая из него добрый ответ.

— Владыка, — начал князь, пошевелись в кресле, — не я начал...

— Я знаю, — вставил владыка.

— Так вот, — продолжил князь, — на мир я готов. Только... — князь замолчал и в свою очередь внимательно посмотрел на владыку.

— Я слушаю, сын мой, — проговорил владыка, поняв, что мир, который князь предложит, будет суровым наказанием провинившемуся граду.

И заранее сказал себе, что он будет за то, чтобы его принять. С новым князем шутки плохи. Попробовали, слаб он или нет, получили своё.

— Слушаю, — повторил он.

Брови князя сошлись и нахмурилось чело:

— Я согласен, — начал князь. — Расчёт пойдёт по старым грамотам, вашим, — на последнем слове он сделал ударение, как бы желая подчеркнуть, что ничего нового пока не предлагает, — и они заплатят чёрным бором, а тысячу рублей я возьму за Торжок.

Владыка кивком головы подтвердил разумность его решения.

— Но это не всё. Я, как и мой отец, не люблю и не хочу лить понапрасну людскую кровь. Тем более, начинать с неё своё княжение. Но они оскорбили не только меня. Они оскорбили всё княжество, — говоря, князь не мигая смотрел на владыку. — Поэтому, — продолжил князь, голос его стал жёстким, а лицо приобрело выражение решительности и неуступчивости, — я отведу свои полки только тогда, когда бояре и посадник придут ко мне босыми и на коленях попросят о милости.

Владыку потрясло то, что он услышал, но куда деваться? Да, признаться, кое-кто из новгородцев заслуживал это. Владыка не возражал.

Вернувшись, владыка встретился с представителями боярства, купечества, главным посадником, посадниками улиц, житых людей. Когда владыка закончил повествование, наступила гнетущая тишина. Спорить или что-то доказывать владыке было бесполезно. Хоть и тяжкие были условия, но обошлось без жертв. А на кого бы пал топор? Да кто это скажет. Всё ничего, и чёрный бор заплатим, и за Торжок. А вот идти просить прощение босым, одетым в рубища, а потом встать на колени....

Сбор уже заканчивался. Все устали, но к согласию не пришли. Кому охота ёрзать на коленях! Да и над потомками смех будет. Тогда владыка сказал:

— Пущай вече решает.

Все переглянулись. Вече может решить так, что требование Симеона сладким мёдом окажется. Руку поднял Фёдор Данилович. У всех один вопрос: что скажет посадник? И тот начал:

— Владыка! Прими мою благодарность. Ты ещё раз показал, что мир — это пивная твоя забота!

— И мы благодарны! — заорали и другие.

Владыка встал и поклонился.

— А насчёт того, кто пойдёт, — сказал посадник, — я первый!

После этого нужные люди быстро нашлись.

Когда новгородские посланцы удалились, Симеон сам поехал к Пожарскому, чтобы отблагодарить за его очередную бескровную победу.