Далекий след императора

Глава 25

После столь неожиданного завершения кулачного боя, толкнувшего Фёдора на самую высокую ступеньку новгородской власти, он бросился разыскивать отца и Марфу. Уж очень ему хотелось увидеть выражение её лица, когда она узнает, что он победитель. Но на площади их не оказалось. Куда-то исчез и Егор. Парень ему очень понравился. Фёдор бросился его искать. Кто-то подсказал, что он был с Вабером, который, отлежавшись, присел на пенёк, поглаживая бок со сломанными рёбрами. Подойдя к нему, Фёдор назвал себя. Узнав, что перед ним новый посадник, Вабер приподнялся. Фёдор, видя его состояние, пообещал ему возницу, чтобы тот довёз до дома.

Такая забота нового посадника растопила душу литовца. И когда тот спросил, знает ли он Егора, Вабер ответил утвердительно. Фёдор признался, что ему паю срочно увидеть Егора, так как хочет сделать его воеводой, но попросил всё рассказать о нём. Вабер поведал о его приключениях, любовную тему из скромности, затевать не стал. Фёдор увидел, что парень не только молодец сражаться, но кое-что понимает и в военном деле. Куда хуже искать воеводу, который может рыть под него яму. А этот — вряд ли. «Молод?! Да я сам молодой! А этот будет до смерти рад и век мне благодарен». А когда новый посадник узнал, что Вабер живёт вместе с Егором, то вмиг нашёл колу[42]. Вабера он отвёз, как и обещал, чем заработал от него заверения в преданности.

Только здесь Фёдору не повезло. Егора дома не было. Подождав какое-то время, Фёдор решил уехать и встретиться с Егором в ближайшее время. Удивительно, что имя Егор ему ничего не говорило. Вероятно, от радости.

После бурного дня Фёдор спал, как младенец. Проснулся, когда солнышко подкатывало к обеду. Наскоро одевшись, он помчался в посадскую. Служки встретили его с удивлением:

— Ни один посадник в первый день не приходит. Он дома отпаивается рассолом, — сообщит они ему.

В ответ Фёдор сказах всего два слова:

— Новая метла...

Те переглянулись и расползлись по своим норам.

Фёдор, поднявшись к себе, посидел в кресле, походил вдоль стола, поглядел в окно, пятерней расчесал волнистые волосы и решил топать к отцу.

И чем ближе подходил он к хоромам отца, тем сильнее билось его сердце: «Как она? Поди, вцепится в меня! А как она хороша! Бояре больше смотрели на неё, чем на кулачный бой, это я заметит А что скажет батька? В один вечер и... посадник. А он сколько на это тратил и денег, и времени! Ха! Ха! Уметь надо! И удачно-то как! Какой будет воевода! Скорее надо его двинуть. Я это сделаю на следующей неделе и согласие выборщиков утрясу. Надо найти Крутило. Он всё окрутит».

Ворота отцовских хором были закрыты, и он нетерпеливо постучал колотушкой. Вскоре за воротами раздалось безразличное:

— Кто?

— Дед Пихто! Открывай! — властно приказал он.

Петли заскрипели, ворота открылись.

— Батька у себя? — на ходу спросил Фёдор.

— У ся! — ответил служка, закрывая «пасть».

— Батька, — с порога загремел сын, — поздравляй! А каково, я и воеводу нашёл! Егора!

Как только он произнёс это слово, отец подскочил к нему, как ужаленный, ладонью закрыл ему рог.

— Ты чё, старый? — вскипел сын. — Ты знать, с кем дело имеешь?

— Молчи луче, дурак! — рявкнул отец.

— Ты чё, батяня? — удивился сын. — Вместо поздравления... дурак.

— А то... Егор, — он зашептал, — это тот Егор, — и оглянулся на дверь, — которого ждёт не дождётся Марфа! Вот те и радость!

— Да он ли это? — понизив голос, спросил сын.

— Точнее не бывает. Я парня помню с его первой победы.

— А что тогда... Осип?

— Ошибся твой Осип! Ошибся! Тот, кто сказал, не знал, что было на деле. А он жив-здоров! Понял?

Фёдор задумался. С лица слетело счастливое выражение.

— А я-то хотел его воеводой сделать!

— Сделай, сделай! — зашипел старик, — себе на голову.

— Теперь-то я вижу.

— Чё ты думать делать?

— Да увезу Марфу к себе в деревню. Скажу, худо стало... А ты етого... отправь... понял?

Сын кивнул. И сразу задумался: «Так просто это не совершишь. Я, дурак, поведал про это прилюдно. Надо что-то придумать».

Марфа наотрез отказалась куда-то ехать. Евстафий хотел было припугнуть её тем, что заберёт дарственную бумагу назад. Дева, подойдя к подаренной им шкатулке, открыла её и, взяв ту бумагу, положила перед боярином, заявив:

— Мня не надо стам пужать, — и гордо вышла из комнаты.

Боярин даже растерялся, поглядывая на свёрнутое трубочкой завещание. Взяв бумагу в руки, он долго крутил её, думая, что же ему делать. И решил идти к Марфе, чтобы, помирившись, вернуть бумагу.

Подойдя к её опочивальне, боярин остановился. Какая-то робость охватила его. Он даже усмехнулся: «Как пацан!». Он приоткрыл дверь. Марфа лежала на кровати, лицом к стене, накинув на ноги платок.

— Марфа! — позвал он её.

Но та даже не повернулась. Он взял ослон, подошёл к кровати и сел рядом.

— Марфуша, — ласково произнёс он, — не надо сердиться, не хошь ехать в деревню, давай не поедем. Но только мне что-то худо, да надоть бы и по делу. Тама мня люди ждуть. Староста. У каждого ко мне сколь делов накопилось... Да и по свойму хозяйству хотел управиться. Но раз ты не хошь...

— Ладноть, — перебила она его, — если тебе худо, надо людям, да по хозяйству, тогда поехали.

Бумага осталась в руках боярина.

Дел у нового посадника было по горло. Он усиленно искал деньги на восстановление моста. Бросил к новгородцам клич, ездил повсюду: где просил, где убеждал, а где и нещадно ругался. Дело сдвинулось, но всё же шло медленно. Однако за делами он не упускал мысль, как избавиться от Егора. О том, что он хотел ему предложить, даже боялся думать. Рад был, что никто не упоминал о его обещании. Но жители донимали его вопросом о воеводе. Было понятно, что Егор пришёлся людям по душе. Это страшило Фёдора. Избавиться от него он боялся: узнает толпа, растерзает, как пить дать. И всё же эта проблема не оставляла его. «Что, что найти, — мучился он вопросом, — знать бы». Он часто проезжал мимо хором знатного купчины Павши Фоминича. Но на воротах-то не написано, что они выжидают: будет или нет Егор воеводой. Вдруг будет. Не дай бог!

Но что-то задерживается посадник со своим решением. И чем дальше по времени оно уходило от дня обещания, тем больше надежд вызревало у купчины и его сына. Дошёл до них кем-то пущенный слушок, что Егор хоромы хочет строить, а где деньгу воин мог взять? Зашевелился купчина, закряхтел радостно.

Павша теперь чаще вертелся у посадничной. Иногда медком кое-кого балует, серебряную деньгу сунет кой-кому. Хитрый купчина. Наконец кое-что и прояснилось. Всё переменилось!

К радости Павши, новый посадник изменил вдруг решение и ни в какую не хочет Егора брать. Что случилось? А кто его знает... Всё это узнал Павша, недаром тратился. Купец потирает руки, чует нос — его время подходит. Когда вернулся домой — сразу к сыну:

— Готовсь, сынок! Наш час идёть!

А Евстафия Дворянинцева замучили... гости. Да не простые. То вдовец Иван, сын посадника Варфоломея, то Оницифер, у которого сына Луку пора было женить, то Василий Данилович, то... Евстафий уж не знает, что и делать. А каждый с намёком: «Мол, пусть-ка молода обслужит! Аль, хозяин, прячешь её в углу тёмном?» Как быть после таких слов?

Фёдор тоже каждый вечер заглядывает, всё подарками пытается одарить деву. А она ерится[43]. Дворянинцевы уж не знают, что и делать. Отец однажды не вытерпел и сказал:

— Сынок, да отступись ты от неё!

— Я? — сын так посмотрел на него, что отец даже сконфузился. — Чтобы какой-то Оницифер или Варфоломей мне нос казали? Нет. К тому же, отец, не могу я вырвать её из сердца. Мила она мне, мила!

Отец неопределённо покачал головой. Да-а!

— Чё, да? Ведь не дура же она! Кто я!

— Да знаю, — отец махнул рукой. — Тут, понимаешь, Фёдор, и в её сердце... как у тя. Понял?

Фёдор дёрнулся и зло провёл пальцами по голове, выдирая спутанные волосы.

— Не злись, сынок. Вот, если бы, как я говорил... как-то...

— Ты говорил, — перебил он отца, — а попробуй, подступись. Его весь Новгород прознал да полюбил. Ясно те, батяня? — рыкнул сынок.

— Ясно... — отец задумался, затем медленно заговорил: — Ведь он в походе каком-то был, как мне сказывал Осип. Многие погибли, а он жив-здоров оказался. Пошто? А носа пошто никуда не кажет. Боитса? Чиво?

— Брось, батя, — возразил сын, — на кулачном-то он был.

Отец поправил усы:

— Был-то был, а пошто вначале прятался, а вышел, когда куча народу была. А?

Фёдор задумался. Тяжело вздохнул:

— Искать надоть. Ну, я пошёл.

Сделав к двери пару шагов, остановился:

— Да, кстати, ты же хотел её в деревню увезти.

Отец махнул рукой:

— Еле подступился, но согласилась.

— Строптива дикарка. Но я люблю таких! — и хлопнул дверью.

Отец посмотрел ему в след, вздохнул:

— С богом. Да поищи. Поищи! — крикнул он.

Искать долго не пришлось. Помощник объявился в образе купца Павши Фоминича. Когда купец начал говорить, то сразу предупредил посадника, что он ничего не имеет против будущею воеводы... Когда Павша произнёс эти слова, Фёдор хотел было купца выставить, но сдержался. А купчина рассказал, как на сына напали разбойные люди, как тот спрятался от них, поэтому остался жив. Но главное в том, что сынок там увидел... Егора.

— Вернулся он, это точно, — купец, вида, как заинтересовался посадник, осмелел и продолжил, — вернулся, чтобы деньгу разыскать, мало ему было, да сынка мойво добить.

Надо было видеть, как ожил Фёдор. Но, стараясь не выдать своей радости, приказал Павше, чтобы он прислал к нему сына.

— Сейчас! — суетливо заявил отец, почти на цыпочках выходя от посадника.

Когда тот вышел, Фёдор подпрыгнул от радости и до боли, словно хотел их зажечь, потёр руки: «Есть свидетель! Дело за малым. Я сейчас его послушаю. Писарь запишет. И всё. Я пошлю стражу схватить этого разбойника. Ишь, прикинулся паинькой!».

Дороги в Новгороде, как ни в одном городе, из брёвен выложены. Да не в один ряд. В любую погоду проедешь, не будешь из месива вытаскивать колеса. Одна беда — узковаты. Какой день в Новгороде чистая осень. Мелкий, назойливый, как муха, дождик, лил, не переставая, днями и ночами. Жители уж настолько пообвыклись с ним, что думали, другой погоды и не будет.

А тут проснулись и словно чего-то не хватает. С утра ветерок прогнал остаток тяжёлых, как тёщин нрав, низких туч, которые бесполезно цеплялись за верхушки деревьев, и горожане увидели, как редкого дорогого гостя, солнышко. Оно стыдливо катилось по ярко-голубому, отмытому небу. Кто усидит в такой день в сырых, не прогревшихся ещё жилищах. Собаки — и те норовят выскочить на улицу и растянуться на ближайшем солнечном пригорочке.

Как разворошённый муравейник, засуетились горожане. В хоромах нового новгородского боярина Камбилы дым столбом: а как же, хозяин с хозяйкой решили в первый раз показаться на людях! Не сидеть же дома в такой прекрасный день, как птице на яйцах. И Гланде, и Айни захотелось проехать по одной из главных улиц Людочоща, где стояла известная не только Новгороду лавка Ахалина. В ней было всё, но главное — женская одежда и украшения. Для многих поездка туда, как праздник.

Про эту лавку Айни узнала чуть ли не в первый день приезда. Но природная застенчивость брала верх над женским желанием. Но тут как раз появился и повод. Айни накануне сообщила мужу, что у них будет второй ребёнок. Камбила возрадовался, как дитя. И решил сделать по этому поводу любимой жёнушке бесценный подарок. А где, как не у Ахалина, этого старого угодливого еврея, можно было купить.

Не в одной этой семье был праздник. В хоромах Евстафия Дворянинцева в неурочное время появился Фёдор. Скинув пропитанный водой плащ, улыбаясь во весь рот, он подхватил батяню и закружил по комнате.

— Ты чё? — вырываясь, промолвил отец.

— Всё, батяня, всё, — загадочно сообщил сынок. — А где? — шёпотом спросил Фёдор, глазами показывая на дверь Марфушиной опочивальни.

Отец поддался этой таинственности и, сложив ладони, приставил их к щеке.

— А-а! — тихо промолвил сын и за рукав потащил отца в его опочивальню. Плотно прикрыв за собой дверь, Фёдор полушёпотом сообщил:

— Всё! В яме он! В яме!

Отец разумел, о ком речь. И не без радости спросил:

Чё, сынок, раскопал?

Фёдор, поглядывая на дверь, принялся рассказывать.

— Вот ето да! — воскликнул боярин.

Он на глазах изменился. Похоже, с его плеч спал тяжелейший груз. Он даже выпрямился.

— И чё? — повеселевшим голосом спросил он.

Сын понял.

— Отправлю в Керети к поморцам, — ответил Фёдор.

Отец, присев на лежак, одобрительно закачал головой:

— Туды ему, проклятому, и дорога. Теперь Марфушу можно и на свет божий выпустить.

Туч, как на грех, поутру и заиграло, заманило давно невиданное солнышко. Позавтракали, и, когда Марфуша встала, чтобы направиться к себе, Евстафий остановил её ласковым голосом:

— Марфуша, глянь-ка в окошко! Смотри, солнышко-то тебя пальчиком зовёт.

Девушка рассмеялась:

— Так уж и зовёт.

— Зовёт! Зовёт! — повторил Евстафий. — И знаешь куды?

Та пожала плечами, но глазки заблестели.

— К Ахалину! — ответил повеселевший боярин.

Какая женщина, тем более девушка, откажется от поездки к Ахалину? не выдержало сердечко у Марфуши от такого сообщения. Оттаяла, подняла глаза на боярина, а в них... радость, которую давно тот не видел. И приказал закладывать лошадей. Хоть повозка у боярина и не нова, но мало таких, даже новых, найдётся. Немецкая, на пружинах. Трясёт плавно, а не бьёт, как дубьём. Да нарядна, с фонарём. И ночью ехать можно. Невидадь-то какая! И вот, плавно покачиваясь, тронулись в путь Евстафий и Марфуша.

А вот у Камбилы повозка новая. Деньжищи большие отдал. Зато пусть видят, что прусский боярин не бедняк, а отсюда и честь ему подобающая. Возницы у того и другого важные, боятся неловким движением достоинство своих хозяев уронить.

И надо же такому случиться, что они оказались на одной дороге и ехали навстречу друг другу. А какой возница остановится, чтобы пропустить встречного, если хозяин — боярин! Кто может быть выше? Только князь. Но он в далёкой Москве. Так и едут навстречу друг другу. Надо чуть отвернуть, да боязно! Сверни только, а за дорогой топь такая, по пояс будет! Не дай бог искупать в ней своих хозяевов.

Как только они сравнялись, раздался писк, треск. Возницы свесились, чтобы посмотреть, что случилось. А случилось то, что ступица за ступицу заклинилась. Что делать? Назад — не сдашь, в лужу угодишь. Вперёд — кареты не дают. Забеспокоились и бояре. Выглядывают в окошко. Один — старый. Другой — молодой. Что им остаётся делать? Молодой представился:

— Боярин, — подумав, добавил: — прусский, Гланда Камбила Дивонович.

— Боярин Евстафий Дворянинцев, — назвался старый, расправляя усы.

— Красивая у вас дочь, — вежливо говорит прусс, увидев выглянувшую Марфушу.

— Жена твоя не хуже! — в ответ сказал тот, даже пытаясь ей подмигнуть.

Камбила улыбнулся. Повернувшись к боярину, спросил:

— Чё делать будем?

Боярин Евстафий посильней высунул голову. Вертит по сторонам, потом сказал:

— В грязь надо лезть, растаскивать.

Но кому охота туда окунаться? На их счастье, донёсся какой-то странный звук. Словно кто-то гремит цепями. Эти звуки прерывались почти плачущими голосами:

— Люди добрые, дайте на пропитание! не дайте христианам погибнуть, не берите грех на душу.

— Тати идут. Вот щас нас и растащат, — заявил русский боярин и с ухмылкой добавил: — Повезло!

Когда колонна упёрлась в преграду из карет, прусс подозвал старшего стражника, сунул ему в руку серебряную монету и попросил помочь.

— Щас! — подмигнул страж и обернулся к колонне. — А ну, тати, расцените повозки!

Но те стояли. В грязь до пупа лезть кому охота?

— Стража! — зовёт старший.

Те бердышами погнали их с дороги, не то от недоедания, не то от обиды, но ничего у них не получилось. Сил не хватило. Камбила понял, достал серебряную монету:

— Кто расценит — получит.

Подошёл рослый парень, лохматая голова опущена вниз. Попробовал за спицы. Крепко сцепились. Схватился за днище повозки, поднатужился... Господи, силища-то кака! Поднял её вместе с людьми и поставил на край.

— Держи! — Камбила подал монету.

Парень поднял голову. Гланда не поверил глазам:

— Егор! Егор, ты?

— Я, Камбила, — ответил он, вновь опуская голову.

Камбила выпрыгнул из повозки и обнял Егора.

— Егорушка, Егор! Да за что тебя так? — и потряс его цени.

— Да ни за что, — ответил Егор, с остервенением встряхнув цепью.

— Расскажи, — попросил прусс.

Парень начал нехотя, потом разошёлся. Когда закончил, Камбила возмутился:

— Да я пойду к посаднику! Я добьюсь правды! Не беспокойсь, — и похлопал его по плечу.

— Эй, вы! — грубо закричал старший охранник. — Хватит язык чесать. Нам жратву надоть добывать!

— Вот, возьми, — и Камбила протянул кисет.

— Ты чё! — перехватил его руку Егор. — Да они, — и кивнул на стражу, — всё себе загребут.

— Тогда... — Камбила засунул кисет ему за пазуху.

— Ладно, друг! Я переоденусь... — он вытащил из грязи одну ногу, — и пойду к посаднику. Держись! — прусс обнял его и вылез из грязи.

Боярин в другой карете аж побледнел.

— Гони! — крикнул он вдруг вознице.

Да поздно! Услышала Марфа имя дорогого ей человека.

— Егор! — она была готова выпрыгнуть из повозки, да боярин крепко схватил её за руку.

— Гони! — завопил он.

— Стой! Стой! — закричала девушка, пытаясь вырваться.

Но старый боярин был ещё крепок.

— Сиди! — рявкнул он. — Какой Егор? Твой давно погиб. А это тать, поняла? Разбойник. Ему виселица грозит! — начал он пугать Марфу.

И... подействовало. Девка, забившись в угол, вроде начала успокаиваться. Она с детства боялась разбойников. Или притворилась? Но чем дальше они отъезжали от этого окаянного места, тем сильнее, казалось, она утешалась под убаюкивающий голосок Евстафия.

Гланда сделал всё, как обещал. С достоинством принял его посадник. Как же, прусский боярин решил перебраться на Русь! Фёдор начал расспрашивать, как обосновался тот, где, на какой улице. Когда посадник спросил улицу, Камбила покраснел. Название улицы он не знал. И начал рассказывать её приметы.

— А! — воскликнул Фёдор. — Понял! Кобылья улица! Ха! Ха! Но ничего, место неплохое.

Чем дольше шёл у них разговор, тем больше посадник нравился Камбиле. У гостя в голове затеплилась надежда, и он стал переводить разговор в нужное ему русло.

Сначала он посетовал, что такое продолжительное время шли дожди. И начал рассказывать о происшедшем случае. Прусс описал карету, с которой он столкнулся, и ему показалось, что посадник вроде насторожился. Когда речь дошла до колодников, его нельзя было узнать. Лицо посуровело, брови сошлись. Он походил на зверя, почувствовавшего опасность, а стоило ему услышать про Егора, как глаза сузились, лицо обострилось. Но он ещё чего-то выжидал.

А гость продолжал рассказывать и нахваливать русского парня, который спас ему жизнь. не забыл и о боярине, так спешно покинувшем место «встречи».

— Он даже назвал себя: Ев... трафий...

— Евстафий, — поправил посадник.

— Во, во! — Евстафий Двор... Дворцов.

Посадник его не поправил. Ему было ясно, что судьбе угодно их так столкнуть. Теперь он понял цель прихода этого боярина. «Богат, должно быть. Ишь, отхватил какие хоромы, — подумал он. — А просить будет, чтобы я освободил Егора».

Фёдор не ошибся. Прусс заговорил об этом. Посадник, не спуская с него глаз, слегка наклонив голову в сторону, внимательно слушал, что ему говорил Камбила. Когда тот закончил, Фёдор поднялся, прошёлся взад вперёд, обдумывая ответ. Но ничего лучшего не нашёл и назвал купца, свидетеля происшедшего.

Теперь, стараясь поймать каждое его слово, сосредоточенно слушал Камбилу.

— Вот так... он вернулся, чтобы убедиться, что никто не осталось в живых. Хотел добить всех, чтобы не было очевидцев, — закончил он.

После этих слов посадник, подойдя к столу, остановился напротив Камбилы и, оперевшись на стол, спросил:

— Что ты на это скажешь?

Он оттолкнулся от стола и, выпрямившись во весь рост, торжествующе посмотрел на прусса.

Но сказанное посадником не смутило боярина.

— Скажи мне, посадник, есть ли другая дорога на Новгород?

По всей видимости, Фёдор не ожидал такого вопроса, и по его растерянности Камбила понял, что он застал посадника врасплох. Но посадник нашёл что ответить, пусть даже это звучало неубедительно.

— Подорожников везде хватает, — заявил Фёдор, — вот этот Егор встретил одну из банд, уговорил напасть на купца. А так как тем нечего было бояться, они не жители нашего города, то, поделив купеческое добро, тати разбежались. А Егор думал вернуться в Новгород и, чтобы его никто не опознал...

Камбила вдруг резко поднялся:

— Я мшу поручиться за Егора. Он этого не совершал!

На такой выпад прусса посадник ответил довольно жёстко:

— Мне надо не поручение, а доказательство. Если у тебя их нет, то Егор получил своё.

Камбила понял, что продолжать дальше разговор бесполезно и, не прощаясь, решительно зашагал прочь.

При выходе на улицу взбешённый боярин чуть не сбил какого-то воина.

— Эй, ты! — возмутился тот. — Полегче!

И тут же спросил:

— Дворянинцев у ся? — по одежде поняв, что такие люди, кроме посадника, ни к кому не ходят.

Камбила не понял, кто такой Дворянинцев и только махнул рукой. Пересекая двор до своей колымаги, Гланда думал только об одном: как спасти Егора. «Подкупить стражу? А если — нет? Что тогда? Освободить силой... Да. Но куда тогда деваться Айни с детьми? И самому... где-то надо искать прибежище. Назад дороги нет. Тут не останешься. Москва?». Но пока ответа он не нашёл.

Помог, как часто бывает, случай. Военный, с которым он столкнулся в дверях, был не кто иной, как воевода. Громко топая сапожищами, он прямиком шёл к посаднику. А тот в этот момент раздумывал, как поступить с Егором: «Подговорить убийцу? Опасно! Парень он здоровый... Вдруг сорвётся? Он же вытрясет потом из него, кто послал. Нет! Не пойдёт! Отравить? А что, подходяще. Только где взять этою зелья? Можно долго проискать. Нет, лучше сходить к владыке......

— Чаво надо? — вскрикнул посадник, увидев чей-то силуэт на пороге.

— Не ори, Фёдор, — грубовато ответили ему.

Посадник по голосу узнал воеводу. С первых дней правления у него с воеводой сложились натянутые отношения. А всё из-за этого Егора, когда громогласно заявил, что хочет сделать его воеводой. Вот старый и обиделся.

— Чё у тя? — уже спокойно спросил посадник.

— Не у мня, а у тя! — загадочно ответил воин, выдвигая стул, чтобы сесть.

Фёдор мгновенно понял, что случилось что-то страшное.

— Говори! — буркнул он.

— Литва пошла на нас войной. Завтра они будут здесь! — объявил воевода.

— Что, что ты сказал? — через стол потянулся к нему посадник.

— А то, что завтра литовцы будут штурмовать наш град.

Фёдор шлёпнулся в кресло.

— Завтра... литовцы? А сколь у нас воинов? — еле выговорил он.

— Да почти нисколь. Я те чё говорил? Давай деньгу. А ты чё ответил...

Но Фёдор уже пришёл в себя.

— Некогда тут спорить. Давай собирай людей. Вели в колокол бить.

— Само собой! — ответил воевода, поднимаясь. — Денех-то дашь? Чем их кормить буду?

— Дам, дам.

— Ладно, я пошёл.

Но с порога, остановившись, спросил:

— Слышь, посадник, а сколь у нас колодников?

Тот на какое-то время задумался:

— Да... человек... двести, думаю, наберётся.

— Во! — обрадовался воевода. — Это сила! Я их заберу?

— Бери!

— Слышь, я им пообещаю, хто будет хорошо биться, получит свободу.

— Обещай! — махнул рукой посадник.

Когда дверь за ним захлопнулась. Фёдор вдруг вспомнил про Егора. «Эх, не предупредил воеводу! Но не бежать же за ним. Да и вдруг его... — успокоил он себя.

Звон вечернего колокола известит новгородцев о надвигающейся очередной военной опасности. Услышали и в яме его тревожные звуки. Один из немолодых уже колодников уверенно сказал:

— Братцы, кажись... свободой для нас запахло!

Но разъяснять не стал, как его ни уговаривали.

А утром рано, только начало светать. Стража подняла их и вывела на улицу. Там они увидели воина, одетого как перед битвой. Кто-то бросил:

— Никак воевода?

Когда те, встав полукругом, молча, вопросительно взирали на него, воевода их долго морить не стал.

— Браг подходит к нашим стенам. Хто хочет защищать город? — спросил он.

Но тати молчали, исподлобья глядя на воеводу. Тот ухмыльнулся.

— А хто хотит получить свободу?

Бее разом, как по команде, загалдели.

Воевода поднял обе руки, из их криков он понял вопрос: опосля их отпустят аль нет?

— Хто будет хорошо биться.

— Слово? — враз заорала толпа.

— Слово!

— Давай оружие! — потребовали тати.