Далекий след императора

Глава 20

В давние времена меж рек Дубисси и Невяжи рос дуб. Сколько ему было лет, никто сказать не мог. Знали только, что некогда, а именно, несколько веков тому назад, прусский король Прутено, отдав корону своему брату, поселился здесь. И вскоре многие почувствовали божественную силу этого дерева. А Прутено стал верховным жрецом.

И сегодня это место не потеряло своей притягательной силы. Многие пруссы идут на это место, чтобы поклониться священному дубу, зайти в священный храм, принести жертву, отпраздновать знаменательные даты.

Загодя пруссы готовятся к праздникам. Шьют нарядные одежды, готовят живность к жертвоприношению. И вот этот день настаёт. Цепочки людей со всех сторон, как ручейки к реке, стекаются к заветному месту. В первую очередь они посещают храм. В нём стоят три статуи. В центре самый могущественный бог Тор. Он управляет громом, молнией, ветрами, дождями... У него золотая голова, серебряные руки, опоясан золотым поясом. Справа от него — Водан. Бог войны, ярости, возбуждения, мужества. Слева — Фриккен. Он дарует людям мир и радость жизни. Перед ними горит вечный огонь. Отдельно от них Нерте — богиня земли.

Из храма они идут к священному дубу. Через него они общаются с духами. Рядом — источник, у которого совершаются жертвоприношения. Всё это сопровождается песнями, плясками, которые посвящены разным святым.

На этот раз пруссы собираются праздновать день Огня. В этот день у Камбилы важное событие. Он должен «похитить» свою невесту и обвести её три раза вокруг дуба. Заранее на холме рядом с дубом поставлен высокий шест. На его конце колесо, на спицах которого пенька, пропитанная маслом. От обода на землю спускаются четыре конца верёвок. Когда начнётся праздник, жрецы, взяв концы верёвок, крутят колесо до тех пор, пока не загорится деревянная ось и не зажжёт пеньку. Этот огонь устанавливает связь между земным и небесным пламенем. Готовится и чучело, которое покрывают зелёными ветками, и потом верховный жрец, осуществляя священный танец под вопль людей, бросит его в костёр. Он должен сжечь и уничтожить всякие вредные влияния разных ведьм, демонов, монстров, не забудут и главную богиню земли Нерте. Для этого телегу обивают материей. Ставят туда статую богини и везут к дубу, где её жилище. В телегу запрягают коров.

В дни празднования пруссы не берут в руки оружия, не затевают походов. Везде царствует мир и покой. И вот настал этот день. Жених одет в длинную тунику, обшитую белой тесьмой. Снизу она украшена кистями из бычьих хвостов. На невесте — розовое платье и венок из зелёных ветвей. Празднество открывает главный жрец — Криву. Он посредник между богом и людьми. Осуществив танцевальный обряд, он подходит к белому коню, которого должен принести в жертву богам. Коня за уздцы двое жрецов ведут на жиниче[33], где Криву ударом меча пустит ему кровь. Затем сигоны[34], но его команде, начнут раскручивать колесо. Чтобы оно загорелось, собравшийся народ начинает танец, прося небо послать им огонь. И вот он...

В это время, когда все заняты мольбой, Камбила делает попытку украсть свою невесту. Дело это непростое, даже если всё делается по сговору. Невеста не должна отдаться просто так. Что о ней могут подумать? Пошла к первому попавшемуся? Нет уж! Хочет получить жену, должен постараться. А та не должна просто так поддаться. Здорово будет, если у мужа будет поцарапано лицо. Свидетельство, что невеста знает себе цену, замуж не спешит, Но только... вот насильно. Но она сопротивлялась. Этим она будет гордиться всю жизнь.

Камбила хорошо это знает. Он крадётся, как зверь. Глаза нацелены на добычу. Но как её взять? Рядом с ней подруги. Выход только один. И он стрелой мчится в поселение, чтобы у старого Рода взять приученного волка. Узнав, для чего нужен зверюга, он позвал внука и сказал идти вместе с Камбилом. Его-то зверь не послушает.

И вот они у девичьего хоровода, в засаде. Когда Айни оказалась невдалеке, паренёк выпустил волчицу. Поднялась паника. Девчата с визгом поразбежались кто куда. Тут-то Камбила и схватил любимую. Но та хорошо прошлась по его физиономии. Но какая это мелочь! У него появилась... гордость. Он взял в жёны не первую попавшуюся. Взял по любви. И, несмотря ни на что, он — победитель. Крепко держа её за руку, тянет девицу к дубу, не чувствуя от счастья боли на израненном лице. Один круг, другой, третий. И она его — жена! Чтобы сбросить сглаз, прогнать злых духов, они обходят священный огонь. И воз новобрачные незаметно возвращаются к празднующим. Потом они убегут в священную рощу, чтобы найти там пустона[35]. Пусть-ка он им погадает. Тот берёт три дощечки и рисует на них какие-то знаки. На огромном пне он перемешивает дощечки и смотрит на Камбилу. Но у того душа пост от радости. И он с мольбой в глазах смотрит на свою любимую. Та, понимая ответственный момент, сильно волнуется, не решаясь указать. Все терпеливо ждут. Наконец, не выдержал жрец и тихо кашлянул в кулак. Это было, как сигнал. Айни указала на дощечку справа.

Пустон поднял её и долго вглядывался. Складывалось такое мнение, что он видит её в первый раз. Но это придавало его ворожбе какой-то особый привкус важности, ответственности, трепетности ожидания. И наконец он заговорил. Айни почему-то закрыла уши. Потом она призналась, что боялась услышать что-нибудь плохое. Но... он произнёс слова, в которые трудно поверить. Если отбросить всю ту мишуру, на которых они замешаны: слияние звёзд, положение Лупы... то он нагадал им: ваше потомство ждут высокие взлёты и падения, радость и слёзы. Вас будет охранять звезда Одоно. Она редко кому выпадает для покровительства. Когда-то она покровительствовала Прусено. Но потом она оставила его... И теперь вновь вернулась уже к вам.

Предсказание устраивало молодых, у которых ещё не было потомства, и горевать, что их постигнут как радости, так и беды, было рано. Теперь надо было искать швальгона[36]. Тем временем праздник подходил к кульминационному моменту. На поляне внезапно, танцуя, появился человек, одетый в шкуру волка. За ним несколько жрецов несли чучело, покрытое зелёными ветками, и со словами: «Унеси с собой болезни, наветы, колдовские чары... дай нам запас сил...» бросали его в костёр. Затем начали прыгать через огонь.

Глава рода Камбилы разглядел средь массы народа счастливое лицо сына. Он понял: сын повенчан, надо отметить это важнейшее событие. После того как он узнал о предательстве Руссингена, Камбила остался единственной надеждой и наследником его деяний. А поэтому для него ничего не жалко.

Послышался знакомый голос верховного жреца. Он, направляясь к священному дубу, запел:

— Зовусь дубом, расту на высоком холме. Верхушкой касаюсь неба. Меня поют росой, земля даёт мне соки. Здесь души превращаются в духов. Духи — в божества. Я, дуб, священное дерево, являюсь жилищем для них....

Все повторяют его слова, с трепетом глядя на дерево. Похоже, оно, слыша эти слова, напускало на себя важность.

А жизнь продолжалась. По приказу Дивона на поляне готовили всё, чтобы отметить это важное событие. В это же время в тевтонском замке произошло одно, на первый взгляд, ординарное событие. Конрад, выполняя желание Великого магистра, зашёл к Руссингену. Он нашёл его в несколько расстроенных чувствах. Как тот признался, там, у него на родине, сегодня большой праздник. Много танцев, песен, веселья.

— И, наверное, брат мой женится, — с тоской произнёс он.

Конрад нахмурился. Ему было неприятно воспоминание о человеке, как он считал, так глубоко его оскорбившем. Его! Рыцаря! И другое — плохо, что он думает о своём доме. Но он даже бровью не повёл, а весело сказал:

— Пойдём-ка лучше ко мне. И мы тоже потихоньку сможем отпраздновать!

Руссинген ещё не очень привык к этой новой для него тевтонской жизни. Жизни, когда требовалось сумрачно сидеть из-за дня в день по своим углам и заниматься молитвами. Хотелось и с кем-то пообщаться. Поэтому его не пришлось долго уговаривать.

Приведя его к себе, Конрад заговорщески ему подмигнул и достал из поставца вино и закуску. Напиток понравился Руссингену, развязал ему язык. Потянуло на хвастовство. Ну как было не сообщить правой руке магистра, что он является наследником, правда, далёким, прусского короля Прутено, который, добровольно передав свою власть брату Вейдевуту, стал верховным жрецом.

— У Вейдевута, — продолжил он повествование, — было двенадцать сыновей, среди них Недрон. От него пошёл наш род, — не без гордости заявил прусс.

Рыцарь слушал его со вниманием. А в голове закрутилась мысль: «Королевский наследник, королевский наследник, — повторил он про себя, — у них не может не быть сохранённого с той поры клада». И он осторожно задал подвыпившему раскрасневшемуся пруссу вопрос:

— Наверное, род что-то сохранил с той поры? А кстати, как давно это было? — поинтересовался рыцарь.

— Было, — повторил это слово Руссинген, задумался, — однако... лет семьсот назад.

— Ничего себе, — искренне удивился Конрад, — и вы всё помните?

— Не всё... но знаем, что наш прародитель Недрон. А насчёт того, осталось ли что с той поры или нет... — Руссинген замолчал.

О каких-то сохранившихся богатствах он не знал. Но говорить об этом не хотелось. Пожалуй, упадёт цена всему сказанному. И он нашёл выход:

— У нас это передаётся по наследству старшему сыну. Только Камбила знает.

«Ага, — выяснил для себя Конрад, — значит, что-то есть. Да за такое время поднакопилось, видать, немало.

Этот вывод вскоре узнал и магистр. Выслушав рыцаря, он улыбнулся.

— Так, говоришь, очень хочет стать повелителем пруссов?

— Хочет! — подтвердил Конрад.

— И будет предан? — продолжает допрос тот.

— Думаю, да!

Магистр провёл рукой по острому, бритому подбородку.

— Такие люди нам нужны. Можешь взять его в свою команду. Чашу надо сыскать! Да и о кладе надо подумать. Сынок — то, наверное, бежал домой.

Эти слова обрадовали Конрада.

Но так случилось, что вопрос женитьбы встал не перед одним Камбилом. После того, как великий князь Симеон Иоаннович получил известие о том, что Олгерд хочет выступить в поход против непокорного Новгорода, он принял потерявших всякую надежду литовских посланцев.

Встреча носила весьма милостивый характер, и князь решил все их вопросы, чем те были весьма удивлены. Князь литовский Любарт получил в жёны племянницу Симеона, княжну Ростовскую. А Олгерд — княжну тверскую, его свояченицу. Симеон знал настрой митрополита, направленный на укрепление Московского княжества, и поэтому считавший, что эти браки не только усилят Московию, но и дадут возможность расширить православное христианство. Но... уважая порядок, Симеон обратился к митрополиту с просьбой разрешить православной церкви такие смешанные браки. Феоктист ответил согласием. Радостные посланцы, на глазах которых проходила эта процедура, отправились в обратный путь в весьма приподнятом настроении.

Теперь предстояло обсудить вопрос женитьбы самого великого князя Симеона. Сам князь пока не хотел об этом и думать. Но те разговоры, которые доходили до его ушей, не проходили мимо. Внезапная потеря первой жены, Марии, с которой они жили душа в душу, наложила на князя тяжёлый отпечаток. Ему никто не был мил. Ему как великому князю это милование было, кстати, и не к чему. Тут должна быть выгода.

На обсуждение этого вопроса он пригласил митрополита, боярина Василия Кочеву, князя Пожарского, воеводу Фёдора Акинфовича, мечника Фёдора Шубачеева, купца Василия Коверя. Когда Симеон объявил, что ждёт от них совета по этому вопросу, эта маленькая дума молчала. Как воды в рот набрала. Митрополит считал, что он должен будет оценить предложения. Кочева, хитрый княжедворец, решил пока не высказываться. Шубачеев считал не по чину ему начинать такой ответственный разговор. Пожарский и воевода переглянулись меж собой.

Покашляв для солидности, начал воевода.

— Великий князь, — заговорил он глухим голосом, — тебе хорошо известно, что литовский князь Олгерд собирает полки. Говорят, на Новгород. Но кто его знает, куда он их повернёт. Разве не водил он своё войско под Можайск? — тут он почему-то посмотрел на Пожарского, но продолжал, — нам надо укреплять те границы. Поэтому, — он обвёл взглядом присутствующих, наверное, заранее ища их поддержку, — я предлагаю княжну… гм... смоленскую.

Все поняли резонность слов воеводы. Поэтому воцарилось молчание. Ждали, как на него среагирует великий князь.

Но тут поднялся Пожарский.

— Я, конечно, понимаю воеводу. Княжья доля в этих случаях тяжела. Князь — человек. У него есть сердце.

При этих словах заворочался воевода, поглядывая выразительно на Кочеву, словно требуя от него, как старшего по возрасту, осадить этого «сердечного» князя. Но Кочева сделал вид, что не заметил взгляда воеводы, и отвернул голову. Между тем Пожарский продолжал:

— Я думаю, наше княжество нисколько не ослабнет, если у нашего великого князя в сердце будет и любимая жена, — сказав, он сел, ни на кого не глядя.

Изменилось выражение лица и самого Симеона. Вначале оно выглядело как маска. Печать безразличия светилась на нём. И вдруг эти слова! Было отчего задуматься. «Вот только где взять такую?» — можно было прочитать по его ожившему лицу.

Видя, что обсуждение может зайти в тупик, поднялся Кочева. Боярин постарел, поседел. Лицо покрылось морщинками. Но глаза по-прежнему светились молодо. И он начал:

— Князь, — он с улыбкой посмотрел на Пожарского, — ты сказал правильные слова. Наш великий князь, — теперь он перевёл взгляд на него, — потеряв любимого человека, досель скорбит. И эту боль может вытащить из его сердца только такая жена, которая придётся ему по душе. Но... прав воевода, опасаясь за западные границы Московии. И, если бы он мог сейчас сказать нам положа руку на сердце люба такая-то... я бы, пожалуй, согласился. Но сейчас время не ждёт. Выбор — дело долгое. Вражеские полки могут вскоре угрожать и нам. Прости меня, Симеон, но я думаю, надо согласиться с воеводой.

После этих слов лицо Симеона вновь преобразилось в маску. Боярская «гиря» была тяжела. Противовеса ей пока не было. Князь скрипя сердце дал согласие. И послал боярина в Смоленск главным сватом. Колесо закрутилось.