Деревянная пушка

ЛЮСТРЫ Рассказ

Что происходит?!

Дом — ходуном! Кровать качается, стены тоже!

Все скрипит и скрежещет.

— Боюсь! — визжит жена, повисая у меня на шее.

— Землетрясение! — кричу я. — Стихия!

— Дети! — вопит она. — Дети!

— Туфли! — ору я, пытаясь удержаться на ногах.

Нас ударяет об стену и тут же несет к другой стене.

— Боюсь! Боюсь!.. — жена кричит еще что-то, но я не могу разобрать ее слов из-за чудовищного подземного грохота.

— Туфли! — я отрываю, отдираю от себя руки жены, хотя, честно говоря, не знаю, зачем мне в тот миг понадобились туфли.

Туфель нигде нет. Я отлично помню, что они должны быть в нише, рядом с мешком: вчера я велел жене выбросить ненужную обувь. Дом шатается, его трясет, как яблоню, а я ищу туфли.

— Туфли! — кричу я, заглядывая под кровать и зачем-то в шкаф. — Туфли!

— Какие туфли?! — вопит жена, заливаясь слезами. — Дети! Бежим!

Держа младшего на руках, я лечу по лестнице вниз. Жена и старшие дети, шумно дыша, поспевают за мной. Двери на площадках распахнуты. Свет мигает. Успеваю на бегу заглянуть в одну из квартир — пустота, битые стекла, неестественно перекосившийся буфет. Люди обгоняют меня, я обгоняю людей. Не узнаю никого. Не знаю даже: может быть, дети и жена меня обогнали. «Землетрясение!» Да, землетрясение, — но на каком я этаже? Сколько можно спускаться с девятого? Год? Век? И вообще — спускаюсь я или поднимаюсь? Что со мной?! Нашлись туфли или нет?

— Я голый! Голый! — жалуется кто-то на одной из площадок.

Ну и что, если голый? И почему — голый?!

Бегу. А в голове — туфли!

Живешь, ни о чем таком на думаешь, и вдруг — на́ тебе! — землетрясение! Интересно, что пишут в учебниках про землетрясения? Ага, вспомнил: нельзя держаться за перила! Ох, как бы не уронить ребенка. Господи, а где он? Бежит передо мной?! Этого не может быть — он еще не ходит!.. Нет, все-таки на руках! А кто же бежит? Нашел я туфли или не нашел?

— Не держитесь за перила! Не прижимайтесь к стенам!

Это я сам, что ли, кричу? Вокруг никого. Когда же кончится лестница? Черт побери, сто лет живу в этом доме, а сколько пролетов — не знаю.

— Я голый! Голый! — кто-то обгоняет меня, мешает бежать. Это человек, завернутый в одну простыню. Он то исчезает в проеме двери, то снова появляется. Позвольте, но, значит, я не бегу! Я стою на месте. Стою на месте и смотрю на полуголого мужика, который то убегает в квартиру, то возвращается… Один и тот же? Ну и что?

На улице — толпа. Негде… дому упасть.

— Ах, — говорит сосед, увидев меня, — вы тоже здесь? Как раз хотел вам постучать…

Я не могу заставить себя слушать его! Обнаруживаю за спиной жену и детей.

— Скорее! — кричу. — И не держитесь за перила!

Жена смотрит на меня расширенными глазами. Я босой, с соской во рту. Соску надо было дать малышу, но я промахнулся. Жена смотрит на меня, я — на жену.

— Живо! — кричу я. — Туфли!

— Но мы ведь уже на улице… — Она не знает, что и думать. — И перестань кричать…

— Не имеет значения! — не сдаюсь я. — Назад, подальше от дома! Все рушится!

Мы отступаем, не сводя глаз со стен, и вдруг меня прошибает пот — землетрясение кончилось… Я забываю про туфли, словно и не вспоминал о них никогда.

Мы озираемся вокруг и видим, что, к счастью, ни один дом не рухнул. Многоэтажные громады, опустевшие, лишенные света, стоят в ночи, как чучела, высокие, угрожающие. Устоял и наш дом. Устоял? Высокий, пустой, черный. Устоял. Молчаливое чудовище. У меня такое чувство, что между нами и домом нет ничего общего. Мы как будто всегда жили во дворе. И все же это наши дома.

— Сейчас начнется вторая фаза, — говорит кто-то.

— Что такое фаза? — спрашивает меня старший сын.

— Фраза? — переспрашивает средний.

— Фаза! — говорю я раздраженно и замечаю женщину в белом, одиноко стоящую среди всей этой суеты.

— Второе землетрясение! — поясняет один мужчина другому. — Землетрясение — это волны. Первая волна прошла. Надо ждать вторую.

— А потом? — спрашиваю я, но никто меня не слушает.

— Я как раз хотел к вам постучать… — пристает сосед, но я его почти не слышу.

Я напрягаю все силы, чтобы сосредоточиться и вспомнить, где и что я читал о второй фазе. И вообще — пишут в учебниках про землетрясения или нет?

— Вторая фаза обычно более сильная… — слышится чей-то голос.

Ага, вторая, значит, более сильная! Чем какая? Чем первая. При первой здание устояло, а при второй?..

Дом кажется мне все более угрожающим, он как будто падает, падает… Лишь теперь люди начинают различать и узнавать друг друга. Говорят все сразу. Наш дом устоял, но, по слухам, в старой части города положение другое.

— Троллейбусы не ходят…

— В центре появилась вода…

— В каком смысле?

— Из почвы выступила…

— На девятом этаже осталась старушка…

— Кто видел сегодня луну?

— А была луна?

— Говорят, перед землетрясением луна исчезает…

— Ох, кто мне скажет, который час?

— Двадцать семь минут одиннадцатого.

— Если первая фаза — семь баллов, то вторая — не меньше десяти!

— Пережить бы эту ночь…

— Поживем — переживем!

Да, да, вторая фаза! Я совсем забыл о второй фазе! А почему она так называется — вторая, вторая? Вторая! Слово-то какое странное!

— Смотрите, поседел! Сегодня поседел! — громко шепчет кто-то, но мои мысли работают в другом направлении: если первая фаза — семь баллов, то вторая… семь плюс два… это сколько?

— Девять баллов было! Девять! — жужжит мне на ухо сосед. — Я к вам хотел постучать… вы не слышали? То есть я не постучал, но хотел…

Жена тихо плачет.

— Что с тобой?! — внезапно вскрикивает она и пытается вырвать соску у меня изо рта.

— Не мешай, — бормочу я сердито. — Девять плюс два… Никак не вспомню, что пишут в учебниках про землетрясения.

— В каких учебниках? О чем ты думаешь?

— Об учебниках думаю!

— В моих учебниках об этом ничего не пишется, — сообщает мой второклассник.

— И в моих тоже… — это четвероклассник.

— И в моих… — подает голос малыш.

— Тебя никто не спрашивает! — я затыкаю ему рот соской. — Оставьте меня в покое! Я хочу вспомнить, что пишут в учебниках про землетрясения. Про землетрясения и как с ними бороться.

Говорю — и вдруг вижу, что старшего сына поблизости нет.

— Где он?! — кричу я на жену.

— Тут с ребятами стоял…

— Где он, если стоял? — Я не нахожу себе места от волнения. — Диан!

Он возникает как из-под земли:

— Да, папа!

— Ни шагу от меня! Убью!.. Куришь, да?

— Радио! — вопит кто-то. — Тише, радио заговорило!

Тьфу, чертовщина! А разве оно молчало?

Бросаюсь в толпу, сгрудившуюся вокруг человека с транзистором.

— Покрути на коротких! — советует кто-то.

— Короткие молчат…

Толпа, давка. Кто-то налегает мне на спину.

— И вправо кручу, и влево… — оправдывается хозяин транзистора. — Ничего! Длинные волны молчат, средние тоже… Только свист и шорох. Земля свистит!

— Значит, и телевышка упала! — пугается кто-то, и тут я вижу человека, про которого говорили, что он поседел. Действительно, голова у него такая белая, что даже светится. Но мои мысли на нем не задерживаются. Они вертятся в другую сторону: что пишут в учебниках про землетрясения? Если начнется вторая фаза… И где туфли?!

Сказали, что вторая фаза наступит через пять минут, потом — через десять и так далее… Прошло уже более получаса — ничего. Люди немного успокоились, разбились на группы. Теперь видно, кто в чем выскочил из дома. Вот женщина в ночной рубашке, вот мужчина в майке и спортивных штанах… а на том почему-то сразу два галстука. Мы — выбежали босые. На дворе март, самое начало, но никому как будто и не холодно.

— Лови! — кричит кто-то с балкона пятого этажа.

— С ума сошел! — комментируют внизу. — Смерти ищет!

Я знаю, кто кричит? Это молодой парень, живет четырьмя этажами ниже нас. С мамой.

— Я хотел к вам постучать… — нудит мне на ухо сосед, но я его не слушаю.

Что там парень с пятого?

— Мама, поймала платок? Теперь пальто лови!.. Что еще нужно?

— Ионикэ, сынок, — слабым голосом умоляет мама, — брось все, спускайся. Мне тепло! Заклинаю! Вдруг опять начнется…

Паренек не слушается, стоит.

— Эй, наверху! — кричит кто-то. — Как там?

— Темно, — отвечает паренек.

— Провалы есть?

— Ничего не видно.

— Загляни в мою квартиру, а…

— Мама, — зовет паренек, — я не могу найти твои шлепанцы!

— Сынок, — она заливается слезами, — спускайся! Я ничего не хочу…

Мы слушаем этот любовный диалог, эту сцену на балконе, но ловим и другие слухи.

— Центр в развалинах… Вода… Ил!

— Троллейбусы на ходу проваливались под землю…

— Тихо!.. Там как будто волны плещутся…

— Мама! Мама! — надсаживается чей-то уже охрипший ребенок.

— Почему радио молчит?

— А где тот мужик с транзистором?

— Люди добрые, у кого еще есть транзистор? Если в центре появилась вода, то… Где мои дети?!

— Я здесь, папа!

— Где — здесь?

— Здесь, возле тебя.

— А я где говорил быть?

— Мы играли с ребятами…

Подумать только, они играют!

— Меня не интересуют никакие ребята! — ору я изо всех сил. — Стоять здесь! Не отлучаться! Держаться за меня! Где мама?

Моя жена — в группе женщин, окруживших ту самую, одинокую, в белом. Та оживленно рассказывает что-то, одной рукой жестикулируя, а другой поддерживая сползающую простыню. Услышав мой крик, жена подходит к нам.

— Ну? — спрашиваю я.

— Что?

— Что слышно? Что рассказывает та женщина?

— Так… ничего особенного. Давайте отойдем подальше.

— Зачем? — удивляюсь я и смотрю на женщину в белом.

— Я сказала, отойдем! — сердится жена. — Нечего тебе тут околачиваться.

— Да что с ней?

— Ничего! Идем…

Вот и родная милиция появилась — подтянутый аккуратный лейтенант лет двадцати трех.

Все бросаются к нему, словно он не человек, а якорь спасения.

— Без паники, товарищи! — Он предупредительно поднимает руку и тут же спрашивает: — Что слышно?

— А вы-то что скажете? — волнуется кто-то. — Вы же милиция!

— Я из командировки, — говорит лейтенант, словно извиняясь. — У меня тут жена и маленький сын.

Все молчат. Можно понять его состояние.

— Республика в руинах? — спрашивает кто-то уже помягче.

— Не знаю. По дороге ничего такого не видел…

Он уходит, а мы остаемся.

— Был кто-нибудь в центре?

Начинается дискуссия.

— Кто хочет сходить, товарищи?

— Вот ты и сходи!

— А такой-то не был?

Переглядываемся, бродим по двору. Ждем вторую фазу.

— Если не в два часа ночи, значит, в четыре, — объясняет один человек другому. — Самые разрушительные удары бывают перед рассветом.

— А я вчера видел вот такую крысу, — вспоминает кто-то, — но про землетрясение и не подумал.

Да, да, крысы перед землетрясением покидают норы. Значит, люди видели крыс!

— Будь наши дети поумнее… — со вздохом говорю я жене.

— На что ты намекаешь? — ощетинивается она.

— Я тоже видел крысу, — объявляет мой второклассник, — но я же не знал, что землетрясения бывают от крыс.

— А в учебнике у тебя не пишется?

— У меня в учебнике ничего не пишется.

— Последнее крупное землетрясение было в сороковом, ровно тридцать семь лет назад…

— . . . .ская ситуация! — восклицает кто-то.

И еще один голос из тьмы:

— Зачем же мы тогда держим всех этих академиков вместо одного ящика с крысами? Землю трясет, как яблоню, и хоть бы кто предупредил!..

Хотя в воздухе еще витает грозный запах бедствия, кое-кто уже находит смелость смеяться. Человек пятьдесят собралось вокруг поседевшего от ужаса мужчины, и все дружно хохочут. Мне кажется, и сам он улыбается. А ведь ни одного седого волоска не было! Побелел как лунь. Он сидел в ванне, когда началось. Народ хохочет. Новый взрыв хохота раздается в тот момент, когда узнаю́т, что это именно он бегал из квартиры и назад с криком: «Я голый! Голый!..»

— Идите спать! — раздается внезапно голос сверху.

Боже мой! Это женщина, и кричит она с восьмого этажа.

Все глаза устремляются к ней. Ее прозвище — Сова. Так зовет ее весь дом. Она старая, одинокая — ни детей, ни мужа. Целыми днями сидит на балконе и лузгает семечки.

— Ничего больше не будет! — кричит она. — Сказали!..

Кто сказал? Когда?

— По радио сказали, — объясняет Сова. — Местная сеть работает. И в центре все в порядке. Вот опять передают. Идите и сами послушайте…

Люди постепенно расходятся. Поднимаются по лестницам. С детьми и без… Кто шутит, кто угрюмо молчит, но, кажется, что было — прошло.

— Ну? — льнет ко мне сосед. — Поднимемся?

Мы живем дверь в дверь. Теперь я его лучше слышу.

— Ни за что! — заявляет моя жена. — Ни за какие коврижки! Ни сегодня и ни завтра. Никогда!

— Ты что, спятила? — спрашиваю я.

— Ты соглашался взять эту квартиру, ты и живи на девятом!

Люди поднимаются. В доме внезапно вспыхивает свет, но многие окна пока остаются темными. Вот кто-то вышел на балкон с гармонью. Поет, топает с подсвистом… Гвозди бы делать из этих людей!

— Трещин нет? — интересуется кто-то снизу.

— Не видать… только штукатурка осыпалась. Живем!

— А у нас как? Пойди посмотри, как у нас.

Люди расходятся, но кое-кто медлит.

Интересно, что́ это до сих пор рассказывает женщина, завернутая в простыню? Раньше вокруг нее толпились женщины, теперь — мужчины.

— Не подходи, — коротко предупреждает жена.

— А что такое?

— Сказано: не подходи!.. Она голая!

Я усмехаюсь. Высокого мнения обо мне моя жена. Усмехаюсь. Та женщина все еще размахивает рукой. Муж стоит рядом и пытается накинуть на нее шубу, но она отталкивает его.

— Отойди! — вдруг кричит она диким голосом. — Отойди, скотина, подонок!

Он полураздет. Держит женину шубу и дрожит.

— Ну что, поднимемся? — вертится вокруг меня сосед с двумя огромными чемоданами.

— Мы взяли люстры, — объясняет его жена моей жене. — Еле успели засунуть их в чемоданы.

Боже мой, господи боже! Люстры в чемоданах! Я поворачиваюсь к соседу и пытаюсь заглянуть в его глаза, но это невозможно, он все время вертится.

Нет, не хочу я подниматься наверх. По крайней мере, с ним — не хочу.

Двор опустел. Женщина, завернутая в простыню, смотрит на меня в упор. Муж еще раз пытается накинуть на нее шубу, но она отпихивает его локтем. И смотрит, смотрит на меня. Похоже, она и мне хочет рассказать свою историю.

Моя жена замечает ее взгляд и моментально сажает мне на руки малыша.

— Держи… куда смотришь?!

Что-то происходит между всеми нами. Души пусты, как будто напряжение в сети упало.

— Не стой как баран! — слышу я голос женщины в белом. — Дай мне наконец шубу!

— Пойдем, — говорю я жене и делаю первый шаг.

— Куда? — она поднимает на меня испуганные глаза.

Я смотрю на нее в упор. Лицо осунулось, щеки запали… какая красивая!..

— Наверх! — говорю я ей тихо и внятно, как ребенку. — Наверх! Жить! Мы еще поживем!.. Пошли.