Дело двух Феликсов

Глава шестнадцатая. Украденные шедевры

Небольшой аукционный зал был набит народом, как коробка сардинами.

— Яблоку негде упасть, — заметил Юсупов, оглядываясь на сидящих позади Хуби и Вилли. Хуби торжествовала, у ее мужа на лице было смешанное выражение облегчения и печали.

— Еще бы, — сказал Загорский, — вы ведь видели каталог торгов? Картины и антиквариат из русской императорской сокровищницы. Не знаю, что значит это выражение, но стать обладателями вещей последнего русского императора захотят многие.

Юсупов пропустил этот пассаж мимо ушей, но спросил, каковы их дальнейшие планы?

— Как только аукционист выставит какую-то из ваших вещей, вы немедленно дадите мне знать, — отвечал Загорский.

— И что же мы станем делать? — полюбопытствовал князь. — Торговаться за нее?

Нестор Васильевич отвечал, что это было бы крайне нежелательно. Во-первых, у них нет денег. Во-вторых, задача их состоит в том, чтобы узнать продавца и вывести его на чистую воду. Для этого нужно будет шантажировать аукциониста. А как его шантажировать, если вещь князя Юсупова купит сам князь Юсупов?

— Поэтому просто сидите и ждите, — сказал он.

Юсупов кивнул и тоже оглядел зал. Люди здесь собрались богатые, но ни одного знакомого аристократа он не увидел. Его немного поразила безвкусная роскошь дамских туалетов, режущее глаз изобилие золота и бриллиантов. Правда, тускловатый свет смягчал это неумеренное сияние.

— Почему так темно? — спросил Юсупов.

— Торговля ворованными ценностями — дело чрезвычайно интимное, — отвечал ему Загорский. — Оно не терпит лишнего бахвальства и публичности. Кроме того, тусклый свет создает ощущение безопасности у всей этой публики. Ложное ощущение, замечу в скобках. Все, кому надо узнать, кто именно купил ту или иную вещь и за сколько, рано или поздно это узнают. Но наша задача сложнее — узнать, кто продал.

Наконец явился аукционист — сухопарый немолодой мужчина со следами аристократического вырождения на длинном морщинистом лице — и торги начались. Аукционист поприветствовал собравшихся и объявил, что нынешний день — день поистине исторический, поскольку впервые в Европе здесь будут представлены сокровища русского императорского дома, волею судеб прибывшие из России.

— Волею судеб! — хмыкнул Юсупов. — Точнее сказать, волею жуликоватых большевиков, отнявших это все у законных владельцев…

На князя стали бросать негодующие взгляды, Нестор Васильевич незаметно дернул его за рукав пиджака.

— Убедительная просьба, князь, не обнаруживайте себя раньше времени, — шепнул он. — Мы можем спугнуть похитителей.

Торги начались с драгоценностей и шли поначалу ни шатко, ни валко. Русские драгоценности были уже Европе не в новинку, много их пришло сюда через Гохран еще в начале двадцатых.

— Пятнадцать тысяч франков в заднем ряду, — аукционист выбрасывал руку в направлении торгующихся, словно метал невидимые дротики. — Шестнадцать тысяч слева… Семнадцать тысяч дама с вуалью… Восемнадцать тысяч — господин в чалме…

Юсупов обернулся и замер. В дальнем темном углу он разглядел человека, которого меньше всего сейчас хотел бы видеть.

— Вот черт! — пробормотал он. — Это махараджа.

— Только его тут и не хватало, — нахмурился Загорский.

— Он, наверное, следил за нами.

— Не думаю. Просто его пригласили сюда в качестве денежного мешка. Но для нас это неприятное соседство. Не хватало еще, чтобы он купил ваши вещи.

Наконец в ходе торгов случилось некоторое оживление. В зал внесли изящное хрустальное распятие — под электрическим светом оно блеснуло, как чистейшей воды бриллиант. Князь вытянул шею, приглядываясь.

— Распятие из горного хрусталя, отделанное серебром, — объявил аукционист. — Работа итальянских мастеров эпохи Возрождения. Принадлежало Григорию Распутину, подарено ему последней русской императрицей Александрой Федоровной. Торги начинаются с пятидесяти тысяч франков.

— Пятьдесят пять! — зычно выкрикнула Хуби.

Зал оживился, предложения посыпались со всех сторон.

— При чем тут Распутин? — удивился князь. — При чем императрица? Это мое распятие, мое!

Нестор Васильевич сдержанно улыбнулся: покойный старец настолько жаден, что пытается наложить руку на чужое имущество даже из гроба.

— Не обращайте внимания на представление, — сказал Загорский, — вы же понимаете, что так оно лучше продается. Объявленный распутинским, крест легко уйдет за сто тысяч франков, а если объявить хозяином вас, вряд ли дадут больше тридцати. Подумайте, какая романтическая история — императрица дарит своему старцу распятие, это же почти Ромео и Джульетта!

— А я тут, видимо, Яго, заглянувший из другой трагедии, — хмуро отвечал Юсупов.

Наконец ювелирные лоты закончились, пошли живописные полотна. И первая же картина заставила князя сделать стойку. На ней изображен был юноша, укрощающий выпрыгнувшую на берег реки огромную рыбу, рядом стоял ангел. Все дело происходило в мрачноватых серо-желтых сумерках.

— Клод Лоррен, картина из цикла «Четыре времени суток», — объявил аукционист. — «Пейзаж с Товием и ангелом. Вечер». Тысяча шестьсот шестьдесят третий год.

— Да, — сказал Юсупов. — И это тоже мое.

— Отлично, — заметил Нестор Васильевич. — Как минимум две ваших вещи. Они у нас в руках, не отопрутся.

Лорреновский «Вечер» приобрела мадам Хуби.

— Будет скандал, — несколько озабоченно заметил Юсупов.

Загорский невозмутимо отвечал, что скандал — как раз то, что им нужно. Точнее сказать, угроза скандала. Как любят говорить шахматисты, угроза страшнее ее исполнения.

Дождавшись последнего удара молотка, они отправились закатывать скандал. По дороге Нестор Васильевич сказал князю, что если тому придется вступать в беседу, пусть не стесняется в выражениях. Князь отвечал, что он провел юность в лучших ресторанах Санкт-Петербурга и знает такие выражения, от которых покраснеют даже извозчики.

Безошибочно миновав запутанные коридоры, Загорский, не стучась, открыл дверь небольшого бюро. Аукционист сидел за столом, вид у него был удовлетворенный. Перед ним стояли бутылочка коньяка и рюмка, в которой темно-золотым огнем расцветал благородный напиток.

— «Курвуазье», — сказал Нестор Васильевич, бросив орлиный взор на бутылку. — О вкусах не спорят, но, на мой взгляд, «Реми Мартэн» интереснее. Впрочем, пейте что хотите, после сегодняшнего куша вы это заслужили. Мсье Дюпон, я полагаю?

Несколько ошеломленный таким напором, мсье Дюпон осведомился, с кем имеет удовольствие.

— Об удовольствии говорить рано, — сурово отвечал Нестор Васильевич, — правильнее было бы сказать, «с кем имею несчастье?» Что вы знаете о древнегреческой богине возмездия Немезиде? Ничего? Я так и думал. Позвольте представить вам это грозное божество, которое нынче воплотилось в лице моего друга князя Юсупова.

Тут Юсупов скроил самую зверскую физиономию, на которую был способен. Аукционист отпрянул, со страхом глядя на него, и промямлил, что он польщен и много хорошего слышал об этом замечательном русском аристократе.

— Слышали? — загрохотал Загорский. — Что ж, прекрасно. Тогда вы должны знать, что он убил самого страшного человека нашего времени, а именно — Григория Распутина. Кроме того, князь имеет обыкновение убивать всех, кто ему перечит. Это вам ясно?

— Мне все ясно, — робко отвечал Дюпон, — но я совершенно не понимаю, чем мог вызвать неудовольствие князя?

— Он не понимает, — хмыкнул Нестор Васильевич. — Где кинжал, ваша светлость?

Юсупов похлопал себя по карманам и объявил, что для такого дела лучше всего подойдет браунинг. Минимум крови и телесных повреждений, максимум гуманизма. Одна аккуратная дырка во лбу — и вопрос исчерпан.

— Да чем же я провинился? — в отчаянии воскликнул аукционист.

— Вы провинились тем, что продаете ворованные драгоценности, — отчеканил Загорский.

Мсье Дюпон залепетал, что тут какая-то ошибка, но Нестор Васильевич перебил его. Князь Феликс Юсупов со всей непреложностью опознал среди сегодняшних лотов принадлежащие ему вещи. Это хрустальное распятие и картина Клода Лоррена «Вечер».

— Но эти вещи были реквизированы советской властью… — пытался защищаться аукционист.

— По закону, при реквизиции должно быть выплачено возмещение, — отвечал Загорский. — Вам было выплачено возмещение, князь?

— Какое там возмещение, я еле ноги унес из этого большевистского бедлама, — отвечал Юсупов.

— Это первое, — сказал Загорский, поворачиваясь к аукционисту. — Но имеется и вторая часть. У нас есть все основания полагать, что проданные вами предметы были повторно похищены из Советского Союза. Таким образом, ваш аукционный дом совершил двойное преступление, приняв к торгам украденное имущество.

— Ворюги у вас тут во Франции живут, сволота всякая — хуже большевиков! — мстительно добавил князь и получил поощрительный взгляд Загорского: браво, Феликс, вот что значит школа!

Мсье Дюпон залепетал что-то в свое оправдание, но Загорский загремел:

— Кто передал вам так называемые дворцовые драгоценности, среди которых и вещи моего друга?!

Аукционист, побелев, как полотно, отвечал, что они не выдают имена клиентов. Нестор Васильевич улыбнулся ядовитейшим образом и сказал, что через пять минут здесь будут репортеры всех бульварных изданий. Князь сделает заявление, разразится скандал. Результаты торгов придется отменить, а в отношении аукционного дома будет инспирировано расследование.

— Мы сотрем вас с лица земли… — негромко пообещал Загорский. И почти без паузы рявкнул: — Кто продавец?

Мсье Дюпон замахал руками: хорошо, хорошо, он все скажет. Но умоляет не губить его и его предприятие.

— Откуда вещи? — повторил Загорский.

— Есть один русский эмигрант, бывший офицер, — сказал Дюпон, тяжело вздыхая. — Мы очень доверяем русским, это честнейшие люди…

— Довольно комплиментов, — оборвал его Загорский, — как имя честнейшего человека?

У загадочного эмигранта оказалось простое русское имя — Виктор Васильевич фон Варенбург.

— Это судьба, — заметил Нестор Васильевич, когда они вышли на улицу. — А я, признаться, все-таки грешил на Гюльбенкяна. Тем более, что и оперативная информация указывала именно на него. Впрочем, посмотрим. Впереди у меня встреча с господином Варенбургом.

Юсупов обеспокоился: Загорский же не пойдет к такому человеку совсем один? Нестор Васильевич отвечал, что пойдет именно один, поскольку во время разговора могут всплыть такие темы, о которых посторонним лучше не знать — в их же собственных интересах.

— Кстати, о деликатных темах, — добавил Загорский. — Если когда-нибудь вы возьметесь писать мемуары, у меня к вам будет огромная просьба — изъять из них все, что связано с вашим покорным слугой.

— Почему же? — удивился Юсупов. — Мне кажется, это будут самые интересные страницы.

Загорский не сомневался в этом, однако ему не хочется, чтобы имя его ассоциировалось с ОГПУ. Князь уверил его, что он все объяснит, и никто не подумает ничего плохого, но Нестор Васильевич был непреклонен. Ум человеческий так устроен, что если поставить рядом ОГПУ и любую фамилию, их немедленно свяжут, сколько ни объясняй и ни оговаривайся на этот счет. Он просит князя дать ему клятву, что тот не будет упоминать его имени, а также событий, с ним связанных, в своих мемуарах. Слегка опечаленный князь пообещал никогда ничего об этом не писать и даже не упоминать в устных беседах.