Дело двух Феликсов

Глава четвертая. Ноосфера против эпилепсии

Колышущаяся, жидкая, черная тьма трепетала в углах комнаты, пятилась от желтого огня единственной свечи, отступала, пряталась и сызнова выползала, ложась на мебель, на стулья, на лица людей, сидевших за круглым столом в торжественном молчании. Среди десятка мужчин затесались неведомо как две женщины, но сказать, чтобы они сильно украшали это странное собрание, значило покривить душой.

Все взоры были устремлены на сидевшего перед свечой человека с высоким лбом и темнеющим бобриком волос. Глаза его были полузакрыты, ресницы подрагивали, крючковатый нос придавал ему отдаленное сходство с какой-то диковинной птицей. Лицо его было одновременно печальным и вдохновенным, казалось, что с него, как с маски шамана, сейчас сорвется и уйдет в потолок какой-то дикий дымный дух.

Внезапно высоколобый стал издавать отрывистые звуки, похожие на куриное квохтанье, так что сходство его с птицей усилилось необыкновенно и стало почти нестерпимым. Звуки делались все громче, публика за столом оживилась, в глазах у женщин отразился ужас и одновременно любопытство.

— Началось, началось… — шепотом прокатилось по комнате, даже тьма, казалось, поднялась дыбом в своих углах.

В ту же секунду по телу камлающего прошла длинная судорога. Он запрокинул голову назад и протяжно, тоскливо завыл. Зрители содрогнулись, кто-то резко отодвинулся от стола, но остальные зашикали на него. Вой понемногу стихал, и когда последний звук растворился под потолком, шаман уронил голову на грудь. Так он сидел, наверное, с полминуты. Потом вдруг вздрогнул и поднял лицо. Публика ахнула — глаза его как будто вывернулись наизнанку, они были слепыми, белыми, словно неведомая сила проглотила зрачки.

Теперь глаза эти, белые, слепые, неотрывно смотрели прямо на свечу. Под их взором пламя затрепетало, необыкновенно удлинилось, достигнув полуметровой высоты, затем стало выгибаться, грозя ожечь тех, кто сидел напротив шамана, и вдруг угасло, словно кто-то невидимый и огромный дунул на него из недостижимой пустоты. Наступила полная тьма.

Впрочем, тьма эта длилась совсем недолго. Видимо, свеча была задута не до конца и, когда невидимое дуновение иссякло, свеча снова загорелась и горела теперь тихо, мирно и ровно.

— Взываю к силам четвертого измерения! — раздался в темноте низкий могучий бас оперного демона. — Взываю к способностям сверхсознания! Взываю к тайнам ноосферы! Взываю к сущностям могущественным и надчеловеческим!

Губы шамана были плотно сомкнуты, а звук шел не от него, а откуда-то сверху, накрывая куполом всю комнату.

— Вопросы, — зашумела публика, — задавайте вопросы!

— Нет! — вдруг прогремел голос. — Сегодня обычный порядок будет нарушен. С нами новый человек — возможно, он станет еще одним членом нашего братства.

Публика стал оглядываться, потом все взоры устремились к двери, возле которой стояли две почти неразличимые в полутьме фигуры — одна высокая, а другая пониже. От низенькой веяло восторгом и упоением, высокая была холодна. В том, кто был пониже, публика без труда распознала одного из членов «Единого трудового братства», главу Спецотдела ОГПУ Глеба Ивановича Бокия. Второй же был присутствующим неизвестен, во всяком случае, света одной свечи оказалось явно недостаточно, чтобы его рассмотреть.

— О, я вижу! — громыхнул бас. — Это человек необыкновенный, он отмечен знаком высшей избранности. На Востоке и в Тибете таких называют бодхисаттвами или высокими душами. Это люди, поднявшиеся к вершинам самосовершенствования и способные слиться с божеством. Однако они пожертвовали высшим блаженством и выбрали путь помощи всем живым существам. На них, как на атлантах, стоит наше мироздание. В тот день, когда они откажутся от своей миссии, человечество рухнет во тьму невежества и озлобления, и цивилизация прекратит свое существование. Так произошло с Атлантидой, так случится и с нами. На Востоке бодхисаттвам молятся как божествам, способным изменить судьбу человека. Но знает ли сам наш гость, кто он такой?

Голос на миг умолк, потом продолжал с новым одушевлением.

— Да, конечно, знает. Он не только рожден великим, но и получил великое посвящение. Но, как у всякого, кто облачен в смертную плоть, у него есть занятие в этом мире. И занятие это связано с преодолением зла. Он ищет и находит преступников — убийц, насильников, воров. Он предает их в руки закона, не зная еще, что одним своим благим присутствием может переменить сердце любого негодяя и направить его на путь истины…

— Слыхали? — чрезвычайно довольный Глеб Иванович слегка наклонился к Загорскому. — Вот он, наш всеведущий оракул, от него ничего не скроешь. Сейчас он закончит, и я вас познакомлю.

— Не стоит, — хмуро отвечал Загорский. — Лучше пойдемте отсюда, пока меня не стошнило.

Но выйти они не успели. Голос взвыл снова, в нем теперь звучали какие-то инфернальные, апокалиптические ноты. И ноты эти были так сильны, что уже было не до слов, которые он произносил — волей-неволей ум обращался только к этим инфразвукам, ужасным, пугающим.

Напряжение оказалось столь сильным, что одна из женщин не выдержала. Она вдруг повалилась со стула, выгнулась, распрямилась, стала биться на полу. На миг все умолкли. Умолк растерянно и инфернальный бас.

— Это транс, — зашептали вокруг, — сейчас она начнет вещать!

— Это не транс, — хмуро заметил Загорский, — это простой эпилептический припадок.

Он первым заметил пену, выступившую на губах у женщины, оценил тяжелое дыхание и остекленевшие глаза. Спустя секунду Нестор Васильевич уже опустился рядом, скинул пиджак, подложил ей под голову, голову повернул набок, снял с ее платья ремешок, свернул его, аккуратно сунул между зубов женщины.

— Окно, — сказал он повелительно, — откройте окно.

Несколько человек бросились к шторам, раздернули их, распахнули окна. В комнату ворвался свежий воздух. Загорский тем временем нащупал какую-то точку на руке у женщины, начал ее массировать. Конвульсии стали понемногу утихать. Нестор Васильевич воспользовался этим, сильно, но бережно обхватил женщину, наклонился над ней, стал что-то шептать на ухо.

Эта странная терапия довольно быстро дала результат. Женщина перестала биться, обмякла, лежала теперь неподвижно. Щеки ее порозовели.

— Что теперь? — растерянно спросил один из присутствующих.

— Везите в больницу, пусть ее осмотрит доктор, — сухо отвечал Загорский.

После этого он вышел из комнаты, даже не забрав пиджака. За ним поспешал Бокий. Спустя минуту они уже шли по теплой предвечерней улице.

— Удивительно, — наконец сказал чекист. — Как вам удалось так быстро справиться с приступом?

Нестор Васильевич холодно отвечал, что учителями его были посвященные даосы, а у них свои методы. В частности, они полагают, что эпилепсия — это что-то вроде одержимости. И тут не последнюю роль играет верно подобранное слово или, говоря проще, заклинание. Сам Загорский не очень-то верит в действие зловредных духов, однако мозг — это величайшая тайна вселенной, надо только чувствовать, как с этой тайной обращаться, и тогда возможны совершенно удивительные вещи.

— Да-да, именно так, — воодушевился Бокий. — И мы с Александром Васильевичем как раз изучаем тайны мозга…

Загорский поморщился. Он-то думал, что здесь действительно занимаются исследованиями, а тут показывают ярмарочные фокусы.

— Притащить на камлание эпилептика — это, простите, дурь несусветная. — сказал он резко. — Прошу не обижаться, но ваш Александр Васильевич просто морочит голову почтеннейшей публике.

— Неужели вы отрицаете наличие четвертого измерения, сверхъестественных сил и ноосферы? — упавшим голосом спросил Бокий.

— Я ничего не отрицаю, — отвечал Загорский, — я просто не люблю, когда вещами труднообъяснимыми начинают торговать оптом и в розницу вместо того, чтобы серьезно их исследовать.

— Но мы и исследуем, — многоопытный Глеб Иванович выглядел сейчас, как ребенок, у которого пытаются отнять любимую игрушку. — Гипноз, телекинез, телепатия — все это мы исследуем и, скажу вам, далеко в этом продвинулись. Более того, мы собираемся этим летом отправить экспедицию в Тибет на поиски Шáмбалы. И Александр Васильевич Барченко, которого вы видели сейчас в роли оракула, возглавит эту экспедицию как наиболее искушенный в тайных науках человек.

Нестор Васильевич только головой покачал. Боже мой, Шамбала! Сколько он слышал разговоров про Шамбалу, и ни разу, ни единого разу не предоставили ему доказательств существования этой легендарной земли.

— Вы полагаете, что предание лжет? — Бокий смотрел на него с каким-то даже испугом.

Загорский вздохнул — ну, что тут скажешь? Предание, может быть, и не лжет. Но не всякое предание следует понимать буквально. Что, если Шамбала — это не географическая точка, где прячутся от надоедливого человечества многомудрые махáтмы? Может быть, Шамбала — это страна духа? И если это так, то искать ее следует не на востоке или на юге, а у себя в сердце.

Бокий немного поразмыслил и заявил, что от концепции Загорского за версту веет субъективным идеализмом. Загорский только плечами пожал: какая разница? Как говорил Ленин, красные черти ничуть не лучше зеленых, иными словами, одна концепция не хуже другой. И, кстати сказать, что это ОГПУ так заинтересовалось Шамбалой? Трудовой лагерь они там собираются устраивать, что ли?

— Вот вы все шутите, — с укоризной сказал Бокий, — а нам не до шуток. Вы знаете, что именно в Шамбале был впервые построен коммунизм? Мы полагаем, что надо учиться у древних мудрецов.

Нестор Васильевич отвечал, что, по его мнению, в Советском Союзе своих мудрецов хватает и без всякой Шамбалы. Впрочем, хотят учиться — их дело, только его, Загорского, не надо втягивать ни в поиски махатм, ни в строительство коммунизма. Если бы он хотел, он бы давно построил коммунизм в рамках отдельно взятой квартиры. Но жить ему тогда пришлось бы не в Советской России, а где-то еще.

Бокий с грустью смотрел на Загорского: сколь печально, что даже великие люди подвержены скепсису и раздражению! Однако Загорский не склонен был разделять его элегических настроений.

— Феликс Эдмундович сказал, что вы позаботитесь о моих полномочиях, — деловито заметил он. — Мне и моему помощнику не помешали бы солидные мандаты.

Бокий отвечал, что в связи с особыми обстоятельствами выдать удостоверения ОГПУ они не могут, но предоставят документы агентов уголовного розыска.

— Надеюсь, не фальшивые? — спросил Загорский.

Бокий даже обиделся. Как может Нестор Васильевич так говорить? Они же — ОГПУ, все их удостоверения даже лучше настоящих. Загорский на это отвечал, что лучше не надо, надо — чтобы совершенно как настоящие.

— Хорошо, — сухо сказал Бокий. — Но, поскольку дело ваше — высочайшей секретности, я просил бы полномочиями не злоупотреблять.

— Не волнуйтесь, — кивнул Загорский, — козырять удостоверениями будем только в крайнем случае.

Они направились в канцелярию Спецотдела, которым командовал Бокий. Пока готовились документы, Глеб Иванович пытался выведать у Загорского, что он знает о тибетских махатмах. Нестор Васильевич рассеянно отвечал, что никаких махатм он в глаза не видел, если не считать за таковых разнокалиберных тибетских монахов всех возрастов и рангов.

— А Далай-лама, — спросил Глеб Иванович с легким замиранием сердца, — как он вам показался?

Загорский коротко отвечал, что Далай-лама — серьезный человек, и он бы ему палец в рот не положил…

Раз в месяц совладелец компании «Элáйд Америкэн Корпорэйшн»[18] мистер Арманд Хаммер ходил на бега. Он любил Московский ипподром, заново открытый несколько лет назад, любил плавный быстрый бег лошадей, деревянный запах трибун, атмосферу разгоряченной толпы и едва уловимый аромат больших денег в тотализаторе. Впрочем, для Хаммера деньги эти не казались большими, на бега он приходил не выигрывать, а сбрасывать пар. В удачные дни он проигрывал несколько сотен рублей — это горячило ему кровь, и он возвращался к рутине финансовых будней освеженным.

Подводя предварительные итоги, можно было сказать, что три года в советской России не прошли даром. Братья Хаммеры — Виктор и Арми — были, без сомнения, главными американцами Советского Союза. В 27 лет Арманд представлял в СССР интересы тридцати семи американских компаний, в том числе таких гигантов, как корпорация Генри Форда. Офисы в Нью-Йорке, Берлине, Лондоне, Риге и, наконец, в Москве, на Садовой-Самотечной, в двух шагах от Кремля.

Справедливости ради стоит сказать, что торговое представительство американских фирм было лишь частью бизнеса братьев Хаммеров, причем частью малой, надводной, как это бывает с айсбергами. Подлинное же, по-настоящему любимое дело Арманда Хаммера заключалось в скупке и переправке российских драгоценностей на Запад, в первую очередь — в Североамериканские Соединенные Штаты.

Человек неосведомленный, конечно же, удивился бы: зачем толстосумам-янки русские бриллианты? Но дело было не так в бриллиантах, как в их прежних хозяевах. Мистер Хаммер с подачи большевистских властей предлагал ценности, принадлежавшие знатнейшим русским родам, в том числе, разумеется, и великим князьям и даже самому императору. Кичливые потомки первых английских семей, в XVII веке пересекших Атлантический океан и основавших Америку, хотели чувствовать себя в родстве с древними дворянскими родами. И чувство этого родства они получали, скупая оптом и в розницу императорские драгоценности и вещи, принадлежавшие коронованным особам.

Ради этой высокой цели господа Хаммеры в свое время изрядно пощипали Гохран, но в упрек им это никто не ставил — ведь в обмен на золото и драгоценности они ввозили в голодающую Россию хлеб.

Но сегодня Арми не занимался делами, сегодня он отдыхал душой на ипподроме. Сегодня ему хотелось выиграть, и он поставил на Дориáну, имевшую лучшее время из всех. Основными ее соперниками считались Кустарь, Гичка и Пилот.

В первом гите[19] вперед поначалу вышла Гичка, вторым держался Пилот, Дориана шла только третьей. Оставшиеся пять рысаков изрядно поотстали. К полукругу, тем не менее, Пилот достал Гичку, а в последнем повороте пошел с ней голова в голову. На финишной прямой Гичка резко отпала, и первенство перешло к Пилоту, однако уже в следующий момент его легко обошла Дориана… Трибуны грянули, их охватило ликование.

— Отличный выбор, — сквозь крики болельщиков откуда-то сбоку с трудом пробился чей-то вкрадчивый голос.

Хаммер покосился налево. Рядом с ним словно из-под земли вырос солидный немолодой азиат. Одет он был в презентабельный коричневый шелковый костюм, на шее красовался бордового цвета галстух, узкие глазки маслено посверкивали.

— Что вы имеете в виду? — учтиво спросил Арми.

— Дориана победила, а вы ведь ставили на нее, — пояснил азиат.

Хаммер усмехнулся: Дориана — фаворит, на нее ставила половина ипподрома. Выигрыш в таком случае выходит минимальный, говорить не о чем.

— Но вы ведь не ради денег сюда ходите, не так ли? — сказал удивительный сосед и без всякой паузы продолжил: — Позвольте отрекомендоваться, меня зовут Ган Цза-лин.

После чего двумя руками подал Арманду визитку с золоченым тиснением.

Кореец, китаец, японец, гадал Хаммер, принимая визитку. Или просто какой-нибудь местный татарин?

— Китаец, но при этом полностью советский гражданин, — отвечал мистер Ган на незаданный вопрос, который, впрочем, ясно светился в глазах собеседника. — Имею успешное торговое предприятие, к вашим услугам.

Ишь ты, китаец, а разговаривает, как еврей на Привозе, подумал Арми, вспомнив эмигранта-отца, у которого эта поговорка была любимой. Как именно говорят евреи на Привозе, Хаммер хорошо знал: его папаша Джулиус, сам одессит, часто в лицах изображал перед сыновьями примечательную одесскую манеру.

— Это прекрасно, что советская власть разрешает частную инициативу, — ослепительно улыбнулся Хаммер, — однако чем могу быть вам полезен?

— Я — серьезный человек, вы — серьезный человек, — отвечал китаец, — неужели два серьезных человека не найдут общего языка? Я вам не скажу за всю советскую власть, но лично я имею, что предложить лучшему другу нашей многострадальной родины.

Арми, как всякий почти финансист, был человеком любопытным, однако от китайца веяло чем-то тревожным. Секунду поразмыслив, он решил не связываться.

— Увы, — проговорил Хаммер, продолжая освещать китайца белозубой улыбкой, — здесь я делами не занимаюсь. Если хотите, запишитесь ко мне на прием.

— Сейчас вы смените тон, — перебил его господин Ган, — потому что увидите такое, чего никогда не видели.

С этими словами он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил коричневый замшевый мешочек. Прикрывая его телом, чтобы не увидели посторонние, китаец дернул за тесемочку, и на ладонь его выпал огромный голубой бриллиант. Он сиял на ладони и переливался нежно, как живой.

— Какое чудо! — воскликнул Хаммер, когда к нему вернулся дар речи. — Откуда это у вас?

— Я вижу, вы-таки разбираетесь в драгоценных камнях, — самодовольно сказал Ган Цза-лин. — Вам я скажу все, как родному.

Если верить китайцу, бриллиант назывался «Лунный глаз». Он принадлежал персидскому шахиншаху Насер ад-Дину. Однако в восьмидесятых годах прошлого века шахиншах подарил бриллиант одному русскому офицеру.

— Простите? — не поверил Хаммер. — Так вот взял и подарил? Они что, были любовниками?

Китаец поморщился и поглядел на собеседника с величайшим неудовольствием.

— Фу, — сказал он. Потом подумал и добавил: — Фу-фу!

Разумеется, никакими любовниками они не были. Просто офицер спас шахиншаха от смерти, раскрыв заговор его сына, некоего Зили-султана. В благодарность шахиншах и преподнес бриллиант русскому офицеру.

— А как же камень оказался у вас? — Арманд глядел на китайца с некоторым подозрением.

Однако все подозрения оказались беспочвенны. Дело в том, что навестивший Хаммера с визитом Ган Цза-лин служил этому самому офицеру. У того не было родственников, и после его смерти камень достался его верному слуге.

— И теперь вы хотите его продать? — сказал американец.

Китаец в ответ назвал его самым догадливым человеком на свете. Проблема, однако, состоит в том, что продать камень такой ценности на территории СССР почти невозможно. Во всяком случае, невозможно это сделать легально. А если делать это нелегально, могут и расстрелять.

— Могут, — согласился Хаммер.

Вот поэтому Ган Цза-лин и явился к нему лично. Он хотел бы, да, он очень бы хотел, чтобы господин Хаммер отыскал ему покупателя на Западе.

— А какой в этом мой интерес? — спросил Арманд деловито.

Ну, об этом просто смешно спрашивать! Разумеется, мистер Хаммер внакладе не останется. Ган Цза-лин за услуги готов дать ему три… нет, даже четыре процента.

Арманд саркастически улыбнулся. В таких случаях меньше десяти процентов никто не берет. Но, учитывая риск, и десяти процентов мало. Вернее было бы говорить о… ну, скажем, двадцати пяти процентах.

При эти словах глаза у китайца округлились. Двадцать пять процентов? Господин Хаммер, верно, шутит. Откуда такие деньги у бедного китайца? Нет, это совершенно невозможно. На худой конец, он готов добавить еще один процент к четырем уже имеющимся, но не больше, никак не больше.

— У вас, — веско сказал американец, — есть выбор. Вы либо соглашаетесь на мои условия, либо вас совершенно бесплатно расстреляют большевики, а камень заберут в пользу государства.

С минуту, наверное, китаец молчал, жалобно шмыгая носом. Потом поднял косые свои глаза на Хаммера и прошептал:

— Двадцать пять процентов… Сколько же это будет в деньгах? Если, например, бриллиант стоит миллион…

Хаммер не выдержал и засмеялся. Миллион — совершенно несуразная цифра. Если бы, конечно, камень продавал сам шахиншах, тогда было бы о чем поговорить. Но, насколько он понимает, никаких бумаг, подтверждающих принадлежность камня шахиншаху, у Ган Цза-лина нет? Не говоря уже о том, что камень, скорее всего, ему самому достался без завещания, а, так сказать, по факту смерти предыдущего хозяина. Таким образом, максимум, на что можно рассчитывать в этих обстоятельствах, это пятьсот… нет, скорее даже триста тысяч.

Арманд думал, что китаец разразится привычными еврейскими жалобами, но тот почему-то не стал возражать. Однако предупредил, что у него есть одно условие.

— Какое же? — спросил Хаммер.

Условие такое: он, Ган Цза-лин, хотел бы открыть с мистером Хаммером совместное предприятие по сбыту шедевров и реликвий.

— Чего, простите? — не понял собеседник.

Шедевров и реликвий, терпеливо повторил китаец. Он же говорил, он серьезный человек. У него огромные связи везде, в том числе и в музейном мире. Ган Цза-лин мог бы наладить поставку картин старых мастеров, а его американский друг организовал бы их сбыт. Мистер Хаммер мог бы перевозить картины в Америку или в Европу, и там бы их покупали толстосумы.

Арми несколько секунд изучающе глядел на китайца, потом покачал головой. Нет, это совершенно невозможно. Бриллиант — это совсем другое дело, сбытом бриллиантов он занимался, хоть и с разрешения советского руководства. Он даже может сбыть один-другой бриллиант, так сказать, в обход большевистской кассы, на это, он уверен, они закроют глаза. Но сбыт картин, тем более — в таких масштабах? За это, простите, большевики могут поставить к стенке даже самого Арми, даром, что он американский гражданин и лучший друг Советского Союза. Нет, нет, и нет, ни при каких обстоятельствах — ну, разве только большевики сами предложат. Вообще говоря, торговлей предметами искусства, насколько ему известно, занимается Совамторг, который курирует ОГПУ. А становиться на дороге у ОГПУ, сами понимаете, ни один нормальный человек не захочет.

— Жаль, жаль, очень жаль, — пробормотал китаец с явным огорчением. — Это было очень серьезное предложение. Вы не представляете себе, сколько в советских музеях скопилось интересных картин. Если бы продать хотя бы каждую десятую, о, какие были бы деньги, какая выгода!

Хаммер лишь вежливо улыбнулся. Деньги — это, конечно, прекрасно, но жизнь дороже.

— В таком случае, позвольте откланяться, — и, спрятав камень в мешочек, господин Ган собрался, очевидно, исчезнуть в толпе так же внезапно, как и появился.

— Минутку, — остановил его Хаммер, — а как же ваш «Лунный глаз»? Наша договоренность остается в силе, я могу искать покупателя?

— Конечно, конечно, — отвечал китаец, — ищите. Как говорит пословица, ищите — и вам откроется.

— Но я не могу продавать камень, не имея его на руках, — сказал Хаммер. — А вы его забрали.

Китаец покачал головой. Действительно, забрал. Но он же не может отдать его в руки господину Хаммеру. Почему же нет? Господин Хаммер даже готов написать расписку. Китаец засмеялся. Чего стоят расписки в стране пролетариев, многие из которых вообще неграмотны? Хаммер не нашелся, что ответить, и только с изумлением глядел на загадочного собеседника.

— Мы вот что сделаем, — сказал господин Ган. — Я пришлю вам фотокарточку камня и его подробное описание. С этим вы уже можете вести предварительные переговоры.

И, не прощаясь, стал протискиваться через толпу. Хаммер несколько ошеломленно посмотрел ему вслед. Потом глянул вправо. Там в нескольких метрах стоял молодой человек с неприметным лицом, на котором под ярким солнцем высыпали конопушки. Хаммер скосил глаза в сторону уходящего господина Гана, конопатый чуть заметно кивнул и стал пробираться следом за китайцем.

Ударил колокол. Начался второй гит. Однако Хаммеру уже было не до бегов. Лицо у него сделалось озабоченным, лоб прорезала вертикальная морщина.