Далекий след императора

Глава 24

Наутро после первой брачной ночи великого князя Симеона в хоромы пожаловала известная московская повитуха, как все её кликали, бабка Аксинья. Она должна была показать простынь, которая бы подтвердила, что княжна была девственницей. Но главное действие не состоялось.

Это чудовищное событие начиналось исподволь. Точнее, с первого взгляда, когда он её увидел. Ему рисовалось доброе, приятное личико. А увидел... отталкивающую физиономию. Квадратное сухое лицо с тяжёлой выпуклой челюстью и выступающими скулами. С неясно очерченными губами, за которыми прятались жёлтые кривые зубы. И глаза... настороженные, злые. Да и фигура — плоская, как доска. О женской талии и говорить нечего. И тут впервые Симеон вспомнил Пожарского. Даже появилось желание его позвать, пожаловаться ему, одобрить его правильный взгляд на женитьбу. Но тут же раздумал: «Посочувствует, а сам ещё будет насмехаться. Не-ет! Всё оставлю в себе».

И вот они остались вдвоём. Он решил держаться молодцом, но в первую же ночь произошла ссора. Чтобы показаться ласковым супругом, который не обращает внимания на такие «мелочи», князь назвал её нежно: «Анастасиюшка!» Как это случилось, он сам не мог объяснить. Вырвалось — и всё тут. Каково же было её возмущение, когда она услышала это имя: Евпраксиния грубо заявила:

— Иди к ней на погост и ложись рядом.

Это испортило князю настроение, но он всё же провёл рукой по её телу и ужаснулся. С ним рядом лежала не тёплое, расслабленное тело, а... холодная лягушка с жёсткой, неприятной кожей. К тому же она зло отбросила его руку. Симеон фыркнул, повернулся к ней спиной и так проспал до самого утра.

Встал, вероятно, вспомнив событие прошедшей ночи, в одном исподнем. Шлёпая босыми ногами, пошёл в свою опочивальню. Когда князь в таком виде появился в проходе, толпившееся там любопытное бабьё вместе с Аксиньей в испуге, ничего не понимая, ринулось к выходу. Одно было понятно: или… или... Но кто будет у князя допытываться? И побежала по Москве тихая молва: нечестная...

Трудно сказать, что заставило Симеона совершить поездку, но ему вдруг понадобилось побывать в Орде. Когда проплыли утёс, закрывающий панораму восточного берега, перед князем, стоявшем на носу лодии, тихо скользящей по водной глади, открылась знакомая с юности картина столичного города. Не дожидаясь, когда гребцы вытащат ладью на берег, он спрыгнул в воду и, почерпнув ладонью прохладную волжскую водицу, обмыл его лицо.

Широким шагом, поднявшись наверх, князь увидел несколько человек — татар и русских, которые с лошадьми кого-то ожидали. Подойдя к ним, он подбросил перед ними серебряную монету и спросил:

— Кто довезёт меня до московских хором?

К нему, тщательно вглядываясь в лицо, подошёл мужик, немолодой, с окладистой рыжей бородой и такими же нечёсаными волосами.

— Никак великий князь? — неуверенно спросил он.

— Я, Захар, я! — узнал он одного из тех, кто сторожил московские хоромы.

— Каким ветром, князь? — оживился Захар.

— Попутным! Ну, поехали?

— Поехали, князь! — весело отозвался тот и взял за уздцы коня.

Въехав в Сарай-Берке, Симеон почувствовал какое-то странное, тревожное ощущение. «С чего бы это? — глядя вокруг, спросил он сам себя. — Всё вроде, как было». Но всё же решил выяснить.

— У вас тут ничего не случилось? — спросил князь возницу.

— Да нет, князь. Всё, слава богу, живы, здоровы. — Но-о! — крикнул возница на лошадей и взмахнул кнутом.

Подъезжая к хоромам, Захар ещё издали заорал истошным голосом:

— Эй, вы, тама! Вороты отчиняйте[39]!

Князь даже усмехнулся. Захар был услышан.

Въезжая во двор, Симеон увидел, что Захар словно разворотил муравейник: кто тащил куда-то бочки, кто-то мел двор, кто убирал развешанное бельё... Отвечая на приветствие кивком головы, князь легко вбежал на крылец, погладил по головке стоявшего без штанов какого-то мальца и прошёл к себе. Толстая пожилая баба, давняя княжеская приспешница[40], бесцеремонно открыла дверь в опочивальню:

— Князь Семён! С прибытьем тя! Чё истить будишь? — почти пропела она.

Симеон ещё с первым своим приездом сюда вместе с отцом познал эту стряпуху: бесцеремонную, прямую, но добрую, сердечную женщину и отменную повариху. Отец не только не обращал на её бесцеремонность никакого внимания, но даже в какой-то степени поощрял, делая ей небольшие подарки. Поведение отца передалось и сыну. Натягивая лёгкие светлые порты, князь бросил:

— Как всегда, Макаровна! Моё любимое.

А любимым блюдом князя были: кусок обжаренного мяса с кровинкой внутри, посыпанный жареным луком. И толстая, из толчёного зерна, лепёшка с холодным молоком. Простые блюда, а в московских хоромах, как он ни добивался, так приготовить никто не мог.

— Только скорей! — крикнул он ей вдогонку.

На что она, не останавливаясь, ответила:

— Хоть быстро, ступай к татарве!

Когда всё было готово, она, бесцеремонно открыв дверь, сказала:

— Семён, пошли!

Обычно она усаживалась напротив. Ей надо было видеть, доволен ли нет князь тем, что она приготовила. Неизвестно, что было бы с ней, если бы она увидела сморщенную княжескую физиономию. И всегда уходила, когда убеждалась, что её блюда «уписывают с невероятной быстротой». Она вставала, «плыла» к двери, чтобы вернуться с новой порцией, ставила её и уходила.

В едальне всё было, как всегда. Три кувшина: с брагой, медовухой, квасом. Лепёшки в стопке, обильно пропитанные маслом, и кринка с молоком. Князь уписывал это с таким удовольствием, что Макаровна с улыбающимся лицом вскоре удалилась. Насытившись, Симеон вышел на улицу. Там, во дворе, уже подъехали возы с московской поклажей. Его Нестерка, покрикивая, направлял грузы в нужные места. Занятые делами, люди не заметили, как мимо них прошёл князь. Он хорошо знал дорогу на базар, куда ходил с отцом. Там он научился у него осматривать товары, кое-что подбирая для себя. Потом они шли на работорговый рынок, где Калита отбирал нужных, мастеровых людей и привозил их в Москву Это их руками строились монастыри и церкви, кремлёвские стены да и многое другое.

И здесь было всё, как обычно. Базар ломился от всякой всячины. Он купил полную шапку сладких фиников и, ходя по многочисленным рядам, сплёвывал на землю их удлинённые семена. Отчего почувствовал беспокойство, он не понимал.

А на другой день его принимал Чанибек. Узнав о внезапном приезде московского князя, хан был удивлён. Многих приходилось чуть ли не силком вытаскивать из их нор, а этот незванно... или... он вспомнил, что наказывал князю Пожарскому. И в свою очередь, чем-то обеспокоился хан: «Не уж, что случилось? Хорошо, если по зову...». И хан решил, не откладывая, принять его. Узнал об этом и Зарухожа и тотчас поспешил к Бердибеку.

Царевич только что, обглодав целую кучу бараньих рёбрышек и запив всё это холодным кумысом, откинулся на мягкие подушки. Веки сами собой потяжелели... Но кто-то грубовато схватил его за плечо.

— Кто смел меня побеспокоить? — злобно процедил он сквозь зубы.

Рука потянулась за лежавшей рядом плетью. Но её точно прибили. Он с трудом поднял веки и увидел, что на неё наступил чей-то сапог. Он поднял голову: перед ним стоял Зарухожа.

— Тебе чиво, князь? — недовольно буркнул царевич, убирая руку.

— Царевич, — князь опустился на колени и зашептал ему на ухо: — Ты знаешь, что прибыл московский князь?

— Сименбек? — радостно воскликнул Бердибек.

Он давно знал его, когда тот был ещё княжичем. Они вместе ездили на далёкие кавказские горы. Там подружились.

— Ты чему обрадовался, царевич? — голос князя жёсткий, властный.

Улыбка исчезла с широкого лица царевича.

— Ты знаешь, — продолжал князь, — где сейчас Сименбек?

Тот пожал плечами.

— Хан принял его! — воскликнул князь.

— Ну и что? — спокойно произнёс царевич.

— А то! Когда это было видано, чтобы ханы так быстро принимали разных князей! Это унижает наше достоинство. Они могут это расценить как нашу слабость! А это — конец!

— Уж так и конец? — Бердибек поднялся. — А если это... дружба!

— Какая дружба между властелином и подданным? — голос был гневен.

Лицо покраснело и на нём даже появились капельки нога. Такого Зарухожа Бердибек боялся. Показывать себя слабым ему не хотелось.

— Ты прав, князь! — царевич хотел потрепать его по плечу.

Но князь не дал ему это сделать и сказал:

— Слушай, царевич, твоя нерешительность ведёт к гибели нашего ханства. Темники недовольны ханом. Они могут и к тебе так отнестись. Кто тебя поддержит? Если ты боишься, скажи. Мы найдём другого.

Это уже была угроза. Царевич растерялся. Он уже хотел было направиться к отцу, но решительный вид князя его остановил.

— Если ты это совершишь, то ни тебе, ни хану долго жить не придётся. Подумай. Если хочешь быть правителем, будь им.

Он повернулся и пошёл, даже не спросив разрешения. Это мог сделать только человек, уверенный в своих силах, Бердибек не знал что делать. Он всё же решил идти к отцу.

Встреча русского князя с татарским ханом носила уважительно-дружеский характер. Симеон давно понял и ввёл для себя одно правило: «Хорошо повелевает тот, кто умеет повиноваться». Такое поведение умиляло хана, и Симеон решал довольно сложные вопросы. Одним из которых был вопрос об уменьшении дани. Симеона тоже можно было назвать Калитой.

И всё же, всё же. Идя от хана, он ловил тяжёлые, недовольные, порой угрожающие взгляды ханских вельмож. Раньше он такого не замечал. И князь впервые решил прибегнуть к помощи Ходыря, Он был племянником одного мурзы. В одной из битв покалечил правую руку и стал никому не нужным человеком. Калита когда-то помог ему подняться на ноги и сделал его влиятельным человеком в Орде. Он оказался очень толковым поверенным человеком и часто информировал своего спасителя по разным вопросам, которые поднимались в Орде и касались московского княжества.

Вот этого Хадыря после встречи с ханом позвал к себе Симеон. Они долго разговаривали и тот поведал ему, что ряд татарских мурз недовольны Чанибеком за его дружбу с русскими.

— Кто особенно? — спросил князь.

Тот помялся, потом назвал:

— Зарухожа.

Дав ему несколько золотых монет, Симеон отпустил его со словами, что он заработает больше, если предупредит о готовящихся заговорах. Хадырь низко поклонился, приложив руку к сердцу.

Через несколько дней князь, возвращаясь под вечер к себе, заметил у ограды чей-то силуэт. Положив руку на рукоять меча, он ускорил шаг, ругнув себя, что не берёт с собой стражу.

— Князе! — послышался голос.

Симеон понял, что это Хадырь. В груди ёкнуло: с дурной вестью, не иначе.

Да, весть действительно была страшной. Сын готовит заговор против отца!

— Не может быть! — он схватил татарина и подтянул к себе.

— Мозит, мозит, князе!

Хорошо отблагодарив его, князь отпустил татарина. «Что же делать? — мозг засверлил страшный вопрос. — Сказать? А вдруг Хадырь ошибся?». Тяжело укладывалось в голове такое сообщение: «Чтобы он поднял руку на своего отца! Какое он пережил горе, когда его отца не стало! Что же ему делать?» — с этой мыслью он и заснул. Когда проснулся, а проснулся впервые среди ночи, этот вопрос тотчас всплыл и не дал ему заснуть до утра. И всё же он решил предупредить хана, не говоря конкретно о людях. А для этого он решил рассказать ему одну историю, но что-то в ней изменить. Догадливый хан может понять, но обвинить его в чём-то никто не сможет. А иначе случись что, как тогда к нему, а через него и к Руси отнесётся Бердибек, с которым они когда-то подружились? Надо зайти к нему. А что это даст? Вдруг то, что поведал Хадырь, окажется правдой? Заговор сорвётся, а Чанибек будет знать, что я был у Бердибека. Не привяжет ли он меня к событиям? Нет, лучше я пошлю Бердибеку хороший подарок и обещание, что его навещу. Я думаю, это укротит его нрав. И он не двинет свои полчища на их землю.

Горько, конечно, признавать, но с другой стороны, чем сильнее будет у них борьба за власть, тем слабее они будут. Эта мысль обрадовала. Она освобождала его от необходимости быть порядочным, покорным. Ведь он как-никак подданный, а значит, зависимый, угнетённый. И до каких пор?

Решение было принято. Он посетил заутреню. После окончания её долго о чём-то беседовал с батюшкой. При расставании заверил, что договор он выполнит. И вот он у хана. Пришёл проститься. Настало время вручения подарков и расставания.

И вдруг в этот момент загудел церковный колокол. Чанибек не был христианином и, естественно, в церковь не ходил, а отсюда — не знал её порядков. Но хорошо запомнил, что колокола просто так не звонят. Он не мог понять причину этого звона. Тут могло быть одно: что-то случилось!

Чанибек схватил князя за руку. Глаза его смотрели тревожно, а круглое лицо вытянулось.

— Что это? — испуганно промолвил он.

— Сегодня поминальный день, когда князя Бориса, святого мученика, убил его сын Святополк.

Тут князь немного приврал. Святополк был братом, а не сыном. Но говорить это не входило в намерение князя, было небезопасно привести такую аналогию. Ведь сам Чанибек убил своего брата.

Услышав это, хан расслабился и уже спокойно, как бы шутя, спросил:

— А у тебя сын большой?

— Нет, — охотно ответил князь, — совсем малец, не как твой!

Хан метнул на него быстрый взгляд, но Симеон остался спокойным, как человек, только что пошутивший. И хан, похоже, успокоился.

Хорошо известно, что любое живое существо, как бы оно ни устало, при виде родных мест оживает. То же случилось и с гребцами на княжеской ладье. Кто-то из них, оглянувшись, изрёк:

— Братцы, скоро будем дома!

Этого было достаточно, чтобы силы удвоились, даже утроились.

Но чем ближе они подплывали к родимой сторонке, тем тревожнее становилось на душе. Первым догадался седовласый гребец:

— Никак гарь, — не то спросил, не то сказал он.

Все задёргали носами.

— Точно! Гарь!

— Лес, наверное, полыхает, — подал мысль седовласый гребец.

— Лес-то лес, а не Москва ль горит? — начали гадать гребцы.

— Князю надоть сказать, — подал кто-то мысль.

— Князь! Князь! — раздалось сразу несколько голосов.

Услышав, что его зовут, Симеон вышел из нижнего яруса[41].

— Чего зовёте? — потягиваясь и позёвывая, спросил князь.

— Князь, гарью пахнет! — закричало несколько голосов.

Он потянул носом.

— Точно! Ну и что? — будучи не в состоянии дать оценку, спросил он.

— Дык, Моск...

Не успели назвать город, как князь, похоже, понял ситуацию:

— К берегу, давай к берегу! — заорал он. — Акинфыч! — позвал князь воеводу. — Да ты где?

— Тута, князь, тута! — из яруса показалась голова воеводы.

В этот момент нос лодии упёрся в берег, произошёл толчок. Князь успел схватиться за мачту и удержался на ногах, а воевода упал к его ногам. Вскочив, он было заорал на гребцов:

— Зенками смотрите, да я вас...

— Не ори, — осадил князь, — я приказал. Давай на берег и добудь мне срочно коня.

Да, Москва полыхала. Откуда это началось, одному Богу известно. Кто говорил, что из Кремля, а те, наоборот, на посад пальцем показывали. Но как бы ни было, горело и там и здесь. В нескольких местах тревожно худели колокола, сливаясь в единый тревожный, пугающий звук.

Было раннее утро. Набат поднял на ноги многих, в том числе и князя Андрея Пожарского.

— Что случилось? — был его первый вопрос, когда он, схватив меч, рванулся на крылец.

Перед его очами возникла страшная картина. Внутри кремля словно кто-то развёл огромный костёр. Языки пламени высоко поднимались над крепостными стенами, сбегая, как по лестнице, вниз. И за стенами полыхало. Андрей скатился кубарем с крыльца и выскочил за ворота. И, как тут не вспомнить Плещея, давнего хозяина хором? Как удачно он выбрал место... Меж двух речушек. Кусты горели на противоположных берегах, но пламя от них не в силах было перепрыгнуть реку. Поняв, что они в безопасности, он заорал на людей, бегавших по двору:

— Воды и коня.

Князь заставил облить себя с ног до головы водой и, вскочив на лошадь, погнал бедное животное сквозь бушующее пламя, прямо на Кремль.

Видя скачущего человека, мужики и бабы, цепочкой стоявшие у речки и передававшие друг другу ведра с водой, заорали:

— Ты куды, полоумный!

Но Андрей не обращал на крики никакого внимания, рвался сквозь пламя вперёд.

В воротах было какое-то столпотворение: кто рвался наружу, кто спешил вовнутрь. Разбираться, упрашивать было некогда. Конской грудью пробил дорогу. И вот княжеские хоромы. Ворота настежь. Полный двор мечущейся дворни. Такое впечатление, что они в растерянное ги, не знают что делать. Крылец и стены начали пылать. Андрей спрыгнул у крыльца и, расталкивая толпу, ринулся внутрь хором. Проход задымлён. Видно плохо. Натянув на нос мокрую тряпицу, он бросился по переходу, поочерёдно открывая двери, крича:

— Есть тут кто?

В одной из комнат он услышал жалобный плач. Заглянув под лежак, увидел двух ребятишек, сбившихся в угол. То были первенец Василий и Костя.

— Давай ко мне! — крикнул Андрей, падая на живот и хватая их руками.

Вытащив, он подбежал к окну. Открыв его, заорал:

— Люди!

На его голос сбежалось несколько человек.

— Держите! — и он одного за другим передал детей.

— Ещё Мишки нету, — услышал он чей-то глас.

Тот оказался рядом, под вешалкой, спрятавшись за одежду. Своими маленькими ручонками он так сильно обхватил шею спасителя, что тому пришлось их немного разжать. Вместе с ним Андрей выпрыгнул в окно.

— Мужики! — раздался могучий глас Андрея. — Становись цепью. Давай воду.

Его команда оживила, обрадовала растерявшихся людей. И закипел бой с огнём. Крылец удалось отстоять. Взялись за стены.

В это время раздался звонкий топот конских копыт. Ещё один смертник рвался к княжеским хоромам.

— Господи, никак князь? — удивился кто-то.

— Дети! Где мои дети? — заорал он, шаря безумными глазами по сторонам.

— Да тута они, тута! — крикнула какая-то баба, передавая очередное ведро с водой.

— Где они, где? — безумствовал князь.

И тут перед ним нарисовалась... княгиня, на руках которой, обняв её за шею, сидел младшенький Михаил.

Князь схватил ребёнка и стал его целовать:

— Митенька, Мишенька!

Потом, словно опомнившись, вновь поднял крик:

— А где Василий, Константин?

— Да вот они, — показала княгиня.

Те, испуганные, дрожащие, держась друг задруга, стояли посреди двора. Он подбежал к ним. Поставив Михаила, по очереди целовал их, прижимая к себе. Когда прошли первые княжеские порывы радости, старший княжич, Василий, показал пальцем на какого-то мужика, орудовавшего вёдрами с водой.

— Вона тот дядька, кто нас спас!

Князь оставил детей и бросился к указанному мужику.

— Спасибо, друг! — хватая его за плечо, воскликнул князь.

Мужик обернулся. И хотя лицо его было замотано какой-то мокрой тряпицей, Симеон узнал его по глазам.

— Уж не Пожарский ли?! — вырвалось у него.

— Я, великий князь!

Больше он не смог произнести ни слова. Стоявший рядом подавальщик уже передавал ему в руки очередное ведро.

— Обождь, князь! — воскликнул Пожарский и оторвал от рубахи подол, а затем обмотал ему лицо. — А щас, держись! — и облил его с головы до ног. — Теперь можно! — и подмигнул князю, подавая очередное наполненное ведро.

Князь ответил улыбкой, принимая ведро.

Для кого прошло, а для кого пролетело это время, полгода со дня большого московского пожара, как на крыльях, великий князь с утра должен был заниматься «пожарными» делами. Пришлось восстанавливать собственные хоромы, обгоревшую кремлёвскую стену, помогать мастеровым, смердам и прочему люду, ютившемуся под московским крылом. И эта княжеская забота изгоняла из людской груди страх. Страх того, что опять это может случиться. Уж не поискать ли другие, более безопасные места? Но княжеская помощь делала людей улыбчивыми, добрыми. А разве такие уходят!

И вот настало время, когда князь мог вздохнуть свободно. Но... этого вздоха не получилось. Дома-то было всё по-прежнему. Жена для него не была желанной. Он видел, что она хочет этого, заботится о его детях. Но стоило ему коснуться её тела... Нет, не может он преодолеть себя. «Где ты, Анастасия? Зачем покинула?» — так и рвалось из его груди.

Единственным спасителем, понимавшим его, оказался князь Пожарский. Он ни разу не вспомнил свои слова, а принял покаяние Симеона так, как будто узнает об этом впервые и ни о чём его не предупреждал. Они сильно сдружились. Чувствовалось, что Симеон очень дорожит этой дружбой. Злые языки, видя их отношения, приумолкли, стараясь действовать исподтишка.

При одной из встреч Пожарский даже испугался, увидев пришедшего к нему великого князя.

— Великий князь, — невольно воскликнул Андрей, — да что с тобой? Уж не болен ли ты? — спросил он тревожным голосом, заглядывая ему в лицо.

— Болен, друг, болен. Да не зови ты-то меня великим. Друг может звать меня и по имени.

— Нет! Великий князь! — не согласился Пожарский. — Настоящий друг должен беречь, поднимать выше титул и его значение!

Симеон посмотрел на него, улыбнулся и обнял князя.

В гриднице, куда привёл хозяин гостя, они перекрестились на образа и сели за стол.

— Что тебя, великий князь, мучит? — спросил Пожарский, положив руки на стол.

Симеон призадумался. Было понятно, что его мучил вопрос: рассказать или нет, не будет ли он смешон. И решился.

Закончив свою исповедь, он поднял глаза на Андрея.

— Великий князь, — начал Андрей. По выражению его лица чувствовалось, что он переживает за Симеона, — я думаю, тебе надо просить у митрополита согласие на развод.

— А если он не даст?

В этих словах чувствовалось, будто с него снят тяжеленный груз. Ведь он и сам подумывал об этом. А что он на правильном пути, подсказал человек, на которого можно положиться.

Пожарский усмехнулся:

— Есть и Константинополь!

— Это выход! — сам он почему-то об этом не подумал и, как мальчишка, обрадовался, но заметил: — Долгий это путь.

На что Пожарский с улыбкой ответил:

— Путь я помогу сократить.

Симеон благодарно взглянул на хозяина и, подойдя, обнял, а йотом пожал руку.

— Великий князь, ты... уходишь? — удивлённо спросил хозяин. — Дарья на меня обидется. Пироги она испекла... у-у-у.

Князь развёл руками:

— Если Дарьюшка обидится, остаюсь.

Они оба весело рассмеялись.

Хозяин не обманул: пироги были отменными. Симеон, помня давний случай, старался на Дарью не смотреть. Если и бросал взор, то он был безразличным. Великий князь умел ценить дружбу.

После разговора с Пожарским Симеон решил встретиться с митрополитом. Но он хотел сделать так, чтобы встреча была случайной и разговор начал не он, а митрополит. Через несколько дней такая встреча произошла. После вечернего богослужения в Успенском храме Феогност неторопливо возвращался к себе, наслаждаясь тёплым днём.

— Князь! — окликнул Феогност в задумчивости шедшего Симеона.

Тот, как показалось митрополиту от неожиданности вздрогнул и повернулся на голос.

— Владыка!

Они пошли вместе.

— Что, князь, не весел? — полушутливым голосом спросил митрополит.

Князь понял, что время настало. Лицо его посуровело.

— Чё тебя мучает? — митрополит остановился, склонил голову, стараясь заглянуть князю в глаза.

— Жена! — бухнул князь и добавил: — Поверь мне, владыка, не плакаться хочу, но правду сказать. Нет у мня жены. Нет!

От таких слов митрополит отшатнулся от князя, непонимающе глядя на него.

— Да, нет, — угрюмо повторил он, — змея она, змея! — с болью в голосе проговорил князь. — И тело змеиное. Холодом от неё веет, не могу, владыка, так жить. Господи! Помоги мне! И ты, владыка!

Но владыка ему ничего не ответил и пошёл, в задумчивости опустив голову. Князь понимал, что ему надо подумать. Симеон шёл рядом, терпеливо ожидая его приговора. Дойдя до своих хором, митрополит остановился. Ковыряя посохом гальку, утрамбованную на тропе, Феогност проговорил:

— Сын мой! Бог терпел и тебе надо...

— Прости, владыка, — он положил руку себе на грудь, — но Господь видит, что там творится. И он... поддержит меня. Прости.

Он взял руку митрополита, поцеловал. Поклонился и пошёл прочь.