Дело двух Феликсов

Глава шестая. Преимущества спортивной ходьбы

Похороны Лисицкой, организованные институтом, проходили довольно скромно. Правда, гроб был красивый, красный, дорогой. А небольшой духовой оркестр и несколько роскошных венков как бы говорили о том, что покойная была мила людям и не попусту прожила свою жизнь.

Накрапывал затяжной петербургский дождик, так что народу было совсем немного. Гроб на кладбище сопровождали несколько человек из администрации, пара профессоров и стайка студентов.

— Красивые венки, — сказал Ганцзалин, — ей бы понравились.

— Так всегда, — вздохнул Нестор Васильевич. — Сначала мы не ценим близких людей, а потом приносим на их похороны богатые приношения. Нужно ли ей все это сейчас?

Ганцзалин был убежден, что нужно, очень нужно. Чем больше людей собираются помянуть покойницу, тем легче духу воспарять в небеса. Русская пословица говорит: на миру и смерть красна. Почему? Именно поэтому. Страшно умереть в одиночестве и страшно метаться за гробом, не зная, куда пойти. Но каждая живая душа, которая думает о тебе в этот миг, как бы дает дополнительные силы, помогает подняться, направиться верным путем. Наверняка хозяин замечал, что на похоронах одно настроение, а на поминках другое. На похоронах всегда горе, безысходная печаль, это последняя ступень прощания с бренным телом. А поминки — совсем иное. Начинаются они всегда как дело скорбное, а потом люди потихоньку успокаиваются, говорят об усопшем, припоминают смешные случаи из его жизни, рассказывают о его замечательных человеческих качествах, и горе сменяется воодушевлением, почти радостью. Это значит, что душа преодолела тенета смерти, что она устремилась ввысь…

Нестор Васильевич грустно кивнул: может быть, и даже наверняка так. Но мы предпочли бы, чтобы наши близкие и любимые навсегда оставались с нами, а не улетали пусть в светлые и высокие, но такие чужие небеса.

Хоронили Светлану на Волковском кладбище, на «Литераторских мостках», в месте, где упокоились многие известные деятели литературы и искусства.

— Как вам удалось устроить похороны здесь? — спросил Ганцзалин.

Загорский только плечами пожал. Он тут, собственно, ни при чем, все организовал Эссен. С другой стороны, где же еще ее хоронить? Вся жизнь Светланы была посвящена искусству, такая, увы, недолгая жизнь.

— Вы жалеете, что разошлись? — спросил Ганцзалин.

Нестор Васильевич задумался. Жалеет ли? Сложно сказать. У него никогда не получалось долгих союзов с женщинами, притом, что среди них были совершенно выдающиеся, а по человеческим свойствам и вовсе ангелы.

— У меня есть теория, — сказал Загорский, поправляя зонт, — что женщины — это ангелы. В силу каких-то обстоятельств они оказались на земле. Но некоторые из них повторили судьбу небесных предшественников, то есть пали, а некоторые так и остались ангелами. И то, что они так терпят нас, так любят, так украшают собой нашу жизнь, лишний раз доказывает мою теорию.

— Но если они ангелы, — тихо спросил Ганцзалин после паузы, — почему же они умирают?

Нестор Васильевич молчал несколько секунд.

— Видно, иначе нельзя, — наконец прошептал он чуть слышно.

Помощнику почудилось, что по щеке хозяина покатилась слеза. Но нет, это просто ветром принесло дождинку. Впрочем, могло показаться, что в этот день плакало буквально все — и люди, и сама природа.

— Одно меня удивляет, — неожиданно сказал Загорский, — почему на похороны не пришел Легран? На влюбленную натуру это не очень-то похоже.

— Да вы же сами велели ему уезжать как можно быстрее, — пожал плечами помощник, — вот он и уехал.

Загорский кивнул: может быть, может быть. Внезапно взгляд его, до того рассеянно скользивший по окружающему пейзажу, стал острым, пронизывающим.

— Ганцзалин, — сказал он, — кажется, убийца здесь.

Помощник глянул в ту сторону, куда смотрел хозяин, и увидел отдельно стоящего человека под зонтом.

— С чего вы взяли? — спросил Ганцзалин. — Он и одет не так, и вообще…

Однако Нестор Васильевич был уверен, что это именно преступник.

— Взгляни, — сказал Загорский, — он один прикрывает лицо зонтом.

— Ну и что? Идет дождь, он закрывается от капель.

Нестор Васильевич поморщился от раздражения. До чего же все-таки Ганцзалин невнимателен. Все, кто рядом, держат зонты, прикрывая спину, а не лицо. Это потому, что ветер дует им в спину, и брызжет дождем. И только подозрительный гражданин закрывает физиономию. Что это значит? Это значит, что спина у него открыта, и она мокнет. Кто бы по доброй воле стал терпеть такое испытание, кроме человека, который не хочет быть узнанным? И, наконец, на нем кеды.

Помощник кивнул. Ладно, пусть так, но что он делает здесь, на кладбище?

— Ты слышал о теории, согласно которой преступника тянет на место преступления? — спросил Загорский. — Такое тяготение связывают с необыкновенным взрывом эмоций, который испытывает человек, когда убивает. Нашему убийце трудновато попасть на место преступления, для этого придется по меньшей мере брать билет на поезд, да еще выкупать в купе все места. Поэтому он явился на кладбище. Это один резон. Есть и другой…

Тут он замолчал.

— Какой же? — спросил Ганцзалин, так и не дождавшись продолжения. — Какой еще второй резон?

— Похоже, он был Светлане не чужим человеком, — ответил Загорский. И тут же воскликнул: — Уходит! За ним!

Ганцзалин и Загорский двинулись следом за неизвестным, который, все ускоряясь, шел к выходу с погоста.

— Почувствовал, что мы о нем говорим, или увидел, что смотрим в его сторону, — предположил Ганцзалин.

Загорский только кивнул молча, не отрывая взгляда от человека под зонтом. Тот несся все быстрее и быстрее. Чтобы не отстать, они вынуждены были почти бежать за ним следом.

— Быстро идет, — заметил Загорский.

— Это мы медленно, — сердито отвечал Ганцзалин.

Но хозяин с ним не согласился.

— Посмотри, как он переступает с ноги на ногу, — сказал Нестор Васильевич. — Это не просто ходьба, это спортивная ходьба. Именно поэтому он так быстро перемещается. Рекордсмены могут проходить длинные дистанции со средней скоростью больше одиннадцати километров в час. Это очень быстро.

— Я чувствую, — проворчал Ганцзалин. — Вот, значит, зачем ему кеды — в них ходить удобнее.

— Если будем идти так дальше, непременно отстанем, — заметил Загорский. — Видимо, пора перейти на бег. Остается только надеяться, что бегает он не так быстро, как ходит.

Они, уже не скрываясь, припустили за таинственным гражданином по весь дух. Неизвестный тоже прибавил ходу. Надо сказать, что бегал он не хуже, чем ходил. К тому же на его стороне была молодость — он был, вероятно, раза в два моложе преследователей. Два почтенных сыщика не могли нагнать его, как ни старались. Дождь кончился, они отбросили зонтики, которые теперь только мешали, и неслись вперед во весь опор.

— Стареем, Ганцзалин, определенно стареем, — сквозь зубы процедил Нестор Васильевич, переходя с размашистой рыси на какой-то бешеный аллюр.

— Мы уже лет пятьдесят стареем — и что дальше? — огрызнулся Ганцзалин. Он, в отличие от хозяина, внутренними стилями ушу не занимался и, пробежав пару километров во весь опор, дышал тяжело, хрипло, хотя от Загорского не отставал. — Стрелять в него, что ли? Ведь уйдет же, уйдет!

— Не железный же он, рано или поздно выдохнется, — утешил его Загорский.

— Не знаю, как он, а я уже выдохся.

И действительно, Ганцзалин бежал теперь на одной силе воли и китайском упрямстве. Для семидесятилетнего человека такая погоня была настоящим подвигом. Обидно, если венцом всего предприятия станет инфаркт или еще какая-нибудь сердечная неприятность. Это понял уже и Нестор Васильевич и потому решил принять экстренные меры. Он набрал воздуху в легкие и гаркнул на всю улицу:

— Держи вора!

Крик этот произвел на окружающих самое благодетельное действие. Если раньше публика в лучшем случае провожала бегущих ленивым взором, то теперь все встрепенулись. А два сознательных гражданина — лысый и бородатый — даже бросились бегуну наперерез, растопырив руки, словно ловили не преступника, а заплутавшую курицу.

— Ага, — сказал Загорский, немного сбавляя ход, — вот что значит пролетарская сознательность. До революции мы могли полагаться только на городового, а теперь всяк — сам себе городовой.

Но, судя по всему, сознательные граждане не рассчитали своих сил. Преступник оказался и сильнее, и ловчее их. Он сноровисто подсек лысого, и тот, словно жаба, шлепнулся в лужу, а бородатому так врезал по физиономии, что тот покатился по мокрой мостовой.

— Однако, — сказал Нестор Васильевич, — гляди, какой ухарь. Не слишком ли быстро мы бежим?

Но помощник не оценил его шутки. Небольшая баталия, развернувшаяся перед ними, только раззадорила китайца.

— Ходу! — проревел он, на корпус обходя хозяина.

Нестору Васильевичу ничего не оставалось, как наддать. Теперь он шел в кильватере помощника, и у него появилась возможность спокойно оценить ситуацию. Стало ясно, что одним упорством и выдержкой преступника не взять, требовалась хитрость.

— Ганцзалин, — крикнул Загорский, — надо разделиться! Ты беги прямо за ним, а я попробую проскочить дворами.

Помощник что-то прорычал в ответ и продолжил мчаться вперед. У него, как у спортсмена, открылось второе дыхание, он бежал теперь сильно и мощно.

Идея срезать путь и перехватить бегуна при всей ее очевидности совершенно не гарантировала успеха. Бегун мог выбрать как минимум три направления, и если бы Загорский не угадал, все их усилия пошли бы насмарку. Однако Нестор Васильевич исходил из того, что уставший преступник, не задумываясь, побежит по ровной поверхности, а не в горку. Если так, Загорский мог примерно прикинуть его дальнейшую траекторию и, срезав путь через дворы, выскочить ему наперерез. Шансы свои Нестор Васильевич оценивал как шестьдесят к сорока — стоило рискнуть.

И он нырнул в ближайший двор, выстраивая в уме карту дальнейшего преследования. К счастью, рисковали они не многим. Стало ясно, что Ганцзалин уже впился в беглеца мертвой хваткой и теперь скорее умрет, чем отпустит его. Если же дело дойдет до рукопашной, можно было и вовсе не волноваться — как ни ловок и ни силен преступник, с китайцем ему не тягаться.

Весь путь до нужного места занял пару минут, и Нестор Васильевич выскочил на улицу как раз в том месте, где и рассчитывал. По его прикидкам, случиться это должно было прямо перед носом убийцы, и тот оказался бы в тисках — сзади Ганцзалин, впереди Загорский.

Однако улица была пуста. То есть, разумеется, не совсем пуста — по ней торопливо шли редкие прохожие, но ни Ганцзалина, ни преступника не было. Полагая, что мог просчитаться, Нестор Васильевич метнулся в одну сторону, затем в другую — но все было тихо.

Негромко выругавшись, он двинулся туда, откуда должен был прибежать преступник. На случай промаха у них договоренности не было — где теперь искать помощника? Впрочем, минут через пять интуиция вывела Загорского прямо на набережную. Там, возле парапета, стоял Ганцзалин и грустно смотрел на воду.

Нестор Васильевич подошел к нему и поинтересовался, что случилось. Китаец отвечал, что случилось страшное. Беглец внезапно поменял траекторию и ринулся к Неве. Тут он вскочил на парапет и нырнул прямо в воду.

— А ты? — спросил Загорский нетерпеливо. — Почему ты не прыгнул за ним?

Он не прыгнул, потому что Ганцзалин — не самоубийца, отвечал помощник. Всем известно, что вода — это смерть, и нет ничего хуже, чем попасть в ее власть.

— О Господи, — вздохнул Загорский, — как только я мог забыть? Ты же китаец, а все китайцы до смерти боятся воды.

Ганцзалин возразил, что китайцы воды не боятся — они ее пьют, они используют ее для готовки, по праздничным дням они даже моются ей. Но нырять в открытую воду — это чистое безумие, на которое не пойдет ни один нормальный человек. В воде можно утонуть — разве хозяин об этом не слышал?

— Хозяин много о чем слышал, — проворчал Нестор Васильевич, — но клиента ты упустил.

— Зато жизнь сберег, — Ганцзалин по своей вечной привычке за словом в карман не лез.

— Но хотя бы лицо его ты рассмотрел?

Выяснилось, что лицо опять от них ускользнуло, да и не удивительно — если человек все время обращен к тебе тылом, рассмотреть его физиономию мудрено.

Загорский и помощник стояли на набережной, смотрели на стальные, идущие мелкой рябью холодные воды и обменивались невеселыми соображениями. Им чудовищно повезло — убийца, как бывает только в романах, почему-то явился на похороны Лисицкой. Но они этот шанс не использовали: сначала спугнули преступника, а потом и вовсе упустили.

— Почему же он все-таки пришел на похороны? — спросил Ганцзалин. — Может быть, он правда ее любил?

— А почему убил тогда? — вяло парировал Нестор Васильевич, на которого вдруг накатила волна безразличия и даже какого-то отвращения к жизни.

Ганцзалин объяснил, что так оно обычно и бывает. Сначала ты кого-то любишь, потом его убиваешь. Это не всегда бывает в одно мгновение, некоторые люди убивают любимых годами, десятилетиями, всю жизнь. Как там гласит русская пословица: «Кого люблю — того убью?»

Хозяин отвечал, что к этому случаю больше подходят басня про попа и собаку.

— Что за басня? — заинтересовался Ганцзалин.

— У попа была собака — он ее любил, — невесело проговорил Нестор Васильевич. — Она съела кусок мяса — он ее убил.

Помощник задумался. Мораль ясна, не ясно одно — какое именно мясо съела Лисицкая? Не съела, отвечал Загорский, но поставила под угрозу мясо контрабандистов, точнее сказать, все их преступное предприятие. Они каким-то образом узнали, что Светлана проникла в суть их аферы, и решила обратиться к Загорскому. Как именно узнали? Если убийца был действительно близок с ней, она могла просто проговориться ему.

— Могла, — согласился Ганцзалин, — женщины не умеют хранить тайны.

Нестор Васильевич не согласился. Женщины отлично хранят тайны, но только если эти тайны касаются лично их. Впрочем, обобщения тут не годятся: сколько женщин, столько и манер поведения. Это же правило касается и всех остальных. Никогда нельзя делать слишком широкие обобщения.

Тут уже пришла пора возражать Ганцзалину.

— Обобщать можно, — сказал он, — если дело касается тела. Например, у всех женщин есть грудь, и они слабее мужчин.

— Ну да, — хмыкнул Загорский. — А у всех китайцев желтая кожа, черные волосы и узкие глаза.

Помощник обиделся: у китайцев глаза не узкие. Волосы черные, кожа желтая, а глаза — совсем не узкие. Это у корейцев узкие глаза, у японцев, у вьетнамцев, а у китайцев — нет.

— Какие же глаза у китайцев? — заинтересовался Нестор Васильевич.

— Нормальные, — твердо отвечал Ганцзалин. — Такие, как надо.

Тут он прочел небольшую лекцию, как отличить китайские глаза от глаз других азиатов. Лекцию эту Загорский назвал антинаучной и посоветовал помощнику обратиться к трудам ученых-антропологов, ну, хотя бы Деникера или Штраца, а не ставить мир с ног на голову только потому, что ему не нравится сравнение китайцев с другими монголоидами.

— И вообще, — сказал Нестор Васильевич, — хватит морочить мне голову. У нас есть проблемы поважнее разреза китайских глаз. Нужно во что бы то ни стало поймать загадочного убийцу. Не думаю, что именно он является организатором — уж больно ловок и развит физически, таких обычно берут, чтобы заметать следы. Но он может вывести нас на подлинного вдохновителя всего дела.

— И как же мы до него доберемся?

— Очень просто, — отвечал Нестор Васильевич. — Надеюсь, мы изрядно напугали убийцу. Вероятно, он и его хозяин запаниковали. Они понимают, что мы на этом не остановимся и продолжим расследование. Тебе не показалось, что Легран чего-то не договаривает?

Ганцзалин признался, что показалось.

— Может быть, он знает обо всей этой истории больше, чем говорит, — заметил Нестор Васильевич.

— Можно побеседовать с ним еще раз, — голос помощника звучал угрожающе.

— Ни в коем случае. Надо лишь сделать вид, что мы хотим его допросить. Если он хоть что-нибудь знает, это встревожит преступников, они захотят заткнуть ему рот. В этот момент мы и возьмем их с поличным.

— То есть будем ловить на живца? — спросил Ганцзалин.

— Будем ловить на живца, — согласился Загорский.

— А если он все-таки уехал? По вашему совету?

Нестор Васильевич нахмурился.

— Когда выяснится, что он все-таки уехал, тогда и будем решать, что делать дальше. А пока — в институт, за адресом.