Дайте мне меч, и я переверну мир! Том 3

Глава 1

Я думал о своём предназначении, думал о том, как сильно этот мир изменил меня…

Однако пафос моих возвышенных мыслей значительно поубавился, как только я встретился с отцом, который опять смотрел на меня так, словно я ходячее недоразумение.

Некоторое время мне пришлось безрезультатно походить, поискать его по замку — слуги видели герцога то там, то здесь. Зато Альфред с порога сообщил мне, что его светлость Герберт меня повсюду ищет и велел, как только я найдусь, сразу же доложить ему. Вот только и сам Альфред не знал, где сейчас хозяин, чтобы добросовестно исполнить данное ему поручение.

Помыкавшись, и уже подумывая оставить эту затею, я застал отца у него в кабинете. Однако, радовался я раньше времени — мне пришлось подождать, примостившись в уголке, потому что у него на приеме находился новый начальник городской стражи.

Я оценил отцовский выбор, этот парень был полной противоположностью предыдущего начальника стражи толстяка Стена, который в конечном итоге оказался предателем.

А этот новый — подкаченный, уверенный, но не наглый, с умными и честными глазами. Говорил он мало, а то, что говорил, то было строго по делу, без чинопоклонничества и лизоблюдства. Нового начальника стражи звали Дик, и даже на первый взгляд, он внушал уважение и доверие.

Судя по их разговору, отец велел созвать всех стражников и проверить их на проф. пригодность. Это тоже было очень даже логично. Также отец просил направить лучших стражников в пострадавшие кварталы и провести перепись населения, при этом, отметив, кто и как пострадал и какая помощь требуется.

Получив все эти указания, Дик откланялся, а я остался с отцом один на один. Отец жестом велел мне сесть.

Между нами сразу же заискрились громы и молнии, я своих позиций сдавать не собирал, отец своих, по-видимому, тоже.

По отцу уже было трудно определить все тяготы нашего недавнего путешествия — он привел себя в порядок, переоделся, подстриг бороду и вернул себе ту властную величественность, которая делала диалог с ним делом непростым и выматывающим.

— Ты разочаровываешь меня, сын мой! — без обиняков заявил он, смотря на меня так, точно я просрал все данные им в моё распоряжение возможности для правильной жизни и уже умер от алкоголизма где-нибудь под забором.

— Чем же? — отстраненно поинтересовался я, сдерживая желание отзеркалить его слова, ведь он, бросив Харви в беде, разочаровывал меня не меньше, а то и больше.

— Эрик, ты должен понять, что ты не можешь делать всё, что тебе вздумается, — тихо выговаривал мне отец, нервно меряя комнату размашистыми шагами. — На нас лежит огромная ответственность за людей, которые вверили нам свои жизни. Мы их подвели, мы не просто бросили их в беде, мы стали причиной их бед. Город полон обездоленных, испуганных людей. Мало кто из них в состоянии справиться с обрушившимися на них несчастьями. В конце концов, если в тринадцатом герцогстве решат, что мы не справляемся, то нас могут судить и лишить всех привилегий, чтобы найти более ответственный управителей.

— Что ты хочешь от меня? — откинувшись на спинку кресла, с показной ленцой уточнил я, демонстрируя, что меня на самом деле мало волнует, что он от меня хочет.

Меня раздражали слова отца и то, как он ходил туда-сюда. Я едва сдерживался, но пока сдерживался. Может потому, что в его словах была доля какой-то правоты, а может и потому, что он был мне все-таки отцом и я на уровне инстинкта чувствовал, что должен подчиняться его воле.

— Чтобы ты вел себя соответственно своему положению! Чтобы ты был тем, кем рожден быть! — рявкнул отец, в лицо ему бросилась кровь, от чего оно стало пунцовым. — Именно ты, а не Томаш, должен был закрыть плотину, именно ты должен был навестить пострадавшие кварталы сегодня. А еще заготовить речь, выступить на площади с обещаниями и заверениями, что мы отстроим заново город и восстановим порядок. Кроме того, нужно изыскивать средства из казны, разработать план, как именно мы решим теперь все эти проблемы. Мы оба знаем, что скоро может начаться война, мы же к ней не то, что не готовы, мы теперь даже к миру не готовы!

— Мы в ответе за всех своих подданных, — согласился я. — Но то, что ты говоришь, больше похоже на показуху, а не на реальные дела.

— Показуха значит… — как-то обреченно повторил за мной отец. — Может и так, только эта показуха жизненно необходима людям. Пойми, они же, как дети, они должны чувствовать над собой власть и силу. Должны понимать, что о них позаботятся. Иначе они слабы и уязвимы, заметь, как легко их склонил Арчибальд на сторону зла и смерти. Отчаявшиеся, голодные, обездоленные люди намного легче поддаются своей темной стороне. Если мы не наведём порядок, город погрузиться в хаос. И мы проиграем эту войну, Эрик, и все принесенные жертвы будут напрасны…

Я вспомнил грязные разрушенные улицы, дезориентированных, обозленных людей, цапающихся друг с другом, и к своему неудовольствию осознал, что отец во многом прав, что порядок нужно навести в кратчайшее время.

— Ты прав, — неожиданно для отца согласился я. — Однако на мне лежит и другая ответственность, и она не менее важна, чем та, о которой ты говоришь. Я в ответе за тех, кого приручил. За тех, кто встал со мной плечо к плечу в борьбе с темными силами. Если мы так просто будем разбрасываться нашими самыми лучшими и преданными сторонниками, кто потом пойдет за нами? Тебя совсем не волнует судьба Харви? Он — твоя правая рука! Таких верных и способных людей — один на сотню!

О том, что я уже вернул Харви харму, я пока умолчал.

— Конечно, меня волнует его судьба! — возмутился отец, он сел и положил голову на руки, потирая виски. — И будь моя воля… Но я вынужден выбирать… Харви меня понимает, он не ребёнок и знает, что сотни человеческих жизней важней одной…

— А ведь сегодня умереть должен не только Харви, в этой подвеске погибнет и его харма, — вспомнив слова плешивого, сообщил я.

Отец побледнел, видимо, для него это тоже была новость.

— Что ты хочешь от меня? — вернул он мне мой же вопрос.

— Я хочу, чтобы ты дал мне время, а стало быть возможность спасти моего оруженосца, который пожертвовал собой ради спасения меня. Мне нужно только время, чтобы спасти Фила. Потом, я весь в твоём распоряжении.

— Фила невозможно спасти! — возразил отец.

— Все возможно, если очень захотеть, — не согласился я. — Сегодня я вернул Харви его харму. У тебя есть на кого опереться в делах города, а я должен найти свою мать, Аве указала мне на нее.

Отец помолчал, выстукивая пальцами по столу какую-то затейливую дробь.

— Я благодарен тебе за Харви, Эрик, — медленно произнес отец. — Однако ты напрасно потратишь силы и время. Фила невозможно спасти, Беллу не найти, если она сама того не захочет.

— Почему бы ей не захотеть поговорить со своим сыном? — вопросительно поднял я бровь.

— Она много лет не хотела видеться ни с тобой, ни со мной… — в голосе отца послышалась горечь.

Мне, конечно, не хотелось расковыривать его раны, но это была осознанная необходимость, я должен был узнать всю правду из первых рук, а потом послушать что скажет мать и, сопоставив, сделать свои выводы…

— Об этом я и пришел сюда поговорить. Мне нужно знать почему? Мне нужно знать, что случилось? Любая зацепка…

— О чем здесь говорить⁈ — развел руками отец. — Ты и так уже все знаешь, я ничего тебе нового не скажу. Она оборвала все нити.

— Мне известно всё по слухам и сплетням. Мы с тобой об этом никогда не говорили. У меня картинка происходящего не складывается от слова совсем.

— Что у тебя не складывается? — раздраженно спросил отец.

Глаза у него стали красные, видимо, подскочило давление. Из-за своего дара сокола моя чувствительность к чужой боли очень обострилась и, мучая отца, я мучил и себе. У меня тоже стало стучать в висках.

— Почему ты позволил ее казнить? — безжалостно для нас обоих поинтересовался я. — Я не хочу домысливать все неправильно. Я хочу услышать твою версию событий от начала до конца и сделать свои выводы.

Я подошел к отцу и положил руку ему на голову. Нащупал узел боли. Он тянулся от сердца к голове, я понял, что этот узел медленно, но верно его убивает. Медленно стал распутывать комок заскорузлой боли, исцеляя отца. Закончив, я сел на место. Взгляд отца прояснился, он как-то даже выглядеть стал бодрее и моложе.

— Спасибо, — сдавленно поблагодарил он. — Это никакой не секрет, если ты хочешь услышать правду из моих уст, я объясню тебе. Все очень просто, Эрик, я позволил её казнить потому, что она была виновна.

— В том, что отдала дар Матери-Богини матери Фила? — уточнил я, отец кивнул. — А зачем она это сделала?

Отец помолчал будто, собираясь с мыслями.

— Эрик, ты должен понимать, я любил твою мать, но я не мог ее понять… — тяжело вздохнув, начал объясняться он. — И чем дальше, тем мне было сложнее… В ней всегда будто сосуществовало две личности. Одна женщина была нежной, любящей, доброй, а вторая — агрессивной, дикой, непредсказуемой. В такие моменты я боялся ее, она становилась мне совсем чужой… Перемены в её настроение усугубились после твоего рождения. Она стала просто сумасшедшей, — отец прикусил язык, будто сказал лишнее, видимо о матери своего сына он все же не хотел говорить плохо.

— Что произошло дальше? — желая, чтобы он продолжал, я подбодрил его вопросом.

— Однажды она заявила, что её сын погибнет из-за даров Матери-Богини, и мы должны уничтожить тот дар, который у нас есть. Как я не старался убедить её, что дары Матери-Богини по природе своей призваны защищать жизнь и не способны навредить, всё оказалось безрезультатным… Дар рода Гербертов был украден, она не успела его уничтожить, хотя очень хотела. Об этом и заявила на суде, что жалеет только о том, что не уничтожила как можно больше даров Матери-Богини. Её осудили и приговорили к смерти, я лично видел её казнь…

Отец оказался прав, ничего особо нового я не услышал, и зацепиться в его рассказе было не за что. О многом я уже и сам догадался. Я даже понял, почему он считал её виновной… Даже это я смог понять…

— Поэтому я позволил её казнить, — нарушил затянувшееся молчание отец, — хотя это было нелегко, Эрик, это моя кара, она останется со мной на всю жизнь, а может и после…. Ты считаешь меня чудовищем?

— Нет, — честно ответил я, твердо глядя отцу в глаза.

Глаза у отца заблестели, горло свело судорогой.

Он закрыл глаза, перехватывая контроль за своими эмоциями, и через пару мгновений уже взял себя в руки.

— Спасибо, сын, — хрипловато поблагодарил он.

Видимо, он не один год избегал этого разговора, боясь, что сын осудит его. Будь я действительно семнадцатилетним пацаном, у которого ветер в голове, у меня могло, действительно, перемкнуть, но я был уже взрослым мужиком и понимал, что жизнь сложнее наших идеалистических представлений о ней.

— Говорят, ты опечатал всё западное крыло замка, в котором жила мать, — вернулся я к нашим баранам. — Мне нужно осмотреть её комнаты, может там, я найду подсказки.

Отец поскреб бороду, словно раздумывая, потом взял ключ с пояса и открыл ящик стола. Стал там лазить.

— Эрик, если тебе хочется в этом покопаться, покопайся, но не закапывайся слишком глубоко — это губительно, знаю по себе. До полного обращения Фила в медведя осталось девять дней. Я даю тебе ровно девять дней на то, чтобы найти ответы и попытаться спасти твоего друга. Обещай, что после, ты будешь помогать мне.

Отец встал и протянул мне связку ключей.

— Это ключи от её комнат.

— Спасибо, — поблагодарил я, зажимая ключи в кулак.

— Эрик, я должен предупредить… — помешкав, сказал отец. — Там что-то не то твориться. Я опечатал её покои неспроста, не потому что сентиментален…. Вот тебе факты, три служанки, которых я поочередно просил сметать там пыль, покончили с собой. Разумеется, прислуга стала бояться туда ходить… Понимаешь, там постоянно что-то происходит, идёт потусторонняя жизнь. Картины двигаются, голоса, плач, стоны… Я и тогда, после её казни не мог там находиться больше нескольких минут, да и никто не мог. А теперь и близко не подхожу — меня, будто некие силы не пускают на порог. Прошу тебя, будь осторожен.

Отец, действительно, выглядел встревоженным, а его не так просто было испугать. Мне стало немного не по себе. Я кивнул.

— Я буду осторожен. Через девять дней я спасу Фила, и помогу тебе в твоих делах.

На том мы и расстались. В целом, мы поняли друг друга, и это было очень даже не мало.

Прежде чем заняться поисками матери, я решил навестить Фила, чтобы принести ему еды и воды, да и вообще проверить как он.

Я взял на кухне курицу, положил её в мешок. Пока шёл, раздумывал, что нужно будет попросить кого-нибудь присмотреть за Филом, пока сам я буду отсутствовать. Сначала я вспомнил про Ганса, но потом решил, что не всякое родительское сердце выдержит, если сделать его свидетелем вот таких нечеловеческих страданий сына. С Аделаидой и Лейлой я связываться не хотел, знал, что в итоге окажется себе дороже… Леона я планировал взять с собой.

Я вошел в подземелье замка Гербертов, мимоходом заметив, что оно всегда освещалось ровным светом факелов. Мне стало интересно, ведь кто-то их, должно быть, менял, или это какие-то неперегорающие факелы. Скорее всего, второе, потому что в темнице я ни разу никого не видел.

В этом же подземелье находился наш родовой склеп. По идее, там ведь должны покоиться останки моей казненной матери. В склепе я никогда не был, надо бы, когда появится время, сходить, взглянуть на месте ли её тело или исчезло вместе с чудесным воскрешением.

Я повернул в коридор с темницами, прошёл буквально несколько шагов и замер на месте, как вкопанный. Из камеры Фила слышался какой-то жутковатый разговор.

— Ты не победишь, медведь! — горячо шептал Фил.

— Я уже победил, — хрипло прорычал кто-то.

— Нет, — противился Фил, — я человек!

— Посмотри на себя! — засмеялся неизвестный. — У тебя шерсть растет!

— Всё равно… это не я!

— Я это ты! Ты это я!

— Нет!

— Да, — насмешливо прохрипел чужой голос, — прими это, и мы будем делать великие дела!

Я сжал кулаки. Кто смеет науськивать Фила и почему он не один в камере? Я подкрался и заглянул в решетчатое окошко двери.

Фил сидел на корточках, закрыв уши руками. В свете факелов казалось, что под кожей у него что-то ползает, шевелиться. Больше в темнице никого не было, кроме уродливой горбатой тени на стене, в которой угадывался силуэт медведя.

— Тебя никто не спасет. Смирись! — опять раздался противный хриплый голос, раздался не откуда-то, а из груди самого Фила.

— Эрик, он спасет меня! — в отчаянии крикнул Фил.

— Это тот, что наблюдает сейчас за нами? Не торопиться он тебя спасать, судя по всему, — рассмеялся медведь внутри Фила.

Фил поднял на меня глаза. Я невольно вздрогнул, это были налитые кровью глаза зверя. Лицо и руки у него по локоть заросли коричневой шерстью. Он отвернулся и, будто бы стесняясь своего вида, стал рвать на себе шерсть. Сначала потихоньку, потом, всё более увлекаясь и наконец, совершенно безумно, с воплями и стонами принялся вырывать клоки шерсти вместе с кусками кожи.

Потом, словно проиграв эту битву, он кинулся к решетке двери и хрипя стал биться в нее, лицо его исказила страшная гримаса, сильно напоминающая медвежий оскал. Дверь, к счастью, держалась крепко и лишь подрагивала под мощными ударами Фила.

Фил, в очередной раз, с разбегу, ударившись о дверь так, что кости затрещали, вдруг повалился на пол и затих. Я думал, что он потерял сознание, но Фил пошевелился и глянул на меня с мольбой в глазах.

— Эрик, я это я…ещё я, — как-то жалко пролепетал он.

— Ты это, ещё ты. Ему не победить, Фил, ты сильнее его, — заверил я Фила, но голос у меня предательски дрогнул. — Я спасу тебя, Фил, не сомневайся!

Так и не решившись открыть дверь камеры полностью, я торопливо открыл только маленькое окошко, закинув в него мешок с курицей для Фила, точно он был уже не человеком, а зверем. Стыдясь своего поступка, я поспешил прочь.

Заботу о Филе я решил поручить Альфреду, у старика были стальные нервы, он проявил себя человеком честным, справедливым, к тому же, к Филу он всегда относился по-отечески покровительственно.

Завершив дела связанные с вынужденным заточением Фила, я поспешил в комнату своей матери, надеясь, во чтобы то ни стало, найти ответы на свои вопросы.

У материнских покоев я на мгновение замер не решаясь шагнуть дальше. И в ту же секунду мне в спину ударил откуда-то взявшийся сквозняк, словно подталкивая меня. Я поёжился.

Затем достал ключ и тяжело, со скрежетом, провернул его в замке.