Дело двух Феликсов

Глава тринадцатая. Ловушки «Мулен Ружа»

Разумеется, Нестор Васильевич не растворился в парижском воздухе, как бы ему того ни хотелось, и как бы ни был этот воздух благоуханен. Просто он применил прием, хорошо известный японским шпионам-синоби, а также и некоторым китайским мастерам ушу. Если определить этот прием по-русски, коротко, лучше всего подошло бы слово «замещение». Суть его в том, что преследуемый на короткое время как бы сливается с другим предметом, и преследователь в какой-то момент объединяет два объекта в одно целое. В этот миг преследуемый покидает зону замещения, а внимание преследователя остается устремлено на заместивший его объект. Проще всего, разумеется, делать это ночью, когда глаз различает лишь силуэты, но не цвета и абрис. В этом случае может сработать любая неподвижная поверхность — дерево, столб, стена. Преследуемый уже покинул эту область, а филер все еще смотрит на нее.

В данном конкретном случае заместителем должен был оказаться князь Юсупов. Для этого Загорский зашел ему за спину и в точности стал повторять все его движения. Со стороны филера могло показаться, что они слились в одного человека. Пользуясь тенью, в которую на миг попала их обобщенная фигура, Нестор Васильевич скользнул в сторону и замер во мраке. Спустя мгновение он перемахнул ограду ближнего дома и присел, прячась в тени деревьев. Загорский подождал, пока таинственный преследователь не поравняется с ним, после чего вынырнул из тьмы, как акула, мгновенным движением обхватил его за шею и бесшумно обрушил на землю.

— Тихо, — прошептал Загорский. — Будешь брыкаться — задушу.

И он угрожающе сжал кулак у физиономии поверженного врага. Филер, видимо, знал, с кем имеет дело, потому что даже не пытался вырваться. Нестор Васильевич быстро охлопал его по карманам, вытащил финский нож. Больше оружия не было. Загорский хмыкнул, спрятал нож и за шиворот поднял противника к фонарю. В слабом электрическом свете моргая, глядела на него знакомая конопатая физиономия. Это был тот самый парень, который дал им настоящий адрес Сергея Леграна.

— Студент? — удивился Загорский.

Физиономия жалко скривилась.

— И что вы здесь делаете? — осведомился Нестор Васильевич.

— Слежу, — слегка заикаясь, отвечал конопатый.

Загорский кивнул с некоторым раздражением: это понятно, но кто он таков и почему следит за ним? Только пусть не рассказывает сказок про бедного советского студента, случайно оказавшегося во Франции.

— Я — Раскольников, — отвечал пойманный.

Раскольников? Но Загорский не старуха-процентщица и не проститутка. Чем вызван интерес господина Раскольникова к его скромной персоне?

— Я не тот Раскольников, — отвечал собеседник. — Я — Антон Валерианович Раскольников, сыщик.

Нестор Васильевич хмыкнул. И на кого же работает почтеннейший Антон Валерианович? Раскольников негромко, но твердо заявил, что ответить на этот вопрос не может. На это Загорский вежливо заметил, что отвечать все-таки придется. Прижав Раскольникова к стене, он раскрыл финский нож, доставшийся ему как трофей.

— Вы знаете, что такое китайская казнь тысячи порезов? — спросил он. — Сейчас я вам засуну в рот кляп, отнесу в подвал и буду отрезать от вас по маленькому кусочку. Очень аккуратно, чтобы вы не истекли кровью раньше времени, но безостановочно. Сами надрезы по отдельности не так уж болезненны. Однако боль от них как бы накапливается в сознании казнимого, воздействует на его нервную систему и раз от разу становится все более невыносимой. У среднего человека предел терпения наступает примерно на сотом порезе. Но вы — человек незаурядный, поэтому, думаю, продержитесь до двухсотого. После этого вы потеряете рассудок. Увы, это не спасет вас от боли. Вы будете безумцем, состоящим из одной сплошной муки. Поскольку у меня, вероятно, не будет времени с вами возиться дальше, то, что от вас останется, доедят собаки. Итак?

— Вы жестокий человек, — прошептал Раскольников, глаза у него расширились от ужаса. — Вы чудовище, вы монстр. Что я вам сделал такого, что вы хотите меня так мучить?

Нестор Васильевич пожал плечами: он не знает, может быть, и ничего. Однако он не может знать, что ему Раскольников сделает позже. И вообще, Антон Валерианович должен понимать, что он, Раскольников, сейчас не просто сыщик. Он встал на куда более опасную и скользкую стезю, которая называется шпионаж. А тут правил не соблюдают. Зуб за зуб, а лучше — за зуб всю челюсть.

— Я убью вас, и грустнее всего, что сделать это придется в профилактических целях, — с сожалением в голосе пообещал Загорский.

— Хорошо, — убитым голосом пробормотал Раскольников, — хорошо, я все скажу.

То, что поведал под фонарем Нестору Васильевичу неудачливый шпион, показалось ему вещью поистине занимательной.

Раскольников работал ни много ни мало на самого Арманда Хаммера. Когда к американцу явился китаец с редким бриллиантом и подозрительным предложением о совместной работе, Хаммер поначалу подумал, что его прощупывает ОГПУ. Впрочем, эту мысль он быстро откинул — у большевиков он был на хорошем счету и, в конце концов, сам работал на советскую разведку. Беседуя с китайцем, Хаммер понял, что речь идет о частных людях, но, очевидно, с нерядовыми возможностями. Конечно, он был готов купить бриллиант за разумные деньги, но браться за скупку живописных шедевров, не получив прямого указания от советского руководства, он, разумеется, ни за что бы не решился. И это при том, что торговля антиквариатом и живописью давно волновала его воображение. Советские бонзы были не слишком довольны тем, как он торговал на Западе сокровищами Гохрана, и сейчас вполне могли поискать на роль посредника другого человека. Поэтому Арманд и желал узнать, кем будет этот посредник и как дать ему подножку, чтобы генсек Сталин и предсовнаркома Рыков все-таки обратили взгляд на него, Хаммера.

— Значит, все-таки Арми хотел бы торговать музейными сокровищами, но не решался без высочайшего соизволения, — задумчиво сказал Загорский.

Именно так. Но нашелся тот, кто решился. И тут уже неважно, делает он это с позволения властей, или он просто ловкий вор — важно выяснить, кто это и скомпрометировать его как в глазах западного сообщества, так и в глазах коммунистов. Вот поэтому Хаммер отправил за китайцем Раскольникова — лучшего филера в его корпорации. Раскольников выследил Ганцзалина и его хозяина, подкупил секретаршу Эссена и узнал все о Легране, в том числе и где он на самом деле живет. Ему надо было, чтобы Загорский и Ганцзалин отыскали человека, который заказывает кражу картин. Единственной зацепкой был Легран, но следить непосредственно за ним казалось рискованным. И тогда Раскольников решил науськать на него Загорского с Ганцзалином, а сам уже двигаться за ними.

Правда, жизнь внесла некоторые поправки. Загорский упустил Леграна. Однако его не упустил Раскольников. В тот вечер, когда Нестор Васильевич с помощником явились в дом Леграна, Раскольников тоже дежурил неподалеку. Когда Легран вылез в окно и сбежал, Раскольников последовал за ним.

Конечно, все время вести хитроумного Сержа было невозможно, рано или поздно он обнаружил бы слежку. И тогда, поняв, как именно Легран собрался бежать за границу, Раскольников повторил его путь. Он тоже шел по гнилым болотам, тоже переплывал озеро Лубанс, тоже прятался от пограничников. Деньги распечатывали рты всех тех, кто помогал беглецу скрываться: от финна-проводника до консула.

Однако здесь, в Париже, Раскольников Леграна потерял. Поразмыслив немного, он пришел к выводу, что сюда же рано или поздно явится и Загорский, и решил возобновить старую тактику — следить не за Леграном, а за Нестором Васильевичем. К тому же он полагал… Тут Раскольников запнулся.

— Вы полагали, что за мной следить не так опасно, потому что Легран может вас убить, а я — нет, — закончил за него Нестор Васильевич.

Раскольников повесил голову: ну да, примерно так он и думал.

— И ошиблись, — наставительно заметил Загорский. — Никогда нельзя недооценивать подлость. Она может обнаружиться даже в лучших представителях рода человеческого. Кстати сказать, кого Хаммер подозревает? Кто, по его мнению, мог организовать вывоз картин из СССР?

Антон Валерианович отвечал, что крупнейшим собирателем произведений искусства в Европе, безусловно, является Гюльбенкян.

— Гюльбенкян? — переспросил Загорский с интересом. — Нефтепромышленник?

Раскольников кивнул. Нестор Васильевич хмыкнул. Галуст Гюльбенкян был чрезвычайно заметной фигурой в деловых кругах Европы и Азии. Один из богатейших людей мира, бенефициар и акционер крупнейших компаний и банков, создававший и разрушавший корпорации. Зачем бы такому человеку ввязываться в полуподпольную торговлю предметами искусства?

— Он коллекционер и ценитель, — отвечал Раскольников.

То есть работает на себя? Но для чего тогда ему второстепенные картины и антиквариат второй руки? Раскольников полагал, что для покрытия расходов. Вещи второго ряда можно будет с выгодой перепродать. И еще…

— Что еще? — живо переспросил Загорский.

Хаммер считает, что Советы готовы предложить Гюльбенкяну картины по минимальной стоимости. Им от него нужны не только деньги, хотя и деньги, конечно, тоже. Они надеются через него выйти на мировой рынок торговли нефтью. А там чем черт не шутит, и вовсе преодолеть торговое эмбарго, которое на СССР наложил Запад. Но Гюльбенкян, возможно, хочет картины на своих условиях, то есть без всяких условий со стороны большевиков.

— Любопытная мысль, — кивнул Нестор Васильевич. — Если взять эту версию за рабочую, можно предположить, что наш неуловимый мсье Легран пасется где-то неподалеку от финансиста и мецената Гюльбенкяна. Это зацепка. Вряд ли, впрочем, Легран и нефтепромышленник общаются напрямую. Наверняка есть какой-нибудь посредник. В любом случае, вам следует нарезать вокруг армянского нефтепромышленника широкие круги — рано или поздно в ваши сети попадется что-то интересное. Я же, в свою очередь, постараюсь подобраться к Гюльбенкяну с другой стороны. Одним словом, теперь мы с вами делаем одно дело и с этого момента можем считаться союзниками. Вы где обосновались?

Загорский и Раскольников обменялись адресами, после чего Нестор Васильевич поинтересовался, есть ли у Антона Валериановича деньги?

— Кое-что есть, — отвечал тот, немного напрягшись. — Вам нужны деньги?

— Деньги нужны всем, — отвечал Нестор Васильевич, — но я сейчас не об этом. У вас был трудный день — и более того, трудный месяц. Хотите совет? Сходите в какое-нибудь злачное заведение, развейтесь немного. Какой-нибудь ресторан, гм… или, например, в «Мулен Руж».

Раскольников насторожился: почему именно в «Мулен Руж»? Там, говорят, красивые девушки, отвечал Загорский, а ничто так не улучшает настроения, как созерцание красоты. Собеседник поглядел на Нестора Васильевича испытующе: не издевается ли тот над ним. Но Загорский был совершенно серьезен: «Мулен Руж» — это именно то, что требуется усталому детективу. Разве Антон Валерианович не читал шпионских романов? Агент после удачно проведенного дня непременно отправляется в какое-нибудь злачное заведение. Девушки, коктейли, музыка — это именно то, что сейчас прописано Раскольникову.

— Хорошо, — кротко кивнул тот, — раз вы говорите, я пойду.

— Желаю вам весело провести время, — напутствовал его Загорский. — Однако не теряйте бдительности.

Раскольников поклонился и пошел прочь. Но, сделав пару шагов, остановился и снова повернулся к Нестору Васильевичу. Очевидно, его мучила какая-то неотступная мысль.

— Могу я задать вам один вопрос? — под слабым светом уличного фонаря физиономия его почему-то показалось Загорскому лицом мертвеца.

— Разумеется, — любезно отвечал Нестор Васильевич.

Тот смотрел на него неподвижно. Секунды текли, и можно было решить, что он передумал. Наконец Раскольников все-таки встрепенулся и, волнуясь, спросил:

— Скажите, если бы я не открылся вам, вы бы на самом деле изрезали меня на тысячу частей?

Загорский безмятежно улыбнулся: все в руце Божией. Раскольников заморгал ресницами и уныло удалился во тьму. Нестор Васильевич смотрел ему вслед. Странное зрелище представлял собой этот молодой человек, по уши увязший в таком малопочтенном деле, как слежка и шпионаж. Строго говоря, шпионом считался и сам Загорский. Однако в первую очередь он был детектив и дипломат, и уж только потом — шпион. И, кроме того, шпионством своим он не злоупотреблял и никогда не шпионил в интересах богатых американских дядюшек.

Раскольников же, нырнув во тьму, в самом деле направился в знаменитое на весь свет кабаре «Мулен Руж». Вновь открывшееся четыре года назад, кабаре, как в старые добрые времена, привлекало художников, аристократов, буржуа и легкомысленных иностранцев. Тут можно было встретить принца Уэльского, которому, по легенде, когда-то звезда канкана Ла Гулю крикнула «Эй, Уэльс! С тебя шампанское!», а можно — банду итальянских мафиози, чувствовавших себя неуютно среди такого количества безоружных людей.

Великая война была забыта. Зал кабаре вновь сиял электрическими огнями, веселые девушки выбегали на сцену, а оттуда в зал, взметывали белые и пестрые свои платья вверх, вскидывали ногу выше головы и, схватив ее ручкой, удерживали, чтобы потом с криком упасть в шпагат прямо на сцену. И снова поднимались, и публику обжигал чувственным огнем бешеный канкан, и из кружев на вас глядел вельзевул.

Раскольникову повезло. Он, сам того не зная, попал на представление восходящей звезды. Чернокожая, ослепительно красивая и гибкая, как змея, она выбежала на сцену в коротком белом платье и под легкомысленную музыку стала удивительным образом вращать бедрами и извиваться. В какой-то миг она сбросила с себя платьице, и зал грянул от восторга. Танцовщица оказалась почти голой! Впрочем, нет, не так. Она была более голой, чем если бы просто сняла с себя все. Небольшой шелковый белый треугольник прикрывал ее живот и то, что ниже, запястья охватывали манжеты, на бедрах красовались подвязки, на голове высилась диадема с белыми перьями. Все остальное было голым.

Но, кажется, даже не эта обнаженность, не открытое всем взорам тело так восхищали публику, и даже не эротичные извивы, а нечто совсем другое. Что же это было? Раскольников сидел, сдвинув брови, и молча глядел на это чудо. И вдруг его озарило: глаза! Именно глаза делали ее такой желанной. Они сияли, как две звезды, в них отражалось ночное небо.

Скажите, отчего таких девушек можно увидеть только в кабаре или на экране кинотеатра? Почему они не ходят по улицам? Впрочем, зачем им ходить, они не ходят, а ездят в дорогих машинах. Вот и Раскольников, имей он машину, тоже бы возил на ней эту чернокожую красавицу, как редкую, драгоценную птицу, скрывая ее от жадных взглядов толпы. О, если бы ему такую девушку! Он отдал бы все, что у него есть, черту бы душу заложил. Ведь такие красотки, конечно, не умеют любить, они умеют только продаваться. Но нет, невозможно, не видать ему черного ангела, как своих ушей, подобные девушки могут принадлежать только очень богатым людям, вроде Галуста Гюльбенкяна.

Номер кончился — и танцовщица исчезла. В зале сразу стало темнее, и вместо радости Раскольников чувствовал теперь какую-то обреченность. Он мрачно огляделся по сторонам, словно искал, куда бежать, и вдруг замер. Через столик от него сидела небольшая компания: трое русских, похожих на офицеров в отставке, и Серж Легран в полосатом черно-желтом пиджаке. Секунду Раскольников вглядывался в него, не веря своим глазам. Быть того не может, неслыханная удача! Он исходил весь Париж, пытаясь напасть на след Леграна, а тот сидит в двух шагах здесь же, в кабаре «Мулен Руж».

Появись здесь сейчас Загорский, он бы очень удивился, обнаружив рядом с Леграном своих знакомых налетчиков из поезда — тех самых, на которых он натравил немецких штурмовиков. Да и вообще присутствие Нестора Васильевича было бы тут очень к месту: он сразу бы сообразил, что делать. Может быть, устроил какую-то хитрую провокацию, так что всю четверку забрали бы в полицию, может, сделал что-то еще. Раскольников же ничего не мог придумать, только сидел и смотрел на Сержа.

В какой-то миг тот почувствовал на себе чей-то взгляд и быстро обернулся. Раскольников еле успел отвернуться к сцене, где уже начался следующий номер. Лицо он сделал одновременно восторженное и отстраненное, чтобы казалось, что он целиком и полностью увлечен танцем. Раскольников глядел на сцену, а щеку его обжигал внимательный изучающий взгляд Леграна. Впрочем, он не особенно волновался — Серж его не знал, не должен был знать. Спутники же Леграна и вовсе смотрелись хмельными гуляками. «Во чужом пиру похмелье», — почему-то вспомнилась ему старая присказка. В чьем пиру сидит сейчас он сам, опьянен ли этой блистающей жизнью, и каким окажется его похмелье?

Легран наконец отвернулся, кажется, успокоенный видимым равнодушием Раскольникова. Тот, однако, продолжал незаметно коситься в его сторону, не поворачивая при этом головы. Минут через десять Легран встал, сердечно попрощался с товарищами и направился к выходу.

Сосчитав до двадцати, Раскольников тоже встал из-за стола и последовал за ним. Такой шанс нельзя было упускать, он сам плыл ему в руки. Выйдя из кабаре, огляделся по сторонам. Фонари осветили знакомый полосатый пиджак, быстро движущийся в сторону рю Коленкур. Привычно скрываясь в тени, Раскольников двигался за Леграном.

Тот шел, не оглядываясь, но очень быстро, и Раскольникову пришлось поднажать, чтобы не отстать. Не доходя до рю Коленкур, Серж свернул направо, на авеню Рашель, Пройдя метров двести, вынырнул к кладбищу Монмартр. Решительным шагом Легран прошел через кладбищенские ворота и углубился во тьму.

Идти на погост не очень хотелось, но выбора не было. Спустя несколько секунд нога шпиона ступила на кладбищенскую землю. Луна зашла за тучи, вокруг стало совсем уж зловеще. Фонарей на погосте не было, или они просто не горели, так что воленс-ноленс пришлось сократить расстояние до объекта. Идти надо было в горку, но скорости Легран не сбавлял. В какой-то миг, видимо, что-то услышал и оглянулся на ходу. Но Раскольников успел спрятаться за надгробием. Приключение это нравилось ему все меньше и меньше.

Пройдя метров двести, Легран вдруг исчез из виду. Раскольников занервничал и остановился, надеясь услышать шаги объекта. Но вокруг было тихо. Тогда он, боясь упустить Леграна, рванулся вперед. Огляделся. Ничего, кроме могил. Ни единой души вокруг.

Уже поняв, что окончательно упустил Леграна, слева от себя он вдруг услышал тихий свист. Луна выглянула из-за туч, и Раскольников увидел сидящего на огромной могильной плите белобрысого студента. Тот кивнул ему головой.

— Вы не меня ищете случайно? — спросил он по-русски.

Раскольников сделал удивленное лицо.

— Экскюзэ́ муа… Жё нё парль па рус…[34]

Серж усмехнулся, поднимаясь с камня.

— Милостивый государь, вы отвратительно говорите по-французски. А свиное рыло безошибочно выдает в вас большевика. Так что не надо мне морочить голову, я этого очень не люблю.

Легран надвигался на Раскольникова во тьме, страшный, как привидение. Стало ясно, что придется либо ввязываться в драку, либо задать латáты. Драка Раскольникову совсем не улыбалась. Правда, Загорский вернул ему финку, но у Леграна мог быть револьвер. Нет, видно, придется бежать — как ни крути, а жизнь дороже.

Однако сбежать ему не удалось. Кто-то очень сильный цепко взял его под руки с двух сторон. Раскольников закрутил головой — по бокам стояли господа, сидевшие с Леграном в кабаре. Один их них выудил из кармана филера финку и швырнул ее прочь.

— Поговорим? — сказал Легран, подойдя вплотную, и Раскольников почувствовал, как в лоб ему уперлось пистолетное дуло, холодное, как могила…