Глава 17

Дебора ждала на Коконат-Гроув в тупике рядом со скромным частным владением за два миллиона. Вся улица, начиная от будки охранника и до самого дома, была перекрыта примерно до половины дороги по левой стороне, а толпа его возмущенных обитателей сгрудилась вокруг тщательно подстриженных газонов и вылизанных дорожек, кипя от злости из-за появления целого роя незваных бюджетников из полиции, вторгшихся в их компактный рай. Дебора стояла на улице и давала указания оператору, что снимать и с какого ракурса. Я поспешил к ней, Коди и Эстор шли следом.

— Это как называется? — возмутилась Дебора, переводя взгляд с детей на меня.

— Это называется «дети», — сказал я. — Обычный продукт брачных отношений, отсутствие которых не позволяло тебе встречаться с этими существами раньше.

— Ты спятил, на хрен, их сюда тащить? — рявкнула она.

— Нельзя говорить такие слова, — сказала Эстор. — Теперь ты должна мне пятьдесят центов.

Дебора открыла рот, залилась краской и снова закрыла.

— Уведи их отсюда, — наконец сказала она. — Им нельзя на это смотреть.

— А мы хотим смотреть, — настаивала Эстор.

— Тихо, — сказал я, — оба молчите.

— Господи Боже, Декстер, — проговорила Дебора.

— Ты мне сказала немедленно приехать, — объяснил я. — Я и приехал.

— Я не могу тут нянчиться с двумя детьми, — предупредила Дебора.

— А тебя никто и не заставляет, — сказал я в ответ. — Им и так хорошо.

Деб уставилась на них, они глядели на нее. Никто не мигал, и мне показалось, что еще немного, и моя сестра сжует свою верхнюю губу. Потом она вздрогнула.

— Так, все, — скомандовала она. — Некогда рассусоливать. Вы оба ждите там. — Дебора указала на свою машину, которая была припаркована на другой стороне улицы, и схватила меня под руку. А потом потащила меня к дому, около которого сосредоточилась вся деятельность.

— Смотри, — указала она на фасад.

По телефону Дебора сообщила, что головы обнаружили; на деле оказалось, что не заметить их было просто невозможно. К дому вела небольшая подъездная аллея, которая проходила меж двух воротных столбов, облицованных известняком, и заканчивалась небольшим двориком с фонтаном в центре. Каждый столб венчали изысканные светильники. На земле между этими двумя столбами мелом было написано что-то вроде «млк», только каким-то странным шрифтом, который я не смог распознать. Ну а чтобы никто не тратил время, разгадывая надпись, на самом верху столбов красовались…

Ну что сказать. Признаюсь, зрелище в целом смотрелось мощно и производило безусловный драматический эффект, но, по мне, как-то все равно сыровато. И хотя головы были тщательно выскоблены, глаза запали, а рты на солнцепеке искривились в мерзком, но все-таки подобии улыбок, оставался неприятный осадок. Конечно, мое мнение никого из присутствующих не интересовало, но я знаю, что таких следов лучше не оставлять. Это неопрятно и говорит о недостатке квалификации. А головы, да еще и у всех на виду, — просто показуха, которая демонстрировала, что планчик нуждался в доработке.

Однако о вкусах не спорят. Готов признать: моя технология не единственная. Ну а что касается эстетики, я, как всегда, ждал критического свистящего шепота Темного Пассажира, но его, разумеется, не последовало.

Ни звука, ни трепета крыльев, ни еле слышного шороха. Мой компас сгинул, предоставив меня самому себе, а это выбивало из колеи.

Конечно, я был не одинок. Рядом стояла Дебора, и за своими размышлениями об исчезновении моего тайного компаньона я едва не упустил того, что она мне говорила.

— Они сегодня с утра были на похоронах, — сказала Деб. — А когда вернулись, увидели вот это.

— Кто — они? — спросил я, кивая в направлении дома.

Дебора ткнула меня локтем в ребра:

— Родственники, дурья твоя башка. Родственники Ортеги. Я кому рассказываю?

— Прямо вот так, посреди бела дня… — Почему-то этот факт меня особенно тревожил.

— Почти все соседи тоже были на похоронах. Но мы ищем тех, кто мог что-то видеть. — Она пожала плечами. — Может, еще повезет. Кто знает.

Не знаю почему, но я был уверен, что никакие обстоятельства, связанные с этим делом, везения нам не сулят.

— Значит, насчет Голперна у нас появились сомнения? — осведомился я.

— Черта с два, — парировала она. — Ублюдок виновен.

— А, — сказал я. — То есть ты считаешь, что головы нашел кто-то другой и… э-э…

— Да не знаю я, мать твою, — выругалась она. — У него должен быть сообщник.

Я только покачал головой в ответ. В этом не было смысла, и мы оба это знали. Любой, кто сподобился выносить идею такого замысловатого ритуала и реализовать ее, должен сделать это в одиночку. Подобные предприятия интимны, каждый этап продиктован некой уникальной внутренней потребностью, поэтому версия о том, что два человека могли мыслить идентично, просто нелепа. Невероятно, но было что-то схожее в этой церемонии выставления голов с обнаружением тел — это две части одного и того же ритуала.

— Вряд ли, — сказал я.

— Хорошо, а что тогда?

Я посмотрел на головы, добротно прикрепленные к верхушкам светильников. Конечно, они обгорели, потому что побывали в том же огне, что и тела, но крови нигде не видно. Шеи отрезаны с аккуратной точностью. Кроме этого, сказать было нечего. Дебора стояла рядом и выжидающе смотрела на меня. Трудно, имея репутацию человека, способного видеть самую суть загадки, оправдывать ее, особенно если этот талант был обретен благодаря внутреннему голосу, который теперь находился неизвестно где. Я чувствовал себя куклой чревовещателя, которую вдруг попросили выступать самостоятельно.

— Обе головы здесь, — сказал я, потому что надо было что-то сказать. — Почему же не там, где жила другая девушка? Та, у которой был парень?

— Ее семья в Массачусетсе, — ответила Дебора. — Так проще.

— Вы его проверили?

— Кого?

— Парня убитой, — с толком и расстановкой произнес я. — Парня с татуировкой на шее.

— Господи, Декстер, естественно, мы его проверили. Мы проверили всех, кого черт дернул появиться в миле от этих девушек, а ты… — Она издала глубокий вздох, но он не особенно ее успокоил. — Послушай, мне не нужна помощь в повседневной полицейской работе, понятно? Я должна разобраться с этой жуткой чертовой хренью, в которой ты дока.

Приятно ощущать себя признанным королем Жуткой Чертовой Хрени, интересно только, надолго ли мне удастся сохранить титул без своей Темной Короны. Но раз уж на карту была поставлена моя репутация, пришлось отважиться и изобразить некое подобие озарения, поэтому я решился на маленький бескровный удар.

— Значит, так, — начал я. — С точки зрения Жуткой Чертовой Хрени, это убийство не могли совершить два разных человека. Так что либо Голперн их убил, а кто-то другой наткнулся на головы и подумал: «Какие отменные головы! Пускай их видят все!» — либо в тюрьме парится не тот парень.

— Черт-те что, — сказала Дебора.

— Что именно?

— Да все, черт возьми! — воскликнула она. — Одно лучше другого.

— Вот черт, — сказал я, удивив нас обоих. Я чувствовал, как меня начинает раздражать и Дебора, и я сам, и вся эта кутерьма с отрезанными головами, поэтому совершил единственный логичный и разумный поступок: пнул кокос.

Еще не легче. Теперь болела нога.

— Я тут проверяю Голдмана, — кратко сказала Дебора, кивая в сторону дома. — В общем, он стоматолог, владеет офисным зданием в Деви. Но как-то все отдает наркотой. И это ерунда какая-то. Черт, Декстер, — произнесла она. — Ну дай мне хоть какую-нибудь подсказку.

Я с удивлением посмотрел на Дебору. Каким-то образом она опять обставила все так, что круг замкнулся на мне, однако мне оставалось только надеяться, что этот Голдман — кокаиновый король, который прикидывается простым дантистом.

— Ничего не приходит на ум, — с горечью признался я.

— Жопа, — выругалась она, глядя на толпу у меня за спиной. Подъехал первый новостной фургон, и не успел он остановиться, как из него выпрыгнул репортер и начал тыкать фотографу туда-сюда, указывая места, в которых они, судя по всему, собирались долго снимать. — Черт побери, — сказала Дебора и поспешила разбираться с ними.

— Там страшный человек, Декстер, — произнес тихий голосок позади меня, и я резко обернулся. Коди и Эстор снова незаметно подобрались ко мне. Они стояли рядышком, а Коди, повернув голову, смотрел на небольшую группу людей, собравшуюся у дальнего края полицейской ленты, огораживающей место преступления.

— Какой страшный человек? — спросил я, и Эстор ответила:

— Вон тот, в оранжевой рубашке. Не могу показывать, он смотрит.

В поисках оранжевой рубашки я всматривался в толпу, но успел заметить ее в дальнем конце тупика только мельком, когда человек нагибался, чтобы сесть в машину. Это была маленькая синяя машина, а не белый «авалон», но я заметил уже знакомый отблеск в зеркале заднего вида, когда она выезжала на главную дорогу. И хотя не могу сказать точно, но я почти уверен, что увидел парковочный пропуск Университета Майами.

Я снова повернулся к Эстор и успокоил ее:

— Ну вот, он уехал. А почему ты сказала, что он страшный?

— Это он сказал, — пояснила девочка, указывая на брата, который утвердительно кивнул.

— Он был страшный, — прошептал Коди. — У него была большая тень.

— Ну, уже нечего бояться, — утешил их я. — Он уехал.

Коди кивнул.

— А можно мы посмотрим на головы?

Дети такие любопытные, не правда ли? Только что Коди испугался какой-то эфемерной тени, а тут загорелся невиданным доселе интересом к реальному убийству, насилию, смерти. Конечно, я не винил его за желание взглянуть одним глазком на эти головы, но и поощрять интерес не имел права. Тем более что не знал, как им все это объяснить. Мне говорили, что, например, в турецком языке есть масса всяких оттенков смысла за пределами моего понимания, в английском же мне будет трудно найти подходящие выражения.

К счастью для меня, в этот момент появилась Дебора со словами:

— Никогда больше не буду жаловаться на капитана. — Вряд ли она сдержит свое слово, но подчеркивать это было бы невежливо. — Он поднаторел в том, как поиметь этих журналюг.

— Может, ты просто не публичный человек, — сказал я.

— Эти ублюдки не люди, — ответила она. — Все, чего они хотят, — сфотографироваться с чертовыми новыми прическами на фоне отрезанных голов, чтобы отослать пленку в свою информационную сеть. Каким живым существам захочется смотреть на такое?

Я мог бы ей ответить, потому что парочку подобных экземпляров как раз выгуливал в данный момент, и, чего скрывать, отнес бы к таковым и себя самого. Но сейчас, мне казалось, лучше пропустить ее вопрос мимо ушей и сфокусироваться на проблеме, которую мы тут решали. Так что я принялся соображать, что делало человека, которого испугался Коди, таким страшным, и, кроме того, у него имелось нечто очень похожее на разрешение парковаться на университетской стоянке.

— У меня появилась мысль, — начал я, и Дебора повернула голову ко мне так стремительно, будто я сказал, что она наступила на змею, — но она не очень сочетается с твоей версией подпольного наркокороля.

— Выкладывай, — процедила она сквозь зубы.

— Здесь был некий человек, который напугал детей. Он уехал на машине с пропуском на факультетскую стоянку.

Дебора смотрела на меня строгими мутными глазами.

— Черт, — произнесла она тихо, — этот, про которого Голперн говорил, как его?

— Уилкинс, — подсказал я.

— Нет. Не может быть. Только потому, что дети испугались? Нет.

— У него мотив, — настаивал я.

— Ах да! Что там — штатная должность? Окстись, Декс.

— Это для нас не важно, — объяснил я. — А им важно.

— Значит, чтобы заполучить должность, — начала она, качая головой, — он врывается к Голперну домой, крадет его одежду, убивает двух девчонок…

— А потом еще и наводит нас на Голперна, — закончил я, вспомнив, как он тогда стоял в коридоре и рассказывал.

Дебора дернула головой и повернулась ко мне.

— Черт, — повторила она, — а ведь это же он. Он подсказал нам навестить Голперна.

— И каким бы призрачным мотивом ни казалась нам штатная должность, — продолжал я, — все равно это вероятнее, чем если бы Дэнни Роллинг и Тед Банди[27] решили объединиться и состряпать такой проект, ведь так?

Дебора поправила волосы — довольно странно видеть такой женственный жест у той, кого я считал сержантом Скалой.

— Может, и так, — наконец проговорила она. — Я ж этого Уилкинса не настолько хорошо знаю, чтобы говорить уверенно.

— Поболтаем с ним?

Она покачала головой.

— Сначала я хочу увидеться с Голперном, — сказала Дебора.

— А я разберусь с детьми, — решил я.

Естественно, я не обнаружил их там, где они должны были находиться, но все-таки нашел без особого труда: они подошли к столбам, чтобы как следует рассмотреть головы, и, возможно, мне показалось, но, по-моему, я увидел искорку профессионального интереса в глазах Коди.

— Давайте-ка, — сказал я им, — нам пора.

Они повернулись и нехотя побрели за мной, и я услышал, как Эстор пробормотала себе под нос:

— Все равно лучше, чем в дурацком музее.

Он наблюдал, находясь в толпе, собравшейся посмотреть этот спектакль, осторожно, чтобы не выделяться из общей массы зевак, ничем себя не выдать и не вызвать к себе особого интереса. Явившись сюда, Наблюдатель пошел на риск: ведь его можно было легко распознать, — но решил испытать судьбу. Да и грех отказывать себе в небольшом удовольствии полюбоваться реакцией на собственную работу.

Кроме того, его интересовало, что они станут делать теперь, когда он оставил им подсказку. Этот, другой, умный, но он ее пока проигнорировал, прошел мимо и дал возможность сроим коллегам пофотографировать и самим с ней разобраться. Может, стоило сделать подсказку более явной? Но для того чтобы понять, время у него есть. Никто никуда не спешит — главное, схватить его в нужный момент, и подготовка к этому важному мероприятию отодвигала все остальное на второй план.

Наблюдатель подошел ближе, чтобы посмотреть на того, другого, в надежде выяснить его реакцию на шоу. Занятно: он привел с собой детей. И их не слишком испугал вид голов. Возможно, они привыкли к таким вещам или…

Нет. Не может быть.

Передвигаясь с максимальной осторожностью, он приблизился еще, по-прежнему оставаясь в толпе и не привлекая к себе внимания. Наконец он добрался до желтой ленты и оказался так близко к детям, насколько это было возможным.

Когда мальчик поднял голову и их глаза встретились, все сомнения рассеялись.

Их взгляды пересеклись на мгновение, и время остановилось в шорохе темных крыльев. Мальчик просто стоял и смотрел на него, и по всему было видно, что он его узнал. Он не то чтобы узнал, а просто его собственные маленькие темные крылышки затрепетали, словно их вспугнули. Наблюдатель не удержался и придвинулся ближе, позволяя мальчику разглядеть себя и свой черный ореол. Мальчик не обнаружил страха, а только в ответ показал свою силу. Затем отвернулся, взял сестру за руку, и они побежали к тому, другому.

Пора уходить. Дети его выдадут, а он не хотел, чтобы его видели в лицо, во всяком случае, пока. Он сел в машину и уехал, не испытывая ничего похожего на волнение. Вовсе нет. Скорее наоборот: он был польщен даже больше, чем того заслуживал.

Конечно, все дело в детях. И не только потому, что они все расскажут тому, другому, и он продвинется на несколько шагов вперед к должному страху, но еще и потому, что он любил детей. Работать с ними радостно, они излучают такие мощные потоки эмоций, что поднимают всю энергетику события на новый уровень.

Дети просто чудо.

Это начинало приносить удовольствие.

Пока что было достаточно передвигаться в обезьяноподобных существах и помогать им убивать. Но одно и то же изо дня в день начинало надоедать, и время от времени ОНО чувствовало, что хочет чего-то большего. В момент убийства ОНО испытывало какое-то дразнящее непонятное чувство, как будто нечто пробуждалось, а потом снова засыпало, и ОНО хотело разобраться в этом.

Но независимо от того, сколько раз все повторялось с разными обезьяноподобными существами, ОНО не подобралось ближе к разгадке этого ощущения, не продвинулось в поисках ответа на вопрос о том, что это такое. ОНО хотело знать больше.

Прошло много времени, и ЕМУ опять стало скучно. Эти обезьяноподобные существа оказались такими незамысловатыми, и что бы ОНО с ними ни делало, ЕМУ все было мало. ЕГО начало бесить их глупое, бессмысленное, бесконечно однообразное существование. Пару раз ОНО решило взбунтоваться против них, желая наказать за причиняемые друг другу глупые однообразные страдания, и заставило своего носителя убивать подобных ему семьями и целыми племенами. И вот когда они погибали, это удивительное ощущение чего-то призрачного повисало в воздухе вне досягаемости, а затем снова возвращалось в забытье.

ОНО пришло в ужасное расстройство; должен же быть выход, как освободиться от всего этого, ОНО должно найти способ постичь это призрачное нечто и вытащить его на свет божий.

И тогда наконец обезьяноподобные начали изменяться. Поначалу совсем медленно, так медленно, что ОНО даже не замечало происходящих перемен, пока процесс не зашел так далеко, что в один прекрасный день обезьяноподобное существо встало на свои задние лапы и, к ЕГО большому изумлению, спросило: «Кто ты?»

Крайний шок сменился таким же крайним восторгом.

ОНО больше не одиноко.

Загрузка...