Дело двух Феликсов

Глава семнадцатая. Патриот против дипломата

Люди с пухлыми щеками и пышными усами редко обладают пронзительным взглядом. Виктор Васильевич Варенбург был исключением из этого правила. Взгляд его жег, как огонь, и пронизывал, как копье. Если бы напротив сидел человек менее выдержанный, чем Загорский, он был бы пробуравлен этим взглядом насквозь.

Игра в гляделки происходила в доме самого Виктора Васильевича, куда Загорский явился по предварительной договоренности с хозяином. Дом был обставлен довольно просто, но в нем имелось множество мягких диванов и кресел, из чего Нестор Васильевич сделал вывод, что хозяин страдает подагрой. Вот и сейчас они сидели за столом друг напротив друга в чрезвычайно мягких кожаных креслах, в которых неподготовленному человеку легко было утонуть.

— Что ж, — сказал Варенбург, отводя взгляд в сторону, — я навел о вас кое-какие справки. Должен сказать, аттестации вдохновляющие. Вы в своем деле персона почти легендарная. В прежние времена я бы и сам почел за честь работать под вашим началом. Но, увы, времена нынче совсем не те, что когда-то…

И он фальшиво вздохнул.

— Я не честолюбив, — спокойно отвечал Загорский. — Для меня важно знать, что я приношу пользу России.

Полковник кивнул: патриотизм — это прекрасно, но надо ведь думать и о хлебе насущном. Или у Нестора Васильевича нет материальных проблем? Загорский отвечал, что накоплений у него никаких не имеется. Но он понимает, что Корпус Армии и Флота, вероятно, находится в затруднительном положении… С другой стороны, западные правительства не могут же бросить Россию на произвол судьбы. А Россия в Европе — это и есть князь Кирилл и его Корпус Армии и Флота.

— При чем тут западные правительства, — с неудовольствием сказал полковник, — мы не побирушки и на жизнь себе заработать можем и сами.

Загорский кивнул: что ж, прекрасно. Но если даже и так, в Корпусе он может работать безвозмездно, а на жизнь заработает где-нибудь на стороне.

— Чем же вы собирались зарабатывать на жизнь? — Варенбург почему-то развеселился. — Водить таксомотор?

Нестор Васильевич отвечал, что желающих водить такси и без него достаточно. Он мог бы стать частным детективом или, например, консультантом в музее.

— Консультантом? — удивился полковник.

— Да, консультантом, — безмятежно подтвердил Загорский. — Я специалист в русской живописи.

— Вот как? — заинтересовался Виктор Васильевич. — И, простите, насколько вы компетентны в этом вопросе?

— Весьма и весьма, — отвечал Нестор Васильевич. — Это, так сказать, моя вторая профессия. Если бы я не был дипломатом, я стал бы искусствоведом.

Варенбург ненадолго задумался, вертя в руках карандаш. На лице его отразилась какая-то внутренняя борьба. В этот миг в комнату вошел человек с треугольным лицом и грубыми складками на щеках.

— Господин полковник, — сказал он, — срочное донесение…

Варенбург остановил его взмахом руки. Тот умолк и перевел взгляд на Загорского. Нестору Васильевичу захотелось утонуть в кресле по самые уши: он узнал в вошедшем вождя поездных налетчиков, на которых он натравил немецких штурмовиков. Загорский тогда про себя прозвал этого господина Контрразведчиком. Теперь тот глядел на Загорского, и в глазах его плескалась злоба пополам с изумлением.

Загорский быстро отвел взгляд, но маскироваться было поздно.

— Осмелюсь спросить, господин полковник, что здесь делает этот человек? — спросил Контрразведчик.

Варенбург поглядел на него удивленно:

— Что такое, Степан Игнатьевич? Вы знакомы с действительным статским советником?

— Никакой он не статский советник, — прорычал Степан Игнатьевич, — это чекист, большевистский дипкурьер.

Надо сказать, реакция у полковника оказалась отменной. Загорский и моргнуть не успел, как увидел наставленный на него револьвер.

— Ах, какой интересный поворот сюжета вы нам подарили, господин ротмистр! — пропел Варенбург. — Большевики использовали князя Юсупова, чтобы внедрить к нам своего человека. Как это мило!

Теперь он не отрываясь глядел на Загорского, глаза его сделались страшны.

— Будьте осторожны, господин полковник, этот большевик крайне опасен, — предупредил его ротмистр.

Тут наконец открыл рот и Загорский.

— Я не большевик, — сказал он. — Господин ротмистр ошибается.

— А кто же вы?

Варенбург поднялся с кресла, но пистолета не опустил. Проклятые кресла, если бы они не были такими мягкими, можно было бы выпрыгнуть навстречу полковнику и выбить пистолет из рук. А так…

— Я тот, за кого себя выдаю — русский дворянин, действительный статский советник Нестор Загорский, — голос Нестора Васильевича звучал крайне убедительно, вот только враги его на эту убедительность, похоже, не попались.

— Что же вы делали в купе дипкурьеров? — спросил Степан Игнатьевич, играя желваками.

Загорский отвечал, что действительно исполнял обязанности большевистского почтальона.

— Но дипкурьером я стал не по своей воле, — Нестор Васильевич упредил следующий вопрос. — Мне надо было выехать из России, а иным способом сделать это я не мог. Нелегально переходить границу опасно, да и не по возрасту мне ползать в болотной грязи.

Варенбург думал несколько секунд, потом спросил, кто же составил господину Загорскому протекцию при поступлении в дипкурьеры.

— В министерстве иностранных дел много бывших, вроде меня, — отвечал Нестор Васильевич. — Рабоче-крестьяне не знают ни языков, ни дипломатического этикета. Кроме того, у меня есть кой-какие связи в советских органах, благодаря чему я могу быть очень полезен вашему делу.

Варенбург о чем-то думал, не отрывая пронзительного взгляда от Загорского.

— Господин полковник, я ему не верю, — ротмистр глядел на Нестора Васильевича с ненавистью. — Все, что он говорит — чистая ложь.

— Что скажете на это, Нестор Васильевич? — на губах Варенбурга зазмеилась легкая улыбка.

— Скажу, что господин ротмистр зол на меня, поскольку в поезде я один намял бока ему и его помощникам.

Полковник поднял брови.

— Зачем же вы намяли им бока?

— Я полагал, что они собираются напасть на меня и отнять диппочту.

— Напасть на вас? — удивился Варенбург и обменялся быстрым взглядом с ротмистром. — Уверяю вас, ничего подобного Степан Игнатьевич не замышлял. Мы — не какие-то уголовники, а вполне легальная организация.

«Какого черта, — подумал Загорский, — что тут творится?» А сам сказал:

— В таком случае, прошу прощения. Как говорят, у страха глаза велики.

Варенбург опять задумался, поигрывая пистолетом. Сейчас, наверное, можно было попробовать выпрыгнуть из кресла и напасть, но Загорский не торопился. Кажется, полковник на перепутье и все-таки готов поверить его нехитрому объяснению. Ротмистр все равно смотрит волком, но решение принимает не он, а Варенбург. Если он не параноик, шансы у Загорского неплохие…

Наконец Варенбург кивнул, отпуская ротмистра. Тот по-военному щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Полковник опустился в кресло, револьвер положил перед собой на стол.

— Ну что ж, Нестор Васильевич… — сказал он, но тут зазвонил черный телефон, стоявший тут же, на столе.

Полковник взял трубку, с минуту молча слушал, что говорят на том конце. Лицо его было непроницаемым. Потом он сказал: «Хорошо, жду» — и повесил трубку. Снова посмотрел на Нестора Васильевича, лучезарно улыбнулся и проговорил:

— Итак, ваше превосходительство, расскажите мне вашу жизнь, начиная, ну, скажем, с февраля 1917 года.

— Это будет долгий рассказ, — предупредил Загорский.

— Ничего, — успокоил его Варенбург, — время у нас есть.

Нестор Васильевич пожал плечами и начал повествование. Разумеется, истинную биографию рассказывать Варенбургу не следовало ни при каких обстоятельствах, так что приходилось выдумывать на ходу. Получалось это, судя по всему, неплохо, потому что полковник, кажется, совсем задремал. В сущности, можно было уже забрать пистолет и бежать, но Нестор Васильевич не затем сюда явился.

Впрочем, жизнь, как водится, внесла во все свои коррективы. И коррективы эти оказались неожиданными и пугающими.

В самый разгар истории дверь отворилась, и в кабинет вошел светловолосый молодой человек с синими, как небеса, глазами.

— Приветствую, господин Загорский, — весело сказал Серж Легран, неудавшийся студент Ленинградского Художественно-технического института. — Наконец-то вы добрались и до нас.

Нестор Васильевич бросил мгновенный взгляд на пистолет Варенбурга, но тот куда-то исчез. Вместо пистолета он увидел устремленные на него внимательные глаза полковника. «Старею, — подумал Загорский, — старею. Раньше я таких оплошностей не совершал».

— Вы, кажется, совсем не удивились, увидев меня, — небрежно заметил Нестор Васильевич, подбирая под себя ноги для прыжка.

— Нет, не удивился, — отвечал Легран. — Мне про вас рассказал аукционист мсье Дюпон. Пришел, говорит, этот бешеный князь Юсупов со своим еще более бешеным другом, требовали сказать, кто привез на аукцион русские картины. Человек слаб, и мсье Дюпон все вам рассказал. Но нас он боится больше, чем вас, и потому решил все-таки предупредить меня о вашем визите.

Пора, понял Загорский. Но опоздал с броском буквально на секунду.

— Вы, вероятно, хотите прибить нас с полковником и сбежать, — внезапно сказал Легран. — Вот только мы категорически против. Хотел бы заметить, что у входа в кабинет вас ждут вооруженные офицеры.

Нестор Васильевич метнул быстрый взгляд на окно.

— Кроме того, несколько человек я поставил на улице — если вы не боитесь сломать ноги и захотите выпрыгнуть из окна, — продолжал Легран. — И, наконец, зная ваши боевые навыки, я попросил полковника спрятать пистолет подальше.

Варенбург очаровательно улыбнулся.

Легран вытащил из кармана пиджака наручники.

— Мы готовы выслушать все ваши аргументы, но для нашего общего спокойствия все-таки наденьте на запястья это остроумное изобретение…

— Нет уж, увольте, — сказал Нестор Васильевич и одним махом выпрыгнул из кресла. — Попробуйте надеть сами, помогать я вам не буду.

Виктор Васильевич Варенбург второй уже час сидел над чистым листом, мучительно глядя сквозь него в метафизическую пустоту. Стихи не шли. Даже первая строчка, казалось бы, совершенно ясная, вертелась, ускользала между пальцев, как головастик в пруду.

Наконец он вздохнул и каллиграфическим почерком вывел на листе.

«Россия, милая Россия…»

Перо повисло над чуть тронутой чернилами белоснежной бумажной целиной. Что же дальше? На языке вертелось сокровенное, выстраданное…

«Не отдадим тебя жидам!»

Ну, предположим. Хотя, между нами говоря, уже ведь отдали. Кто правит в милой сердцу России, как не жидо-большевистская банда Троцкого-Рыкова? Получалось какое-то клятвопреступление. Обещаем, что не отдадим, а уж отдали все, что только можно и нельзя. Может быть, как-нибудь так тогда:

«Россия, милая Россия!

Отнимем матерь у жидов…»

Это уже совсем двусмысленно выходит. Вроде как собираемся зачем-то отнять у жидов какую-то их жидовскую мать. Которая, между нами говоря, нам и даром не нужна. Видите, милостивые государи, всюду, где только появляется еврей, все тут же идет наперекосяк. Даже стихотворения невозможно написать. Может быть, тогда вообще обойтись без их злокозненного семитского племени? Как-нибудь так:

«Россия, милая Россия,

Ты без евреев хороша…»

Ну, это, скажем, прописная истина, которую как-то даже стыдно вставлять в лирические стихи. И если уж взялись перечислять, без кого в России хорошо жить, надо составлять полный список. А это, пожалуй, выйдет уже не стихотворение, а целая поэма. Так сказать, по стопам классиков. У Некрасова было «Кому на Руси жить хорошо?», а у него будет: «Без кого на Руси жить хорошо». Впрочем, это не так важно. Важнее, без кого на Руси жить плохо. Ну, это всем известно: плохо на Руси жить без аристократии, без офицерства, без интеллигенции и вообще образованного сословия.

«Россия, милая Россия!

И как же ты без нас живешь?»

Варенбург поморщился: какое-то бабье всхлипыванье. А нужно что-то мужественное и одновременно трагически-эпохальное. Но где же взять это эпохальное, если вместо проникновенных строк лезут в голову вчерашние торги — на редкость, прямо скажем, удачные. Да еще и Лермонтов под ногами путается со своей немытой Россией, страной рабов, страной господ. Эх, поручик, легко вам было топтать нашу многострадальную родину гвардейскими сапожками в те времена, когда евреи не смели носа высунуть из своих местечек, а про большевиков с их «Капиталом» и вовсе никто не слыхивал. Нюхнули бы нынешнего аромату, поглядели, что сделали со страной воспеваемые вами рабы — небось сразу бы дали задний ход, дорогой Михаил Юрьевич!

Да-с, аукцион вчерашний прошел на удивление гладко. Тогда что же омрачает настроение русского патриота фон Варенбурга, что не дает ему создать стихотворный шедевр, не уступающий по своей мощи лучшим русским поэтам, таким как Пушкин, Лермонтов и даже, чем черт не шутит, братья Аксаковы?

Он напрягся и вспомнил, что ему мешает жить, что не дает сосредоточиться. А вспомнив, помрачнел ликом — ясным, светлым, иконописным почти. Оставил перо, поднялся из-за стола, перекрестился на икону, висевшую в углу кабинета. Прошел твердым шагом через всю комнату, вышел, спустился в подвал. Возле серой двери караулил двухметровый подъесаул Коровкин, настоящий богатырь, способный руками подковы гнуть. Увидев полковника, подъесаул поднялся со скамьи и внезапно почесал спину огромной лапищей.

— Ты чего чешешься? — брезгливо осведомился Варенбург. — Блохи, что ли, заели?

— Не могу знать, господин полковник! — браво отвечал Коровкин, потом сделал виноватое выражение лица и добавил. — Беспокоит что-то…

— Мыться надо чаще, вот и не будет беспокойства, — буркнул Варенбург. — Открывай.

Коровкин загремел ключами, массивная дверь, обитая листовым железом, тяжело, со скрипом отворилась.

Полковник вошел в небольшую подвальную тускло освещенную комнату, в дальнем углу которой стояла солдатская койка и тумбочка. На койке, заложив руки за голову, лежал седоволосый человек с черными бровями. Без всякого интереса посмотрел он на Варенбурга и продолжил разглядывать потолок.

Виктору Васильевичу подумалось, что господин большевик отличается немалым хладнокровием. Был бы он сам так же спокоен, окажись в плену, когда на горизонте — самые неясные перспективы? Кто знает, кто знает…

— Встать! — рявкнул Коровкин, видя, что пленник даже не пошевелился при появлении начальства.

Но Варенбург остановил его: не нужно. Им с господином Загорским предстоит серьезный и доверительный разговор. Если тот полагает удобным для себя лежать при беседе, что ж, пусть лежит.

— Намекаете на мое дурное воспитание? — ухмыльнулся Нестор Васильевич. — Однако вам ваше воспитание не помешало взять в плен человека, пришедшего к вам в гости.

— Если бы в гости, — вкрадчиво сказал Варенбург. — Вы пришли с дурными намерениями, и я лишь защищался. Тем не менее я полагаю, что вы уже созрели для серьезного доверительного разговора с глазу на глаз.

Загорский отвечал, что это очень может быть. Виктор Васильевич попросил Коровкина выйти и запереть их снаружи. Бравый подъесаул заметно обеспокоился.

— Не могу вас оставить с ним один на один, господин полковник, — проговорил Коровкин. — Объект очень опасен. Вчера, когда его брали, он изувечил пятерых. Притом, что люди были вооруженные, а он с голыми руками.

— А ничего, — успокоительно заметил господин полковник. — Он же теперь в наручниках.

— Ваш Коровкин прав, — сказал Нестор Васильевич. — Тот факт, что я в наручниках, не помешает мне отвернуть вам голову, как цыпленку.

Варенбург отвечал, что он охотно верит, и потому просит Загорского дать слово офицера и дворянина, что тот ни при каких обстоятельствах не тронет своего собеседника.

— А если нет? — усмехнулся Нестор Васильевич.

— Если нет, я оставлю вас тут еще на сутки, — отвечал Варенбург вкрадчиво. — Два дня без еды и воды могут испортить настроение любому, даже такому стоику, как вы.

Нестор Васильевич поразмыслил слегка и кивнул.

— Хорошо, я обещаю вас не трогать все то время, пока мы находимся в этой комнате.

Виктор Васильевич взглянул на Коровкина, и тот нехотя вышел вон, напоследок снова почесав себе спину. Снаружи лязгнул запираемый замок.

— Итак, что нужно от меня такой почтенной организации, как ОГПУ? — полковник смотрел на Загорского с неожиданной печалью, как будто это не Загорский сидел тут запертым на замок, а он сам, Варенбург.

Нестор Васильевич пожал плечами. Он понятия не имеет о том, какие планы лелеет ОГПУ в отношении господин полковника. Он, Загорский, ввязался во все это дело по одной только причине: те, кто похищал музейные картины и перевозил их, убили близкую ему женщину.

Варенбург пожал плечами: а господин Загорский, стало быть, решил отомстить? Есть разница между местью и возмездием, устало отвечал Нестор Васильевич, а, впрочем, называйте как хотите.

— А заодно вы, видимо, решили выяснить, куда идет музейное имущество? — мягко полюбопытствовал полковник.

— ОГПУ оказало услугу мне, я оказал услугу ОГПУ, — отвечал Загорский. — Впрочем, мне и как частному лицу отвратительно думать, что вы воруете шедевры общемирового значения.

Варенбург отвечал, что они ничего не воруют, напротив, возвращают подлинным владельцам их имущество. Любой, кому принадлежали эти картины, может купить их снова на аукционе. Деньги же, вырученные с торгов, пойдут на благое дело — освобождение России от большевиков и возвращение стране законного правителя.

— Это вы великого князя Кирилла называете законным правителем? — Загорский глядел на собеседника скептически. — А вы не подумали, что случится, если в Европе узнают, как новоявленный император изыскивает средства на свои нужды? Вы можете называть вашу деятельность как угодно, хоть экспроприацией экспроприаторов, но сути это не меняет — воровство и грабеж.

— Да кто же узнает об этом? — вкрадчиво спросил Виктор Васильевич. — Кто и от кого?

Секунду Загорский глядел на него, не мигая.

— Я вижу, вы убить меня хотите? — наконец выговорил он.

Варенбург огорчился: к чему такие грубые формулировки? Здесь все дворяне, люди хорошего воспитания — и вдруг какое-то «убить». Нестор Васильевич на секунду задумался, потом лицо его прояснилось.

— Я, кажется, понял, в чем дело, — сказал он. — Великий князь ничего не знает про ваши делишки. Ему главное, чтобы вовремя появлялись деньги, детали его не интересуют. А всю эту грязную историю придумали вы с вашими дружками из «Ауфбау».

Полковник лишь тонко улыбнулся: приятно иметь дело с умным человеком.

— Слушайте, — сказал Загорский серьезно, — ну, хорошо, я понимаю, вы жулики и воры, пусть даже вдохновляемые высокой идеей. Но вы ведь не убийцы. Ваш этот Легран сгоряча и со страху перебил несколько человек, но лично вы-то тут ни при чем. Я уверен, что для вас гораздо проще будет договориться со мной, чем меня же и убивать.

Варенбург с огорчением покачал головой. В других обстоятельствах — возможно. Но не в этот раз. В конце концов, если бы Нестор Васильевич просто ликвидировал Леграна — это была бы тяжелая потеря, но они бы как-нибудь пережили. Загорский, однако, полез прямо в их деловое предприятие, в их, как говорят американцы, бизнес. А бизнес этот замешан на миллионах. И, честно говоря, он, Варенбург, совершенно не понимает, каким образом могли бы они достичь договоренности?

— Ну, договоренность простая, — отвечал Загорский. — Вы аннулируете все продажи, возвращаете украденное советскому правительству, а я, так и быть, прощаю вам гибель несчастной Лисицкой.

Виктор Васильевич невесело засмеялся. И рады бы, дорогой Нестор Васильевич, душевно бы рады, да никак не можем. Все дело в том, что с другой стороны цепочки стоит не кто-нибудь, а представители этого самого правительства. Неужели Загорский думает, что можно было наладить такое дело без серьезной поддержки с той стороны?

— Ну, это вы врете, — сказал Загорский. — Нет такого человека в руководстве СССР, который бы решился на подобную авантюру. Ни Сталин, ни Рыков, ни Троцкий — никто из них на это бы не пошел.

— Я не знаю насчет Троцкого и Рыкова, но вам, наверное, что-то говорит такая фамилия, как Пятаков? — полковник прищурил глаза.

Нестор Васильевич закусил губу. Первый председатель главного концессионного комитета, заместитель Дзержинского по ВСНХ, Георгий Пятаков был достаточно крупной фигурой, чтобы взять на себя организацию дела с той стороны. Но все же Пятаков — не из первых лиц государства.

— А кто, на ваш взгляд, стоит за Пятаковым? — небрежно спросил Загорский.

Варенбург погрозил ему пальцем: ох уж эти его детективные хитрости! Нет, кто стоит за Пятаковым, и стоит ли вообще — этого Варенбург не знал. А и знал бы — не сказал. Но господин Загорский должен понимать, что каждое сказанное между ними слово утяжеляет тот камень, который повешен сейчас ему на шею и который очень скоро потянет его на дно — в прямом и переносном смысле.

— Вы что же, топить меня собрались? — удивился Загорский.

— А почему нет? — в свою очередь удивился полковник. — Чем такая смерть хуже любой другой? К тому же она не оставляет следов. В Сене до сих пор полно рыбы, метод проверенный, серьезный. Концы, как говорится, в воду — ну, и все остальное тоже.

— Постойте, — вдруг сказал Загорский, — значит, вы и Раскольникова утопили?

Полковник нахмурился. С чего он взял, и кто такой вообще этот Раскольников? Нестор Васильевич посоветовал ему не валять дурака.

— Это вы подослали его, чтобы убедить меня, будто все дело организовал Гюльбенкян. Вы полагали, что я займусь нефтепромышленником и не доберусь до вас. Вам надо было отвлечь меня хотя бы на время первого аукциона. Но вы просчитались. Уж слишком старался несчастный Раскольников, слишком выпячивал фигуру Гюльбенкяна. Кроме того, Гюльбенкян не из тех, кто продает шедевры, а из тех, кто покупает. Он не стал бы так буквально марать руки и рисковать репутацией. А вы… у вас, я так понимаю, никакой репутации и вовсе нет. Вам что картину украсть, что человека убить — все едино.

— Хватит, — раздраженно прервал его Варенбург, — довольно! Мне грустно видеть, как низко мог пасть человек. Вы — русский дворянин, действительный статский советник, верой и правдой служивший государю императору, стали сотрудничать с ОГПУ, продались евреям, большевикам…

— Боже мой, дались вам эти евреи, — пожал плечами Загорский.

— Мне дались? — Варенбург возвысил голос. — Вы, может быть, не считаете, что род Израилев растлевал русского человека на протяжении тысячелетий?

— Ну, каких это еще тысячелетий? Тысячелетия назад никакого русского человека еще не было, только всякие кривичи да вятичи. А первые влиятельные евреи появились на Руси только при Петре Первом, да и те были выкресты. Я вам так скажу, любезнейший Виктор Васильевич, человек растлевается ровно настолько, насколько он сам этого желает. А насильно никого растлить нельзя.

Варенбург отвечал, что не будет спорить с Загорским — тот просто не знает русской истории. Нестор Васильевич парировал, говоря, что он-то как раз русскую историю знает. А вот сам полковник почему-то все время норовит заменить историю каким-то карикатурным еврейским заговором в духе «Протоколов Сионских мудрецов».

— Ах да, это, кажется, как раз где-то у вас они и публиковались. Скажите, Виктор Васильевич, как на духу, вы не приложили руку к фабрикации этого замечательного труда?

С минуту примерно полковник трагически молчал, пенсне его траурно поблескивало в тусклом электрическом свете. Потом он сказал, что спорить с Загорским бесполезно, он погибший человек, и остается только молиться, чтобы Господь его простил и, в конце концов, допустил на свои пажити в месте тихом, месте злачном, месте покойном.

— А я, вы знаете, не тороплюсь, — заметил Загорский.

— Зато мы торопимся, — отвечал Варенбург. — И у меня к вам последний вопрос: кто знал, что вы направляетесь ко мне домой?

Загорский усмехнулся: господин полковник, кажется, празднует труса. И совершено справедливо. Потому что если он, Загорский, исчезнет, подозрение падет именно на Варенбурга.

— Кто знал, что вы идете ко мне домой? — раздельно повторил полковник. — Князь Юсупов знал?

— О, нет, — небрежно отвечал Нестор Васильевич. — Князь — просто великосветский болван, я с трудом выносил его болтовню все эти дни. О том, что я иду к вам, я известил полномочного представителя СССР во Франции господина Красина.

Полковник ухмыльнулся, пенсне его торжествующе засияло.

— Врете, — сказал он. — Здесь, в Париже, за вами следили. Сначала Раскольников, потом мои люди. К Красину вы ходили только один раз — сразу после прибытия во Францию. Больше вы у него не появлялись и с другими советскими в отношения не входили.

— Из этого вы делаете вывод, что о вас тут никто не знает? — спросил Загорский.

— Из этого я делаю вывод, что обо мне может знать только великосветский, как вы его зовете, болван князь Юсупов. Надеюсь, он ничего не сказал своей жене, иначе количество трупов превысит разумные пределы.

Нестор Васильевич усмехнулся. Да, он сблефовал — и о том, что он идет к Варенбургу, не знают даже советские. Но и подавно не знает об этом князь.

— А вот это мы скоро выясним, — зловеще улыбнулся полковник.

Он встал, стукнул в дверь. Коровкин отпер замок, и Варенбург вышел вон. Спустя мгновение Загорский сел на кровати и свесил руки в наручниках. Лицо его сделалось чрезвычайно хмурым.

— Дружище Ганцзалин, — проговорил он негромко, — как же тебя не хватает сейчас…