Дело двух Феликсов

Глава двенадцатая. Внезапное разоблачение

Строго говоря, дом князя был не дом никакой, а только часть особняка на рю д'Облигадó. Там жил некий загадочный русский художник, который сдал семейству Юсуповых первый этаж, где оно и расположилось со всеми возможными в таких обстоятельствах удобствами. Знакомить Загорского с хозяином дома князь отчего-то не захотел, да Нестор Васильевич и не стремился.

Разумеется, первой, кому был представлен новый друг Феликса Юсупова, стала жена князя Ирина Александровна, княжна императорской крови и племянница последнего российского самодержца Николая Второго. Человек неискушенный решил бы, что в ее чертах было нечто от грузинских княжон: густые, почти прямые брови, прямой нос, пожалуй, немного тяжеловатый подбородок, длинная шея, гордая стать. Однако Загорский легко рассмотрел в ней типично англосаксонские черты ее предков из британского королевского дома.

Когда она подала руку Загорскому и улыбнулась, вся эта строгость куда-то исчезла, осталось лишь сердечное очарование молодой и очень доброй женщины.

— Я рада, господин Загорский, что у Феликса появился такой друг, — сказала она. — Чувствуйте себя, как дома.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, княгиня, — отвечал Нестор Васильевич.

— Его превосходительство действительный статский советник присмотрит за мной, чтобы я не слишком увлекался новыми прожектами, — шутливо заметил Феликс. — Кстати, Нестор Васильевич, вы по какому ведомству служили?

— По дипломатическому, — отвечал Загорский.

Княгиня заметила, улыбаясь, что это сразу видно. Тут Юсупова позвали к телефону, и он оставил жену наедине с Загорским.

— Надеюсь не обременять вас слишком долго, — сказал Нестор Васильевич. — Только до той поры, пока не подыщу квартиру.

Ирина Александровна улыбнулась: оставайтесь, сколько вам угодно, мы будем только рады. И Феликс развлечется, ему, кажется, в тягость уже все эти бесконечные деловые разговоры с людьми, которых он видит каждый день, он ведь скучает по России.

— Мы все скучаем, — отвечал Загорский серьезно, — даже я, хотя только на днях ее покинул.

Он любовался княгиней и вспоминал о персонажах Льва Толстого, о всех этих графах и князьях, которые странным образом умудрялись объединять в себе сильные душевные порывы с какой-то необыкновенной добротой и веселостью. Вот чем отличается граф Толстой от Достоевского. Герои Толстого — аристократы, люди в самой своей основе гармонические, для них естественно хорошее расположение духа. Герои же господина Достоевского — все сплошь разночинцы, какие-то подпольные существа, нервические, желчные и склонные к преступлению. В них если и образуется что-то доброе, то растет с таким неимоверным трудом, что, кажется, уж проще было бы ему и вовсе умереть.

Однако в конечном итоге победили не аристократы Толстого и даже не разночинцы Достоевского. Победило нечто и вовсе третье, которому и название подобрать трудно, кроме того, которое они сами себе дали — угнетенный класс. На что способен этот класс, перестав быть угнетенным, ясно стало в революцию и Гражданскую войну. Сейчас, правда, этот заклейменный проклятьем класс снова стали угнетать, но теперь уже не сословным, а идейным и бюрократическим образом. Может быть, спустя десятилетия такая тактика возымеет результат, и Россия понемногу цивилизуется. А, может быть, и нет уже, может быть, всему конец, который рано или поздно наступает любой вещи на земле, пусть даже и такой неизмеримо огромной, как его несчастная родина.

— А вы очень понравились моему мужу, — как бы между делом заметила Юсупова. — И знаете, я почти ревную.

Она говорила это шутливым тоном, но Загорский уловил легкий тревожный блеск в ее глазах.

— О, тут вы можете не беспокоиться, — сказал Нестор Васильевич. — Каюсь, пару раз я уводил жен у мужей, но ни разу не было такого, чтобы я отбил мужа у жены.

Ирина Александровна засмеялась, и тревога в глазах ее исчезла. Он и правда умен и обаятелен, думала она, с симпатией глядя на гостя. Сколько, интересно, ему лет — пятьдесят, пятьдесят пять? Впрочем, это неважно.

Да, это неважно, думал Загорский, важно, что судьба уже свершилась — все, что можно было сделать, сделано, все, кто должны были оказаться рядом, уже оказались. Все остальное — лишь мимолетные, хоть и волнующие тени, возникающие и исчезающие на заднике театра, называемого жизнью. И это не говоря уже о том, что он, Загорский, несмотря на всю свою везучесть, навлекает на близких своих несчастье. Видимо, действует закон сохранения энергии: если где-то чего-то прибыло, значит, где-то чего-то убыло. Особенно не везет близким ему женщинам.

— Вот и глупости, — сердито отвечал Ганцзалин, когда перед выездом за границу хозяин поделился с ним этими своими соображениями. — Дело совсем не в вас. Взять, например, меня. Я с вами сколько уже лет, а все жив-здоров.

— Да, но ты не женщина, — возразил Нестор Васильевич.

— И очень хорошо, — отвечал помощник, — потому что если бы я был женщиной, вам пришлось бы на мне жениться.

Загорский ничего на это не ответил, но остался при своем мнении. Точнее сказать, при своих сомнениях…

— Расскажите, что происходит в России, — попросила княгиня.

Гость открыл уже было рот, но тут на пороге возник Юсупов, белый, как простыня. Княгиня посмотрела на него с тревогой. Что-то случилось, милый?

— Все в порядке, дорогая, — каким-то деревянным голосом сказал князь. И, не глядя на Загорского, вымолвил: — Нестор Васильевич, позвольте вас на пару слов?

Загорский слегка нахмурился, но тем не менее поднялся и вышел из гостиной. Юсупов, по-прежнему глядя куда-то вбок, попросил гостя следовать за ним. Они прошли в комнату, которую хозяева отвели соотечественнику, столь внезапно появившемуся на горизонте. Загорский по знаку Юсупова прошел вглубь комнаты, князь же остановился у двери.

— Милостивый государь, — сказал он хмуро, — во-первых, хочу принести вам свои извинения. У меня есть слуга по имени Буль. Он редкий дуралей, но любит меня и мою семью, поэтому я и держу его. Буль очень часто служит источником неприятностей для нас, поскольку забывает выполнять мои приказания и, напротив, делает то, о чем его не просят. Так случилось и в этот раз: движимый желанием услужить, он взялся разбирать ваш багаж. Но в этот раз, кажется, тем самым спас нас от больших неприятностей. Потому что среди вашей одежды нашел вот это.

И князь показал Загорскому удостоверение советского дипкурьера. Со страниц красной книжицы с укором глядела на Нестора Васильевича его собственная физиономия.

— Это ваше?

Секунду Загорский стоял, закусив губу. Удар был слишком неожиданным и пришел совсем не оттуда, откуда можно было его ожидать.

— Да, — сказал он наконец, — да, это моя ошибка. Такие документы нужно прятать лучше. Вы позволите, я заберу его…

И он протянул руку и сделал шаг к князю.

— Стойте! — тихо сказал князь, выхватывая из кармана маленький черный браунинг и наставляя его на гостя. — Стойте, или я буду стрелять!

Нестор Васильевич отступил и поднял руки, как бы демонстрируя свое миролюбие.

— А теперь, прежде чем я вызову полицию, ответьте мне, что в моем доме делает официальный представитель советской разведки? — спросил князь, не спуская глаз с Загорского.

Тот вздохнул, потом посмотрел на Юсупова.

— Дорогой Феликс Феликсович, во-первых, я хотел бы уверить вас, что не работаю на советскую разведку. Да, по специальности я разведчик, но в данном конкретном случае работаю на ОГПУ.

— Что это такое — ОГПУ? — спросил Юсупов хрипло.

— Новое название ЧК.

— Так вы чекист? У вас задание убить меня?

— Нет, я не чекист. И я не собирался вас убивать. Более того, мне очень нужна ваша помощь…

— Простите, но я вам не верю, — твердо сказал Юсупов, и пистолет его нацелился прямо в голову Загорскому.

На небольшую, неярко подсвеченную сцену ресторана медленно вышла певица в бархатном вишневом платье с глубоким вырезом на груди. Она стояла, опустив глаза в пол, положив правую руку на грудь, словно пытаясь защититься от множества любопытных или прямо нескромных взоров.

Аккомпаниатор сыграл вступление, руки его всплыли над клавишами, возникла пауза — нестерпимо долгая, почти бесконечная. Когда стало ясно, что случилось что-то непоправимое и песня никогда не начнется, певица подняла глаза. Они были полны слез и сияли.

— В том саду, где мы с вами встретились, — сказала она почти шепотом, — ваш любимый куст хризантем расцвел…

Она не пела почти, говорила речитативом, но речитатив это завораживал, публика утихла, не стучали больше вилки, не звенели бокалы.

— И в моей груди расцвело тогда чувство яркое нежной любви…

Наконец, словно очнувшись, вступил пианист. С каждым словом песня обрастала мелодией, набирала силу и выразительность.

— Отцвели уж давно

Хризантемы в саду,

Но любовь все живет

В моем сердце больном…

Загорский и князь, сидевшие за ближним к эстраде столиком, слушали молча, не двигаясь. Когда стихли последние аккорды и певицу наградили восторженными аплодисментами, Нестор Васильевич поднял глаза на Юсупова.

— Замечательно, — сказал он негромко, — просто замечательно.

— Адорель Назаренко — наша гордость, — заметил князь.

— Ваша? — удивился Загорский. — Это что же, ваш ресторан?

— Почти, — улыбнулся князь, — хозяйка «Мезоне́та» мадам Токарева предложила мне войти с ней в долю. Я сейчас думаю над этим предложением, а пока декорировал тут все на свой вкус.

Загорский с любопытством оглядел убранство ресторана и одобрительно заметил, что вкус у его светлости отменный. Юсупов, засмеявшись, сказал, что Нестор Васильевич — отменный льстец.

— Само собой, — согласился Загорский, — я ведь дипломат. Но в данном случае говорю совершенно искренне.

Официант принес поднос с коньяком и закусками и ловко расставил все на столе.

— Надеюсь, ваши убеждения не запрещают вам закусывать коньяк икрой? — спросил Юсупов.

— Икрой я готов закусывать все, даже пиво, — весело отвечал Загорский.

— В таком случае, будем здоровы!

И они чокнулись бокалами. Юсупов поморщился и потер запястье правой руки. Однако как ловко господин Загорский выбивает пистолеты — он даже пикнуть не успел. Господин Загорский, улыбаясь, отвечал, что это часть его профессии, в противном случае он давным-давно уже кормил бы могильных червей — и не в России даже, а где-нибудь на чужбине.

Юсупов кивнул и задумчиво поглядел на Нестора Васильевича.

— Все же не могу поверить… Дворянин, дипломат — и спелись с большевиками?

Загорский отвечал в том духе, что многие дворяне и дипломаты старой России пошли работать к большевикам. Во-первых, на кого еще они могли работать в стране большевиков, во-вторых, кто мог бы выполнять сложные и деликатные поручения — не крестьяне же с рабочими, в самом деле. Однако его случай другой, ему до поры до времени удавалось уклоняться от сотрудничества с властью. Но сейчас это сотрудничество почти вынужденное. Дело в том, что убили близкую ему женщину. И чтобы найти убийцу, он был вынужден пойти… ну, если хотите, на временное перемирие с совдепами.

— Ну, хорошо, — сказал Юсупов, — я вас ни в коем случае не виню и не упрекаю. Однако, чего же вы хотите от меня?

— Как я уже говорил, в самом советском правительстве нет единства. Там борются фракции. Среди прочего хотят распродавать национальное достояние России — изобразительные шедевры, православные реликвии, бесценный антиквариат и все в том же роде.

— Какое варварство, — нахмурился Юсупов, — неужели они до сих пор нуждаются в хлебе?

Загорский отвечал, что хлеба у них пока хватает, однако красные затеяли индустриализацию. На это им нужны огромные средства. И средства эти они получат, продавая музейные ценности. Глупость несусветная, конечно, но люди и вообще не очень хорошо соображают. Особенно, если глаза им застят большие деньги. Так вот, некий хитрован в СССР уже наладил сбыт шедевров из России на Запад. Теперь нужно найти не только этого человека, но и того, кто принимает здесь эти шедевры.

— И каким же образом я могу быть вам полезен? — недоумевал Юсупов.

О, это очень просто! Украденное выставят на аукцион, но он может быть сорван, если хозяин продаваемых ценностей предъявит на них свои права. После этого нужно будет надавить на организаторов торгов, чтобы они выдали имя продавца. Затем можно установить всю преступную цепочку.

— И кто же предъявит права на лоты, — спросил Юсупов, — неужели семейство Романовых?

— Нет, разумеется, — отвечал Нестор Васильевич. — Романовы тут ни при чем. Претензии предъявите вы.

Юсупов засмеялся. Он? Да почему же Загорский думает, что на аукционе будут продавать именно его вещи? Потому, отвечал Нестор Васильевич, что он лично об этом позаботился. Он, Загорский, внедрил своего человека в музейную структуру в качестве оценщика, и тот сделает так, чтобы в контрабандную партию вошли и вещи, принадлежавшие князю. В результате Феликс Феликсович получит назад свои вещи, а Загорский узнает имя заказчика похищения. И оба останутся в выигрыше.

— Да, — сказал Юсупов невесело, — все будут в выигрыше, кроме бедной России, которую в очередной раз ограбят.

— Вовсе нет, — покачал головой Загорский. — Россия первая выиграет от всей этой истории.

— Каким же это образом?

Очень просто. Если сейчас при попытке продать музейные ценности поднимется скандал, то в дальнейшем никто не захочет возиться с таким сомнительным делом. Зачем рисковать, когда в любой момент может появиться собственник и все изъять по закону? Таким образом, они пресекут вывоз ценностей из России, неважно, кто их вывозит — правительство или простые бандиты.

Юсупов подумал и согласился. В этом случае Россия окажется в выигрыше, зато собственники проиграют.

— Ну, может быть, режим большевиков все-таки рухнет, и бывшие смогут наконец вернуться на родину и вступить во владение своим имуществом, — сказал Загорский.

Князь посмотрел на него печально: и вы в это верите? Нестор Васильевич засмеялся: разумеется, он не верит, но вполне может верить кто-то другой. Зачем отнимать у людей надежду, тем более, что большинство только этой надеждой и живут.

— Так, значит, ждем торгов? — спросил князь.

Нестор Васильевич наколол на вилку маринованный рыжик. Посмаковал его несколько секунд и сказал:

— Удивительное дело, но рыжики в России сейчас хуже, чем здесь. Маринованные рыжики там в рот взять невозможно, а здесь — объедение. Как в старые добрые времена.

— А кто сейчас в СССР готовит эти рыжики? — спросил Юсупов. — Какой-нибудь наркомпродснаб или что-нибудь такое же неудобопроизносимое. А здесь их готовит человек, жизнь и благополучие которого напрямую зависят от качества приготовленного.

— Вы совершенно правы, — согласился Загорский. — Что же касается торгов, то опыт подсказывает, что ждать недостаточно. Нужно предпринимать встречные действия.

— Какие же? — спросил Юсупов.

— Скоро будет видно.

Загорский съел еще один рыжик и посмотрел на сцену. Там появился человек, одетый, как горец — в папахе и черкеске с газырями…

Домой они отправились пешком — чтобы, как сказал Загорский, немного развеялись винные пары. Вечером Париж, пожалуй, был еще очаровательнее, чем днем. Зажженные вдоль улиц фонари, компании подвыпившей молодежи, сосредоточенный художник с мольбертом, пробежавшая мимо француженка создавали какую-то сказочную, рождественскую атмосферу.

Внезапно Нестор Васильевич слегка нахмурился.

— Пожалуйста, сейчас смотрите только перед собой, — сказал он негромко. — Ни в коем случае не поворачивайте головы.

— А что случилось? — спросил князь.

— Пока ничего. Но не замечал ли его светлость за собой слежки в последнее время? Юсупов пожал плечами: слежка? Какая слежка, откуда? Он живет совершенно открыто.

— Но вы же боялись, что я чекист и что я явился убить вас, — возразил Загорский.

Ах, это… Ну, этого боятся почти все русские эмигранты. ЧК — это, так сказать, коллективная паранойя. Тем более, что были случаи, увы, были.

Нестор Васильевич кивнул. Ну, если это следят не за князем, следовательно, следят за ним, Загорским.

— А за вами-то кто может следить? — удивился Юсупов. — Неужели ваши же друзья-чекисты?

Загорский неопределенно пожал плечами: друзья-чекисты, враги-чекисты, какие-нибудь эмигрантские организации, просто бандиты. Как говорит его помощник Ганцзалин, был бы объект, а слежка образуется.

— И что же нам теперь делать?

— Вам — ничего, просто идите дальше. А я попытаюсь посмотреть в глаза этому филеру и узнать, кто он такой и почему за мной наблюдает.

И Загорский сдвинулся князю за спину.

— Постойте, — остановил его князь, — что вы делаете? Это может быть смертельно опасно, вас могут просто застрелить.

Нестор Васильевич нетерпеливо отвечал, что ничего такого в этом нет, это профессиональный риск. Но Юсупов не унимался. Он заявил, что в жизни себе не простит, если Загорского убьют, пока он у него в гостях, и потому не отпустит его одного.

— Простите, князь, — отвечал Загорский решительно, — но вдвоем мы его не поймаем.

И пропал в вечернем мраке.