Дело двух Феликсов

Глава десятая. Красные дипкурьеры

Да, Мулен Руж, думал Загорский, глядя в окно, за которым постукивал и уносился назад попутный пейзаж. Что это — пошлость или естественная часть праздничной и слегка легкомысленной атмосферы французской столицы? С другой стороны, что почитать пошлостью? Когда сорок без малого лет назад Гюстав Эйфель возвел посреди Парижа свою башню, сетчатую, словно чулки куртизанки, кое-кто заявил, что ничего более пошлого не существовало в подлунном мире. Больше того, синклит творцов, среди которых были Ги де Мопассан и Шарль Гуно, направили протест в муниципалитет, где сравнивали башню с дымовой трубой и категорически не желали, чтобы небо им застило такое уродливое, по их словам, и беспомощное творение. И это при том, что башню планировали как временную, и должны были снести спустя двадцать лет. Давно почили в бозе и Гуно, и Мопассан, и многие другие критики, а башня все стоит. И сколько еще простоит, ведает один Бог. Ну, уж, наверняка не дольше, чем Мулен Руж, у которого в запасе вечность, как писал по другому поводу один пролетарский поэт. А все потому, что мужчины, как дети, любят смотреть на полуголых танцующих женщин — это их бодрит и влечет к подвигам.

Так думал красный дипкурьер Нестор Васильевич Загорский, глядя за окно, за которым еще не было Парижа, но который рано или поздно должен был там появиться…

— Простите? — переспросил Загорский, с некоторым изумлением глядя на Глеба Бокия, который в двух словах объяснил ему круг его новых обязанностей. — Дипкурьер? Вы хотите сказать, я теперь буду большевистский почтальон?

— Не самая стыдная должность, — отвечал ему Глеб Иванович, — многие хорошие люди погибли при исполнении обязанностей дипкурьера.

Нестор Васильевич отвечал, что это его мало утешает. Сразу видно, что он не красный командир, заметил Бокий. Занятие весьма опасное, и простых рабочих дипкурьерами не пошлешь. Нужны люди с жизненным и боевым опытом, а в идеале — знающие иностранные языки и светское обхождение. Но таких у советской власти мало даже среди дипломатов, поэтому обходятся тем, что есть под рукой.

— Да, но я-то тут при чем? — не понимал Загорский. — Я полагал, что поеду за границу частным образом.

Бокий покачал головой.

— Поверьте слову, вам — да и нам тоже — лучше будет, если вы пересечете границу в официальном статусе. Заодно перевезете и кое-какие наши документы, Феликс Эдмундович уже договорился с наркомом Чичериным.

Нестор Васильевич поднял брови: без него договорились?

— Понимаете ли, нам не до реверансов, — отвечал Бокий. — Катастрофически не хватает дипкурьеров. В особенности же не хватает таких, которые готовы доставить груз высочайшей секретности. Дипломат Загорский для этого подходит идеально. Уверен, что вы с вашим китайцем сможете провезти диппочту сквозь вражескую армию. Тем более, что опыт у вас уже был.

Бокий, очевидно, намекал на историю, когда Нестор Васильевич вез секретное письмо от Троцкого к атаману Семенову через линию фронта. Крыть было нечем, и Нестор Васильевич согласился. Однако просил иметь в виду, что Ганцзалин его никуда не поедет, а остается в России.

— Это еще зачем? — насторожился Бокий.

— Так нужно для расследования, — коротко отвечал Загорский.

Бокий нахмурился, немного подумал, но все-таки кивнул и сказал, что напарника они Нестору Васильевичу подберут.

Теперь вот Загорский вместе с этим самым напарником сидел в отдельном купе, и поезд вез его прямым ходом через Германию на Париж. По словам Бокия, именно этот отрезок пути был самым опасным.

— Каковы шансы, что меня попытаются убить? — полюбопытствовал Загорский.

— Высокие, — отвечал Глеб Иванович. — Бумаги, которые вы везете, попади они не в те руки, смогут спровоцировать новую большую войну. Враги знают, что эти бумаги должны добраться до Парижа и сделают все, чтобы они дотуда не добрались. Вы один стоите роты красноармейцев — именно поэтому едете вы. Набивать вагон охраной невозможно, да и неразумно, поезд могут и под откос пустить. Мы по мере сил попытаемся отвлечь от вас внимание, однако имейте в виду — на вас, скорее всего, нападут вооруженные люди. Надеюсь, вы будете внимательны и сможете пресечь атаку заранее. В противном случае вас убьют, а СССР ждет тяжелый дипломатический скандал.

Нестор Васильевич усмехнулся: приятные перспективы, нечего сказать. А почему, кстати, так опасна именно Германия? Бокий отвечал, что страна еще не оправилась от поражения в мировой войне, она охвачена безработицей и политической борьбой. При этом кроме белогвардейцев на сцену выходят персонажи, от которых можно ожидать чего угодно.

— Я имею в виду штурмовиков господина Гитлера, — пояснил Глеб Иванович. — Эта публика ни перед чем не остановится, она играет на всех фронтах. Даже если им самим наши бумаги не понадобятся, их всегда можно будет продать. Не говоря уже о том, что штурмовиков могут просто нанять для такой операции. Кроме того, для подобного дела они могут спеться с белогвардейцами.

— Что за белогвардейцы? — полюбопытствовал Загорский.

— Есть в Германии крайне правая организация «Ауфба́у». Состав у них смешанный, там и русские эмигранты и немцы. Мечтают свергнуть республику в Германии и советскую власть у нас. Но лично я больше опасаюсь Гитлера и его коричневорубашечников.

— Гитлер производит впечатление истерика, — заметил Нестор Васильевич.

— Он и есть истерик, — отвечал Бокий. — Но это истерик, который отлично себя контролирует. Наши источники в Германии говорят о нем как об очень опасном человеке. Кроме того, он увлечен оккультизмом, и хотя вы, — тут Бокий с упреком посмотрел на Загорского, — не доверяете нашим исследованиям, но я уверен, что именно благодаря оккультизму Гитлер может обрести большую силу. Он, если хотите, политический шаман.

— Откуда же он берет свои оккультные познания? — Нестор Васильевич глядел несколько скептически, но Бокий скепсиса не уловил, напротив, оживился.

В ОГПУ полагали, что истоки мистицизма нацистов берут свое начало в Тибете, если более конкретно — в обществе «Тýле». Общество это изучало мистические аспекты рождения арийской расы. Другое дело, что в последние годы Гитлер и «Туле» разошлись. Но вождь фашистов едва ли изменил оккультизму. Возможно, он нашел иные, более прямые пути к тайнам вселенной…

Нестор Васильевич, однако, не стал дослушивать речь Бокия, заметил только, что все то же самое куда более ловко может пересказать любая Блаватская или те же Рерихи.

— Меня гораздо больше интересует сеть ОГПУ на Западе, — сказал Загорский. — Вы дадите мне ваши контакты?

Бокий засмеялся: шпионская сеть ОГПУ — дело настолько секретное, что полностью к ней имеет доступ один Дзержинский. Впрочем, в крайнем случае Загорский может обращаться прямо к полпреду Красину.

— Очень хорошо, — сказал Нестор Васильевич, и разговор был закончен…

Напарник ему достался колоритный. Это был крупный крепкий мужчина с неожиданными залысинами и внимательными серыми глазами на простом, чуть грубоватом лице. Звали его Виктор Данилович Мезенцев, и был он из красных командиров, воевавших с Колчаком.

Встретились они уже в поезде. Загорский читал газету, до отправления оставалось всего минут пять, когда в купе вошел Мезенцев. Он внимательно осмотрел Нестора Васильевича с ног до головы, кивнул головой, сказал:

— Мезенцев.

— Загорский, — отвечал Нестор Васильевич, не глядя на него.

Дипкурьер уселся напротив, продолжая неприкрыто рассматривать нового напарника. Тот, впрочем, оставался совершенно спокоен. Дочитал статью, сложил газету, без улыбки взглянул на Мезенцева, пододвинул газету к нему.

— Сегодняшняя «Правда». Будете читать?

— Читал уже, — отвечал Мезенцев с некоторым вызовом.

Нестор Васильевич на это ничего не ответил, вытащил из пиджака карманный словарик французских идиом, снова углубился в чтение. Поезд тронулся, постепенно набирая ход. Мезенцев глядел в окно, за которым вскорости побежали привычные пейзажи средней полосы — зажелтевшие поля вперемешку с березовыми и дубовыми рощами.

— Эх, свéтло свéтлая и крáсно укрáшенная земля́ Рýсская! — негромко сказал Мезенцев, не отрывая взгляд от окна.

— … и мнóгыми красóтами удивленá еси́, — перелистнув страницу, продолжил Нестор Васильевич, по-прежнему глядя в словарик. — Всегó еси́ испóлнена земля́ Рýсская, о правовéрная вéра христия́нская!

— Любите древнерусскую литературу? — спросил Мезенцев.

Нестор Васильевич пожал плечами: а кто ее не любит?

Мезенцев кивнул и задал совершенно неожиданный вопрос.

— А не могли мы с вами видеться на фронтах Гражданской?

Загорский довольно сухо отвечал, что он не воевал в Красной Армии. Мезенцев заметил на это, что о Красной Армии речи не идет — не воевал ли его новый напарник на стороне белых?

Нестор Васильевич неожиданно развеселился, оторвался от словаря, поглядел с иронией на Мезенцева и спросил, а что он будет делать, если Загорский — бывший белый офицер, причем в больших чинах. Вызовет его на дуэль? Сбросит с поезда? Напишет докладную начальству?

Мезенцев, не ожидавший такого ответа, крякнул и засмеялся. Ну, сказал, с поезда может и не сбросит, но косые взгляды бросать непременно будет.

— Ну, это на здоровье. — отвечал удивительный собеседник. — Но на всякий случай скажу, что я действительно из бывших — то, что вы сейчас называете буржуазными спецами. Я дворянин, действительный статский советник…

— Это который его превосходительство? — перебил его Мезенцев.

— Он самый, — отвечал Загорский. — Я детектив с большим стажем, именно поэтому меня направили на это задание. В любом случае, советской власти я не враг и, как ни странно для человека моего происхождения, даже имею перед ней некоторые заслуги.

Мезенцев смотрел на Нестора Васильевича недоверчиво. Детектив, значит? Это вроде Шерлока Холмса? Ну, раз он такой детектив, пусть расскажет что-нибудь про Мезенцева. Так сказать, продемонстрирует дедукцию.

Загорский пожал плечами: как вам угодно. Он окинул собеседника быстрым взглядом, на миг задержался на обуви, посмотрел на руки, потом взглянул прямо в лицо.

— Итак, вы — красный дипкурьер. Дипкурьер очень опытный, потому что задание важное и абы кого на него не поставили бы. Работу дипкурьера с работой в ЧК вы не совмещаете: нарком иностранных дел Чичерин относится к этому крайне ревниво, хотя его работники время от времени оказывают разведке небольшие услуги — но только по договоренности наверху. Вы — бывший красный командир…

— Ну, это я сам сказал! — перебил его Мезенцев.

— Не просто командир, а кавалерист, — терпеливо продолжал Загорский. — Командовали эскадроном. По происхождению из рабочей семьи, однако много занимались самообразованием. При царе были большевистским агитатором. На каторгу не попали, но из столицы высылались. Женаты второй раз. В первом браке родился сын, во втором — дочка. Английским языком владеете плохо, на уровне самых простых обиходных фраз. Что еще? Имеете скрытую болезнь печени, поэтому не пьете. У вас уже началась возрастная близорукость, читать можете только в очках, но на людях носить очки стесняетесь…

Нестор Васильевич на секунду умолк. Мезенцев смотрел на него, открыв рот.

— Откуда? — наконец выговорил он потрясенно.

— Элементарно, Ватсон, — отвечал Нестор Васильевич с улыбкой. — На носу у вас следы от очков, вы партийный, однако главную партийную газету читать отказались.

— Да бог с ними, с очками, — не выдержал Виктор Данилович. — Все остальное — откуда?

— По преимуществу — из вашего дела, которое мне дали почитать, — улыбнулся Нестор Васильевич. — А кое-что — из привычки к наблюдениям.

— Замечательно, — сказал Мезенцев, глядя на Загорского с превеликим интересом. — А я думал, такие люди только в книгах бывают.

Загорский улыбнулся. А слышал ли любезнейший Виктор Данилович о теории, согласно который все мы — лишь персонажи книги, которую пишет некий вселенский разум?

— Это вроде: мир — театр, люди в нем — актеры?

— Вроде того, — согласился Загорский, — но еще хитрее. Актер себе роль сам выбирает и играет ее, не превращаясь в своего героя. А нами играет кто-то другой. Он шаг за шагом создает нашу личность и нашу судьбу.

Мезенцев задумался ненадолго.

— Не знаю, — наконец сказал он с некоторой обидой. — Противно как-то думать, что, во-первых, тебя нет, а во-вторых, тобой управляет кто-то другой. Что же это, он сейчас напишет, что я с ходу выбил головой стекло и улетел на рельсы, так я и выбью?

— Не уверен, — отвечал Загорский. — Во-первых, у любой книги и любого автора есть свои законы, а иначе никто ее читать не станет. А во-вторых, я в эту теорию не верю и вам не советую.

Мезенцев рассмеялся и погрозил ему пальцем. Так Нестор Васильевич завоевал доверие напарника и развязал себе руки. А свобода рук была ему очень нужна. В его положении нельзя было просто тихо сидеть в купе и ждать, пока поезд доедет до Парижа. Мало было встретить опасность лицом к лицу, ее надо было упредить.

— Вот что, Виктор Данилович, — сказал он Мезенцеву, — ты не обижайся, но у меня помимо главного дела есть еще одно, дополнительное. Так что я время от времени буду выходить из купе и шастать по поезду и даже сходить на станциях. Ты уж прости, но придется тебе потерпеть и прикрыть меня.

— Ничего, — отвечал Мезенцев, — шастай, сколько влезет. Лишь бы на пользу было.

И Загорский принялся шастать. Он, конечно, не думал, что враги поедут в том же вагоне, что и он, это было бы слишком вызывающе. Однако по вагону на всякий случай все-таки прошел несколько раз туда и сюда. Как он и предполагал, ничего особенного. Добропорядочные бюргеры, буржуа и совслужащие. Пшеков, то есть поляков, в их вагоне не было совсем.

Обревизовав ближайшие купе, Загорский стал не спеша, вагон за вагоном, обходить весь поезд. Ходить по составу он начал только с того момента, как они пересекли границу с Польшей. И это было понятно: вряд ли компания политических убийц могла собраться в СССР. Впрочем, Польша тоже не очень подходила как плацдарм ни для русских эмигрантов, ни для фашистов-штурмовиков. Скорее всего, нападения следовало ждать именно на территории Германии. Однако к этому моменту уже надо было вычислить врага. Именно поэтому Нестор Васильевич не только бродил по составу, как бы невзначай заглядывая в подозрительные купе, но и выходил на остановках и отправлялся выпить кофе или слегка перекусить в станционном буфете: бандитам детали нападения проще обсуждать за пределами поезда.

Из этих своих вылазок он кое-что приносил и для Мезенцева, который вынужден был, по инструкции, сидеть в купе, запершись изнутри. Виктора Даниловича было жалко, но другого способа он не видел. Жизнь и смерть напарника также зависела от того, насколько разыскания Загорского окажутся удачными. В возмещение неудобств Нестор Васильевич в свободное время учил того начаткам французского языка.

— Жэ мапéль[25] Виктор Мезенцев, — пыхтел дипкурьер. — Жэ сви ун дипломáт совети́к.[26]

Он поднимал мученический взгляд на Нестора Васильевича и говорил:

— Ну, какая же это сволочь придумала столько наречий? Неужели нельзя было всем говорить на одном — нормальном русском языке?

Загорский смеялся. Если любезный Виктор Данилович даст себе труд припомнить Ветхий завет, а именно одиннадцатую главу книги Бытия, там на этот счет недвусмысленно объявлено: «И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого».

— А еще говорят, что Бог — Всеблагой, — сердился дипкурьер. — А он вон какие пакости выделывает. Чего удивляться, что после такого у нас вся партия — атеисты.

Загорский спрашивал, а что, если бы Бог опять объединил все языки в один — лично он, Мезенцев, уверовал бы в него? Если бы в русский соединил, то, может, и уверовал бы, хмуро отвечал Виктор Данилович. В таком случае, замечал Нестор Васильевич, у Бога есть некоторые шансы — поклонники эсперанто делают большие успехи. Правда, лингвистические их упражнения больше похожи на масонскую ложу, куда пускают только посвященных, ну, да лиха беда начало.

Между тем розыскные мероприятия Загорского пока не принесли никаких результатов. Правда, после некоторых блужданий он обнаружил подозрительную компанию молодых людей в коричневой полувоенной форме. Коричневые занимали в пятом вагоне два купе, всего их было восемь человек. Нестор Васильевич вспомнил о штурмовиках Гитлера, о которых говорил ему Бокий. Сразу после пивного путча штурмовые отряды запретили, но теперь, похоже, снова легализовали. Прочие пассажиры косились на них недоброжелательно, но вслух претензий никто не предъявлял. Неудивительно — на выборах тысяча девятьсот двадцать четвертого года нацисты вошли в состав рейхстага, следовательно, были теперь совершенно официальной политической силой.

Нестор Васильевич подождал, пока на ближайшей станции коричневые отправятся в буфет, и сам пристроился за соседним столиком, попивая кофе. Загорский расслышал, что старшего среди них, белобрысого, коротко стриженного парня лет двадцати пяти они зовут «группенфюрер», и убедился, что был прав: в поезде ехала низовая ячейка коричневорубашечников во главе с руководителем. Однако значило ли это, что они явились сюда по его душу? По некотором размышлении Загорский решил, что, конечно, нет. Фашистов было слишком много, они не скрывались, вели себя шумно и даже вызывающе. И, наконец, они были одеты в униформу штурмовиков, что сразу привлекало внимание. Вряд ли налетчики стали бы так назойливо мозолить глаза всем вокруг.

Можно было со спокойной душой отправляться в купе к Мезенцеву. Однако Нестор Васильевич по старой привычке доходить, как он говорил, до геркулесовых столбов, решил сделать еще один шаг вперед. В конце концов, если штурмовики не враги, они вполне могут стать союзниками. Вероятно, будь на его месте Дзержинский, Бокий или любой почти чекист, они бы побрезговали общением с этим отребьем. Но профессия научила Загорского не быть слишком щепетильным.

Нестор Васильевич отставил в сторону чашку с кофе, одернул пиджак и подошел к столику, за которым столпились штурмовики. Поднял руку вверх, выставив ладонь вперед, сказал негромко:

— Хайль![27]

Лица беседующих юнцов на миг окаменели, но уже спустя секунду они пришли в себя и отвечали нестройно, вразнобой: хайль… хайль! Рук, однако, поднимать не стали, отметил про себя Загорский, стесняются пока. Что ж, это, может быть, и к лучшему. У них, вероятно, еще не кончился романтический период опьянения национал-социализмом. С такими проще разговаривать.

— Позвольте представиться: Франц фон Браун, авиатор, — сказал Загорский, улыбаясь обаятельно, но строго. — Не мог не подойти и не поздороваться с молодыми патриотами Германии.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что партайгеноссе Браун — непростая штучка. Оказывается, он не только был авиатором-любителем, но и сидел в одной тюрьме с самим Адольфом Гитлером — как раз по делу путча тысяча девятьсот двадцать третьего года, который бюргеры прозвали пивным.

По счастью, один из учителей немецкого у Нестора Васильевича был родом из Мюнхена, так что баварский акцент давался ему легко. Юнцы-фашисты взирали на отважного авиатора, знакомого с самим Гитлером, с благоговением. Исключение составлял их группенфюрер Ганс Вернер, который, кажется, был недоволен, что появился человек более авторитетный, чем он сам. Однако заказанное на всю компанию, а потом еще и дважды повторенное пиво окончательно растопило лед, и штурмовики с горящими глазами слушали байки господина Брауна о Гитлере, почерпнутые им из бульварных немецких газет, которые Загорский попросил у Бокия перед выездом.

Браун, в котором за версту было видать аристократа, тем не менее вел себя чрезвычайно просто и обаятельно. Даже фашистские лозунги из его уст звучали как-то необыкновенно симпатично, им сразу хотелось верить.

— Германия будет третьим рейхом, как предсказал великий наш философ Артур Мёллер, — разглагольствовал Браун-Загорский. — Тысячелетнее царство придет — и мы явим изумленному человечеству всю силу и величие немецкого духа. Мы восстанем из руин, как феникс из пепла, и все страны и народы преклонят перед нами головы, признавая наше интеллектуальное первородство и наше духовное превосходство. Нацизм — это вселенское лекарство от проклятой буржуазной немощи! Германия под водительством Адольфа Гитлера поведет мир к новым свершениям, мы преодолеем гравитацию и воспарим к звездам…

Тут, правда, Нестор Васильевич засомневался — не слишком ли фантастические картины он рисует? Того и гляди, вызовут психиатров простые бюргеры, с превеликим изумлением глядевшие с почтительного расстояния на их развеселую компанию. Впрочем, как говорили древние, цель оправдывает средства. Кто хочет стать своим среди фашистов, должен благоухать примерно так же, как пахнут они.

Нестора Васильевича несло. Он заклеймил евреев, цыган, славян и прочих унтерменшей[28], дал понять, что партия не потерпит на одном с собой поле коммунистов и других красно-розовых, и, наконец, нехорошо отозвался о гомосексуалистах, лесбиянках и каких-то загадочных моносексуалах, которых, кажется, сам тут же и придумал.

На самом пике охватившего его красноречивого камлания он вдруг умолк, обвел штурмовиков торжественным взглядом, отсалютовал фашистским приветствием, тихо произнес «хайль» и удалился под восторженные аплодисменты всей компании.

— С такими людьми, — после паузы заметил группенфюрер Ганс, — наша партия придет к власти на ближайших же выборах.

Нестор Васильевич между тем вернулся в поезд и начал свой обычный обход. Он еще находился в некоторой стыдливой эйфории от той чепухи, которую он только что нес, но ум его уже переключился на другие задачи. Если бы его спросили, чего ради он так надрывался, пытаясь понравиться этим глупым, развращенным сосункам, он бы, наверное, вспомнил свой старый принцип — искать союзников, где только можно. Однако дело было не в этом. Дело было в том, что мозг, точнее, недремлющая его часть, которая занимается не бытом, а вопросами жизни и смерти, уже предложила решение проблемы, которая толком еще не сформировалась. Фашисты нужны были, чтобы обеспечить безопасное прибытие в Париж ему и Мезенцеву.

Осталось только понять, от кого именно придется обороняться при помощи штурмовиков. Состав весело постукивал колесами, неуклонно удаляясь от станции, которую, возможно, в третьем рейхе назовут как-нибудь патетически, вроде «Явление партайгеноссе Брауна молодым патриотам».

Проходя по поезду, Загорский вдруг почувствовал на себе чье-то внимание, такое сильное, что казалось, будто наэлектризовался сам воздух. Электричество исходило из ближайшего купе, раскрытого настежь. На предыдущем перегоне здесь сидело обычное бюргерское семейство — отец, мать и чудесная белокурая девчушка лет пяти. Теперь в купе находились совсем другие люди. Что это были за люди, и почему их так интересовала его скромная персона?

Загорский остановился в коридоре, вытащил пачку сигарет, сунул одну в рот, рассеянно похлопал себя по карманам пиджака, озабоченно сказал:

— Вот черт, зажигалку забыл!

Он осмотрелся по сторонам и заглянул в ближайшее купе — то самое, где раньше ехала маленькая немецкая девочка со своими родителями. В купе было трое крепких мужчин, судя по выправке, бывших военных. Что-то в выражении их лиц было неуловимо знакомое, что-то такое, что отличает русского человека от представителя любого другого этноса. Увидев Нестора Васильевича, двое подчеркнуто безразлично стали смотреть куда-то вбок, и только один, сидевший у окна, взгляда не отвел.

Ага, кажется, он не ошибся. Впрочем, сейчас выясним.

— Извини, друг, спичек не найдется? — обратился Нестор Васильевич к ближнему.

Тот механически потянулся к карману, но сосед, человек с треугольным лицом и жесткими складками на щеках, еле заметно толкнул его локтем.

— Пардон, месье, — сказал он Загорскому на славном галльском наречии, — мы не говорим по-русски[29].

Ну да, как же, не говорят они! А эти двое по-прежнему не глядят на него. Нет, милые, с такими навыками не быть вам шпионами. Впрочем, сейчас им и не надо быть шпионами. Достаточно быть налетчиками.

— Не понимаете… — сказал Нестор Васильевич огорченно. — Как же это вам объяснить-то?

Тут лицо его просветлело, он вытащил сигарету изо рта и показал ее собеседнику. Потом сделал движение руками, как будто зажигал спичку.

— Спички, — сказал он. — Зажигалка, компрэнэ́?

Человек с внимательным взглядом кивнул и протянул Загорскому спички.

Какой-нибудь штабс-капитан белой контрразведки, судя по виду. Поди, у Врангеля служил, или у Юденича. А люди его, скорее всего, армейские офицеры. Нет, с такими лучше не шутить, такие шуток не понимают.

Загорский поблагодарил, отдал спички и вышел вон. Он шел по коридору и спиной чувствовал, как вслед ему не смотрят белогвардейцы. Всякий разведчик, да и просто чувствительный человек, знает это странное ощущение, когда на тебя очень усердно не смотрят.

Ну-с, подведем промежуточный итог. Боевая группа обнаружена, люди это серьезные, хотя и не профессиональные разведчики. Жизнь эмигранта на чужбине трудна, многие достойные люди влачат жалкое существование на грани нищеты. Забрать важные дипломатические документы — это, безусловно, куш, который обеспечит им безбедное существование на протяжении, может быть, нескольких лет. Тут стоит рискнуть, и миндальничать, вероятно, они не будут. Скорее всего, операция начнется где-нибудь ночью, часа в три, когда все, по их расчетам, уснут. Вскрыть дверь в купе, придушить сонных дипкурьеров, забрать документы — дело одной минуты.

Ну, скажем, они с Мезенцевым предупреждены и спать не будут. Но все равно это ни от чего не гарантирует. Завяжется перестрелка, а в перестрелке ранить или убить могут кого угодно, в том числе и самого Загорского. Нет, такой вариант ему не подходит, у него другие планы. Тогда что? Перемещаться по составу в надежде, что их не найдут? Но состав короткий, ночью вагон-ресторан не работает. Враги погонят их по поезду, под удар попадут простые обыватели. В туалете не отсидишься, на улицу не сбежишь. Да и запрещает такие передвижения должностная инструкция, осаду надо держать в купе. Но как ее держать так, чтобы риск оказался минимальным?

И вот тут-то мозг Нестора Васильевича дал сигнал. О чем он думает, если задача уже решена? Штурмовики — вот их заслон. Вопрос только в том, как этот заслон выставить. Можно, конечно, попросить Ганса Вернера поставить своих парней перед их купе. Однако буквально ставить молодняк перед профессиональными убийцами — идея никуда не годная. Они перебьют и фашистов, и дипкурьеров. Есть, впрочем, одна интересная мысль…

Когда партайгеноссе Браун заявился в вагон, где ехали коричневорубашечники, это вызвало массу восторгов. Может быть, молодые фашисты надеялись на такую же вдохновляющую речь, может быть, на новую порцию пива. Однако ни того, ни другого не случилось. Браун отозвал группенфюрера Ганса на приватный разговор в коридор и поделился с ним своими опасениями.

Как стало известно отважному авиатору, в соседнем с ним вагоне едет компания русских чекистов. Эти чекисты собираются совершить на Брауна вооруженное нападение. Деваться ему некуда, поэтому он просит помощи у своих новых друзей.

— У нас нет оружия, — мужественный голос группенфюрера предательски дрогнул.

Браун только руками развел: неужели партайгеноссе Вернер считает его безумным маньяком, способным бросить под красные пули молодых необстрелянных штурмовиков?

— А что тогда? — спросил несколько успокоившийся Ганс.

Нужна будет небольшая провокация. Скажем, кто-то из ребят встанет рядом с купе большевиков. Когда чекист выйдет по малой — или по большой, неважно, — нужде, наш парень сделает так, что чекист его толкнет. Поднимется скандал, прибегут другие молодые патриоты Германии и устроят небольшую потасовку. Явится полиция и заберет чекистов в отделение.

— А они не начнут стрелять? — опасливо осведомился группенфюрер.

Конечно же, нет. Да, они большевики и звери, но не умалишенные же. Меньше всего им хочется десятилетиями коптить немецкую тюрьму. А небольшая драка — это штраф, в крайнем случае, пару суток отсидят за хулиганство. Но главное — их снимут с поезда.

Ганс думал. Нестор Васильевич видел почти физически, как трудно ворочаются мысли в его небольшом черепе. Наконец он поглядел на Брауна-Загорского и покачал головой.

— Нет, — сказал он.

— Почему? — несколько разочарованно спросил Загорский.

Все дело в том, что их команда едет в Париж с конкретной задачей. А если они устроят драку, их тоже ссадят с поезда. И им тогда придется ждать следующего, терять время, тратиться на билеты.

— Ах, всего-то, — небрежно произнес партайгеноссе Браун. — В таком случае, вам не о чем беспокоиться. Я готов оплатить возможный ущерб. Германия переживает трудные времена, и денег у меня не так много, но на билеты и пиво для всей компании до самого Парижа, я думаю, хватит. К тому же риск, что вас возьмут вместе с чекистами, совсем невелик. Другие пассажиры могут показать, что русские начали первыми.

— Какие это другие? — с подозрением спросил Ганс.

— Ну, например, я…

Когда он вернулся в купе, Мезенцев уныло разглядывал таблицу французских падежей.

— Вот ведь чертовщина, — поделился он с Загорским своим огорчением. — В английском никаких падежей нет, зачем же они во французском?

— Увы, — посочувствовал ему Нестор Васильевич, — Бог, когда разделял языки, проявил невиданную изощренность.

— А нельзя ли говорить без падежей? — с надеждой спросил дипкурьер.

Загорский покачал головой — без падежей никак нельзя: уважения лишишься. А Мезенцев — советский дипломатический работник. Разве приятно ему будет, когда на него станут смотреть как на говорящую собачку? И это при том, что он представляет первое в мире государство рабочих и крестьян.

— Что ж, — сказал Мезенцев печально, — будем учить с падежами.

Загорский взглянул на часы: по договоренности с Вернером, буча, которую Загорский назвал про себя «малый пивной путч», должна была начаться в течение часа. Если за это время никто из белогвардейцев не выйдет из купе, штурмовикам придется проявить некоторую назойливость. Однако Загорский был уверен, что преследователи их обязательно выйдут пораньше. В купе был как минимум один курильщик, причем, судя по желтым от табака ногтям, дымил он, как паровоз.

Перекинувшись парой слов с напарником, Загорский поднялся и вышел. Дождавшись, пока Мезенцев запрет за ним двери, он двинулся в соседний вагон. Там устроился возле самого дальнего купе и, стоя перед окном, краем глаза поглядывал вбок. Штурмовики была уже на страже. Рядом с купе стоял Герман; по фактуре — настоящий средневековый рыцарь: высокий, широкоплечий, со спокойным взором бледно-голубых глаз. Обойти такого в тесном проходе и не задеть было совершенно невозможно. Они и не обошли.

Первым из купе вышел тот самый курильщик с желтыми ногтями, которого Загорский прозвал про себя моржом — за вислые запорожские усы, несколько удивительные в центре Европы. Морж, видимо, был человеком прямым и не слишком деликатным: толкнув Германа, он как ни в чем не бывало пошел дальше. Однако ему пришлось остановиться — на плечо его легла тяжелая длань молодого тевтона, и было сказано несколько крепких слов, из которых самыми мягкими были «русская свинья» и «унтерменш».

Часто бывает, что люди бесцеремонные не терпят бесцеремонности по отношению к себе. Моржу вольное обращение незнакомого немца показалось несколько обидным, поэтому он решительно стряхнул с себя его руку и ответил что-то не менее обидное. Слово за слово, ссора стала набирать обороты.

Из купе выскочил главный белогвардеец, с треугольным лицом, которого Нестор Васильевич определил как контрразведчика — и попытался уладить дело словами. Действовал он ловко, настойчиво и в других обстоятельствах, вероятно, все завершилось бы миром. Однако примирение не входило в планы немцев. Как из-под земли рядом с эмигрантами возникло несколько штурмовиков из команды Вернера — они стали наскакивать на врага с воодушевлением подростков, обнаруживших в амбаре крысу.

Однако в данном случае они ошиблись. Русские эмигранты оказались далеко не крысами и даже блеснули физической подготовкой. Морж был недурным боксером, контрразведчик использовал приемы джиу-джитсу, а третий эмигрант, жилистый и худой, обладал, судя по всему, большой физической силой. В узком коридоре белогвардейцы действовали слаженно и споро. Спустя несколько секунд они уже уверенно теснили штурмовиков к уборной. Те, несмотря на численное превосходство, вид имели самый жалкий, и только могучий Герман, весь окровавленный, отважно отмахивался пудовыми кулачищами.

Загорский понял, что пора вмешаться: если дело пойдет так и дальше, немцев просто изобьют, и вся хитроумная операция пойдет насмарку. Нестор Васильевич быстрым шагом прошел по вагону и оказался прямо за спиной у врагов. Достаточно было нескольких технический действий, почти незаметных со стороны — и белогвардейцы улеглись в тамбуре на полу. Некоторые проблемы возникли только с контрразведчиком. Тот вовремя обернулся назад и увидел, как его соратники безропотно ложатся под ноги Загорскому.

В глазах его сверкнула злоба, он мгновенно атаковал Нестора Васильевича, целя ему жестким пальцем в ямку между ключиц. Загорский отбил удар и вывернул врагу руку, но тот исхитрился пребольно лягнуть его ботинком в голень. Нестор Васильевич почувствовал сильное искушение задать негодяю хорошую трепку, но потом подумал, что на горизонте уже собираются нежелательные свидетели, которым совершенно незачем знать, что он участвовал в драке. Поэтому Нестор Васильевич просто оглушил врага и швырнул его на пол.

— Свяжите им руки, — велел он побитым штурмовикам и, не оглядываясь, перешел в другой вагон.

Если немецкая полиция не оплошает, до Парижа они с Мезенцевым доберутся со всем возможным комфортом…