Дайте мне меч, и я переверну мир! Том 3

Глава 7

Я глянул в небо, пытаясь определить, хотя бы приблизительно, сколько сейчас времени. Небо продолжало оставаться чёрным, глухим, ничего в нём не предвещало появления солнца, а по ощущениям, определенно, пора было уже солнцу вставать.

— Когда рассвет? — спросил я, уже догадываясь, каков будет ответ волка.

— Здесь не появляется солнце, — подтвердил мою догадку Леон. — Здесь рассвет не наступит никогда.

— Ну, тогда пойдем, чего стоим, — игнорирую зловещие нотки в голове волка, постановил я.

Я наклонился и поднял с земли свой плащ, которым Маргарет накрыла меня, пока я спал, сняв с себя, перед тем как уйти, уйти навсегда в вечный кошмар. От её заботы сердце у меня защемило. Я накинул на себя плащ, ещё хранивший тепло моего сна, как отпечаток жизни девушки на этой земле, и уверено шагнул к холму с идолами.

Волк на несколько мгновений замешкался, словно хотел что-то сказать, но подавил в себе это желание и пошел следом.

Я всё ждал, что сейчас, на подходах, нас что-то начнет хватать за жопы, прощупывая на серьезность намерений. Однако всё было спокойно. Лишь холодный ветер бил в лицо непонятно откуда взявшимся сырым и колючим снегом. Тревога же от этого затишья только нарастала, как и внутреннее напряжение. По опыту я знал, что от такого затишья можно было ожидать только бурю.

Однако мы без всяких препятствий взобрались на холм. Я осмотрелся. Идолы грозными истуканами нависали над нами, вокруг, вперемежку со снегом клубилась тьма. У меня отчего-то холодок прокатился по спине, я поёжился.

— И всё?..Всё так просто? — удивился я.

— Не так и просто, сокол, — покачал головой Леон, плотнее запахиваясь в свой плащ, его била крупная дрожь, а на лбу выступила испарина, — досюда, насколько мне известно, ещё никто не добирался и это за несколько сотен лет. Мы оказались первыми.

Я материализовал меч и перчатку и хотел было уже лупануть по одной из злобно скалящихся на меня идоловых рож, но Леон, вздрогнув, поспешил остановить мою руку.

— Стой, сокол, не торопись, — напряженно посоветовал Леон. — Разве ты не знаешь, что истинных идолов всего три, остальные десять существуют для отвода глаз и, если ты лупанешь не по тому, тебя просто сожжет на месте.

Я поспешно спрятал меч и перчатку, судорожно сглотнул, понимая в какой близости от смерти только что был и вопросительно глянул на Леона, который, как будто всё время, что мы находились здесь воевал сам с собой.

— И как распознать этих истинных? — подсевшим голосом поинтересовался я. — И что с тобой, чёрт возьми, твориться⁈

— Это место влияет на меня сильнее, чем я мог ожидать. Оно взывает к моей тьме внутри, сокол, и пытается толкнуть меня на нехорошие поступки, — Леон провёл рукой по своей шее, жестом показывая, к чему именно хотят его подтолкнуть. — Но не бойся, я держу себя в узде и соблазну не поддаюсь. Идолы питаются болью и горем. Лучшим выражением этого всегда были кровь и слёзы, вот, что заставит истинных идолов открыть глаза и проявить себя. Кровь от отца, слезы от матери, открой свои сердце и разум…

Откровенность Леона меня не удивила и не испугала, я давно заметил, что волку здесь туго приходится, однако он справлялся с собой, и я был уверен, что и дальше будет справляться. А вот про слёзы и кровь было уже сложнее, я задумчиво почесал подбородок.

— Ну, кровь понятно… а как со слезами-то быть?

— Придется расковыривать свои внутренние ранки, сокол, — насмешливо сверкнул желтыми глазами волк.

Я вздохнул. Поранить себя физически — невелика беда, а вот откапывать в себе унылых скелетов вовсе не хотелось. Да и не так просто это было — взять и расплакаться. Мне с детства вбивали, что мужики не плачут. И я этот урок отлично усвоил на всю жизнь. Я попытался вспомнить, когда было в последний раз, чтобы я слезу пустил, и не смог этого сделать.

Даже когда Лёшку — моего боевого товарища, с которым мы вместе прошли и огонь, и воду, и медные трубы пришлось хоронить. Он на мине подорвался. Я так и не смог его оплакать, стоял у гроба с таким холодом внутри, словно это я труп, а слёз так и не пролил.

— А если механически себя плакать заставить? Ну там, лук понюхать, или ты мне в глаз хорошенько ударишь, чтобы я прослезился? — закусив губу, в отчаянии попытался схитрить я.

— А-ха-х, — кашляще рассмеялся волк, согнувшись пополам. — Я, конечно, с радостью тебя треснул бы, но идолам нужна именно боль и горе, и они должны быть глубинными родовыми… Сомневаюсь, что луковые слёзы тебе в этом помогут. Мне кажется, у тебя в семье поводов для слёз хватает…

Я сердито зыркнул на Леона, мол, не твое собачье дело. И задумался. Ну да, погрустить было о чём. Но прям рыдать-то мне про что?

Мать разве что из-за меня, получается, казнили. Ведь она, по словам отца, пыталась уберечь меня от какой-то мнимой опасности. Но ведь она не умерла, а просто бросила меня и отца. Что, казалось бы, даже хуже чем, если бы просто умерла. Но рассуждения на тему ложно казнённой матери меня не трогали, так как эта женщина мне просто была чужда…

Вообще-то, ни в этом, ни в том мире, я никогда толком и не знал, что такое мать. Так… понаслышке от друзей одноклассников. Да в армии, на войне товарищи часто матерей вспоминали. Мальчишкой, конечно, грустил по этому поводу, что мамки у меня нет. Эту грусть усилили недобрые мачехи, точнее собутыльницы отца. Их было так много, что я их и не запомнил толком, разве что, первую, пропахшую потом и табаком, которая, когда я попадал в её поле зрения орала матом или отвешивала тяжелые затрещины. А остальные, так… чаще всего принеси, подай, пошел нахрен, не мешай… Не повезло мне с мачехами.

Поэтому я мальчишкой часто запирался в шкафу, забивался в угол и представлял, что рядом сидит моя мама. От мамы пахло кремом и зубной пастой, руки у нее были нежные, а улыбка печальной… А вместо лица размазанное пятно…

Но всё это терялось в тумане, как будто и вовсе не со мной было. А что со мной? Холодный взгляд Белы, женщины, которая была мне матерью, но без тепла в глазах к родному сыну. Да и у меня к ней ничего. На месте матери вечная пустота. Пустота, которую нечем заполнить.

Я почувствовал влагу на лице и автоматически вытер глаза. С удивлением посмотрел на свою руку. Надо же, не сдержался, размяк — прошибло на слезу. Обычно и времени-то нет рассусоливать, жалеть себя. Да и хорошо, что нет на это времени.

Теперь нужно было пустить себе кровь. Я достал меч, который тут же, подчиняясь моей воле, переплавился в кинжал. Всё-таки, чтобы пустить себе кровь, тоже нужно было преодолеть в себе что-то. Я никогда не был склонен к суицидальным наклонностям.

Тут мне вспомнился отец, герцог не стал бы с этим медлить и, пожалуй, моё замешательство не одобрил бы, расценив как слабость, а он у меня был сильным и слабость презирал и в себе и в других. Я всегда гордился, что так или иначе, являюсь частью этой силы, однако принадлежность к ней требовала от меня доказательств, которые я не всегда готов был предъявить.

А сейчас видимо, я уж больно разомлел от недавнего сеанса саможаления. Не раздумывая больше, я сделал неглубокий разрез на ладони.

Слезы смешались с кровью, и несколько капель упало на землю. Ветер зло ударил по щекам и стих.

Глазницы трех идолов действительно вспыхнули. Одного из них красным пламенем, другого — голубым, взгляд третьего был черен, как бездна.

Однако, после прошлого раза, сразу подпрыгивать на них я не решился, а вопросительно глянул на Леона.

— Чтобы сразиться с ними, нужно по очереди заглянуть в глаза каждому, — устало пояснил Леон, — но предупреждаю, Эрик, заглянув в их глаза, ты встретишься воочию с собственными страхами и слабостями. Они будут взывать к темной стороне твоей души и единственное, что ты можешь им противопоставить — это свет. Трижды подумай, прежде чем идти на это…

— Некогда думать, — отмахнулся я.

Я знал, что не идеален, и что тёмных грешков за мной водится с избытком, поэтому обратиться идолам явно будет куда. Но знал я и то, что чем больше начну об этом раздумывать, тем сложнее будет потом на что-то решиться. Иногда нужно просто брать и делать, а не сопли на кулак мотать.

Вот я и сделал. Подошел к тому, который стоял ко мне ближе всех, им оказался синеокий истукан со свирепой рожей.

Я твердо глянул ему в холодные глаза и…ощутил легкое покалывание во всем теле. Все мои способности двигаться сковала какая-то сила. Веки отяжелели, и я моргнул. После чего почувствовал, что попал в сон, где не мог полноценно действовать, зато являлся участником межличностных отношений, с теми, кто мне стал очень близок в этом мире, с теми, кого мне предстояло спасти.

Дунул ветер, сметая реальность. Локация поменялась. Истукан исчез, тьма и холм растаяли в туманной дымке. В следующую секунду я уже оказался возле дверей темницы. Тьму тускло освещал факел. Помимо своей воли ч поднял руку и толкнул дверь. Она со скрипом подалась.

За дверью, скрестив руки на груди, стоял Фил. Он выглядел абсолютно таким же, каким был до того, как принял молоко медведицы. Рыжий парнишка, вот только от прежнего добродушия и открытости не осталось и следа, лицо его было каким-то чужим, злым, надменным.

— Ну, спасибо тебе, сокол, — с нескрываемым сарказмом, не разжимая тонких губ, процедил мне Фил. — Как будто выручил, но вот только как же моя сестра? Ты обещал спасти Киру! Ты обещал! Лучше бы ты помог ей, а я бы как-нибудь без твоей заботы обошелся!

Его слова припечатали меня, как могильной плитой. Даже дышать стало как-то тяжко.

Я хотел было заверить Фила, что всё в порядке, что я помогу и Кире, только всему своё время.

Но вдруг внутри меня раздался голос…

Это был как будто мой собственный голос, он вкрадчиво стал нашептывать мне вполне здравые вещи, которые прежде мою голову не посещали.

Что же мне с того, что я спас Фила? Бегаю, как блаженный идиот по этому миру, спасаю всех, а даже сраное спасибо не всегда скажут, ещё и в обратку зачастую летят упрёки, да недовольство. Не успеешь одного спасти, в беде уже другой оказался, а я непременно назначаюсь крайним.

Я стал возражать себе, мол, не за спасибо же я близким помогаю. Да и все те, кому я помог, зачастую были мне благодарны. Я сразу вспомнил семью трактирщика, их горячую признательность за спасенную мной дочку, и за их собственное спасение тоже.

Но тут же у меня перед глазами появилась другая картина. Воспоминания о том, как Аделаида после своего спасения стала вести торги со мной и заставила объявить помолвку с Лейлой.

— Люди алчны, — шепнул мне голос. — А я ведь тогда чуть коньки не отбросил, спасая эту жабу.

Картинка с Аделаидой потухла и перед глазами появилась разъяренная Стелла, бросившаяся на меня с кулакам, после того как я спас её, рискуя жизнью и пожертвовав Кирой. Стелла тогда, с перекошенным лицом кричала на меня, что это я во всем виноват, что все её беды в её жизни из-за меня.

Обида ещё сильнее сдавила грудь. Меня словно придавило к земле каким-то булыжником.

Из тьмы появилась Кира, повернулась ко мне.

— Это ты во всем виноват, из-за тебя я делю постель с вороном. Посмотри на меня, Эрик.

Я послушно посмотрел, вся её спина была покрыта шрамами, оставленными на её нежной коже плетью.

— Это твоя вина!

Я отвернулся и вновь увидел свирепый взгляд Стеллы, презрительный — Фила, полный упрека — Киры.

Во мне поднялась волна яростного протеста. С чего я им должен-то? Почему они считают, что могут предъявлять мне за свои шкуры.

Для чего, я это делаю⁈ Я мог бы жить спокойно в родовом замке, жить припеваючи, в соответствии со своим положением. Я мог бы наслаждаться всеми привилегиями герцога. Любая женщина, и Стелла первая, могла бы по щелчку пальца оказаться в моей постели. Я мог бы скопить уже не хилое богатство, стать независимым от отца. Прокачать силу, меня бы боялись и уважали.

А в итоге, что я имею? Невинность Стеллы взял какой-то конченный мерзавец, мне в невесты досталась стервозная сука, которую я не выбирал. А почему я вынужден жениться на суке и не быть с той, которая мне нравится? Опять же, потому что добренький, хотел помочь другу семью обрести и оруженосцем стать.

Зачем я беру на себя лишнюю ответственность, лишние проблемы? Они же давят меня. Я прямо физически ощутил, что давят. Даже более того, они вот-вот грозили раздавить меня в лепешку.

И тогда я вспомнил птенца сокола. Зачем я его тогда спас? Мне с этого ничего кроме проблем не грозило. Но я спас, спас жизнь маленького птенца, чтобы он смог потом расправить крылья. За что и был вознагражден великим даром от богини жизни. Она выбрала меня из тысяч людей и одарила своим поцелуем, потому что знала — я всегда приду на помощь, не ища, при этом, выгоды для себя.

С большими способностями приходит и большая ответственность. Не для многих эта простая истина очевидна. Я спасал всех, потому что знал — я их последняя надежда и если им не помогу я, то не поможет никто. А я спасу и наградой для меня станет их жизнь, их счастье.

Тиски, которые душили меня и не давали двигаться, разжались. Груз с плеч упал, я резко повернулся.

За моей спиной стоял я сам. Вот только как будто взрослее и выше. Волосы у меня были длинными, седыми, синие глаза смотрели холодно. Лицо было злым.

Я материализовал меч. Синеглазый материализовал свой меч, он был как две капли воды похож на мой собственный, однако как будто выкован из льда.

— Я спасу всех и тебе, чурбан, меня не остановить! — заявил я собственной тени.

— Ты никого не спасёшь, я раздавлю тебя, мальчишка, — моим голосом ответил мне синеглазый.

— Это сейчас сказал тот, у которого даже нет ни собственного голоса, ни собственного тела. Ты всего лишь моя тень!

— Я — это ты, Эрик, а ты, это я. Прими себя и вместе мы сможем сделать по-настоящему большие свершения. Просто дай мне главную роль, и я сыграю её лучше тебя, — предложила моя тень.

— Ну уж нет! — прорычал я и ринулся в бой. — Не примазывайся ко мне тварь!

Синеглазый легко отражал град моих ударов и, а когда я выдохся сам перешел в наступление, с точностью повторяя все мои приемы. Я отбивался, пока не поймал себя на том, что тоже копирую защиту синеглазого, как он копирует мою атаку.

Я попытался выйти из этого замкнутого круга, прокрутив восьмерку, но бестолку, синеглазый, как мартышка скопировал мое движение. Я будто с собственным отражением дрался.

И что бы я не делал — наталкивался на паясничанье со стороны синеокого. Вскоре руки и ноги у меня задрожали от усталости, пот лил ручьем, меч было поднимать всё труднее. Если бы эта тень хотела, она давно бы меня уже прикончила.

Я попробовал использовать магию, но магию в себе не обнаружил от слова совсем.

Можно ли тьму в себе победить мечом или магией? Я только что на практике показал, что нельзя. А как тогда можно?

Долгой и кропотливой работой над собой может быть и можно тьму из себя изжить, а сейчас, сейчас с ней можно только смириться и держать в узде.

— Я принимаю, что ты есть, но ты — не я, — пряча меч, сказал я. — Ты всего лишь малая часть меня, которая подчиняется мне, а не наоборот.

Синеокий тоже спрятал меч и недовольно посмотрел на меня. Я сделал шаг к своей тени. Тень вздрогнула, потеряла объем и безвольным черным пятном упала на стену, корчась в свете факела.

В глазах у меня почернело, и я провалился во тьму. Очнулся я, лежа на холодной земле, от того, что меня бил по щекам Леон. Небо надо мной было всё так же черно и глухо.

— Эрик! Эрик! У тебя получилось! — восхищенно говорил Леон, указывая мне за спину. — Ты справился. Гляди! Ты уничтожил его!

Я повернулся и посмотрел на идола. Деревянный истукан, корчась и треща, горел синим пламенем. Два других, злобно скалились на нас с волком из тьмы.

— Это еще не победа, — тихо сказал я.

— Еще нет, — подтвердил Леон. — Но это большая надежда на победу.