Деревянная пушка

ЗАТМЕНИЕ Повесть

Когда после войны прошло семь лет, человек, который хотел жениться на моей маме, остановил телегу у наших ворот, бросил вожжи на спину лошади и, прихрамывая, принялся носить из нашего дома вещи. Меня покачнуло, и я начал падать. Полдневное солнце остановилось в небе, трава словно оцепенела, и в ушах у меня раздался крик: вода спадает!

Вода спадает! Смотрите: вода спадает!

Мы, те, кто купались в реке, еще отчаянней заплескались в вареной воде полдня, а те, которые жарились на берегу, вскочили на ноги и стали бегать взад-вперед, сдуру перебрасываясь торжествующими воплями.

Спадает! Спадает! Спадает вода!

Баба, полоскавшая бельишко у моста, вдруг обнаружила, что треплет мужнину сорочку о песок, изумленно выпустила ее из рук и с воем бросилась в село.

Вода! Вода! Вода спадает!

На радостях, что наше открытие подтвердилось, мы заорали еще громче и кинулись вверх по реке, гикая и вздымая гребни влажного песка, хлюпавшего у нас под ногами.

Спадает! Спадает! Спадает вода! Смотрите, вода спадает!

Мы бежали вверх по обнажавшемуся руслу, шарахаясь, брызгаясь и подпрыгивая, как жеребята, и успели уйти довольно далеко, пока сообразили, что бежим по дну, по слизистым, скользким камням, по мягким, быстро сохнущим подводным травам. Середина русла оказалась обрывистой, изломанной черной канавой, грунт в ней был страшный — бархатный, шевелящийся, и мы на всякий случай держались ближе к берегу. Вдруг один из нас остановился как вкопанный.

Ребята! А ведь под мостом сейчас рыбы видимо-невидимо!

Мы переглянулись.

Назад!

Назад! Назад! Назад!

Солнце стояло в полдневном небе, на берегах над нами желтела оцепенелая трава. Перемазанные илом с головы до ног, мы летели назад, и жаркий ветер трепал наши взопревшие чубчики.

Назад! Назад! Назад!

Люди в селе бросились к воротам.

Посмотрите на солнце! Посмотрите на траву! Мир перевернулся! Солнце кружится, а с места не сходит! Трава на глазах вянет!.. Река! Река! Река! Люди добрые! На реку! На реку бегите!.. Со святой водой! Базилик захвати! Батюшку сюда! Выносите иконы! Хоругви тоже надо?.. Надо! Отворяйте церковь! Бейте в колокола! В колокола? В колокола! Почему не бьют в колокола? Пусть сейчас же бьют в колокола! Нет попа! Нет попа! Нет попа! Нет попа, а ключи у попа! Нет попа, а ключи у попа! Нет попа, а ключи у попа! Как же нет попа, люди добрые? Как же нет попа, люди добрые! Он напился, напился, напился! Как напился? Слыхали, напился! За попом, за попом, за попом! Кто-нибудь, поскорей за попом! Пусть бы отдал ключи! Пусть бы отдал ключи? А зачем нам ключи? Нужен поп!.. Нужен поп! Нужен поп! Нужен поп! А дьячок не годится? Годится! Годится! Не надо попа! Не надо!.. Так и дьячка, прости господи, черти носят! Где дьячок? Где дьячок? Где дьячок? Утром был! Утром был! Напился! Напился! Что за день сегодня такой, люди добрые? И правда, что за день? Если четверг, то худо. А с чего ты взял, что четверг? Что за день? Что за день? Вчера среда была! Если четверг, то худо. А если пятница, и того хуже. В святом писании говорится: если вода начнет спадать в четверг или в пятницу, быть беде — в поле камни вырастут! Ты сам, что ли, читал? Я не читал, я старославянского не знаю. А кто ж читал? Поп? Нет, поп у нас молодой, он тоже по-старому разбирать не может… и дьячок не волочёт. Нынче по-старому никто не разбирает… А как же ты говоришь?.. Я про то слышал от отца-покойника… Он, скажешь, умел по-старому? Нет, откуда, не умел и он! А как же? А он от своего отца слышал. Его отец, мой дед, умел разбирать по-старому…

Народ сбежался на берег, а река возьми да и оскалься голым уродливым руслом. Люди так и шарахнулись.

Батюшку! Батюшку! Идет, не идет? Не видать! Не видать! Не видать! А послали кого-нибудь? Послали, да колоколов не слышно! Ах, мать его, прости меня, господи! Слышь, парнишка, слетай к попу, скажи, народ ждет!

Бежит паренек.

Бежит паренек, а народу все прибывает, люди текут по дорогам, скатываются к реке…

Дайте базилик! Базилик дайте! Образа! Бросайте базилик и образа в русло! Бросайте базилик и образа в русло!.. Нет у меня базилика! Должен быть! Нет, не растет он в моем саду! Мог бы взять у кого-нибудь! Мог бы, только чужой базилик не действует — свой нужен. Откуда знаешь? Чужой базилик и чужие образа не годятся. Надо приходить со своими. И чем больше, тем лучше. Тогда бросай икону! Я уже бросил! Георгия Победоносца, пресвятую богородицу и еще одну, не знаю какую. Все три! Сколько было дома, столько и бросил! Мы с женой так и договорились, когда увидели, что у нас базилик расти не хочет. Как договорились? А так. Я ей говорю: жена! А она мне: муж! Раз у нас базилик расти не хочет, пусть хоть образов будет вдосталь. И все уравняется: три иконы в доме — это все равно что один образ с базиликом. Так что я все три бросил, теперь пускай другие… Молчи, уже бросают! Бросайте, люди добрые, бросайте! С образами сюда! Прогневался господь за грехи наши! Базилик несите! Иконы давайте! Каждый хозяин должен сам бросить свой образ и свой базилик! Правильно! Сам принес, сам и бросай, иначе толку не будет! Бросайте, люди добрые! Бросайте кто что принес!.. Постойте, обождите, не надо бросать, так не бросают! А как? Как же? Не бросайте! Стойте!.. Слыхали? Он говорит, не бросают так! А как же? Я не знаю, только знаю, что так, просто так не бросают: не дрова же, в самом деле! Поп знает, дьячок знает, давайте их подождем! Ах, мать их туда и сюда, прости меня, господи! И попову мать, и дьячкову, холера на нашу голову! А что ж они не телятся? Попа сюда, дьячка сюда! Сюда попа, сюда дьячка! Время уходит! А в святом писании говорится, что иконы, базилик и молебен — все сразу должно быть! Ах, мать его батюшкину, только в грех из-за него впадаю!.. А может, сами обойдемся, люди добрые? Батюшка, возможное дело, и не придет. Как — не придет? Не может он не прийти! А что ж делать с иконами, которые уже бросили? Собрать придется. И базилик тоже? И базилик. Да с какой же стати? А с той, что не туда бросили! Куда же надо было? Бросают туда, где впервые заметили сход воды. А где ж его заметили? Кто знает, люди добрые, где заметили сход воды? Люди добрые, кто первый заметил? Становы дети! Верно, Стан? Бреши, да оглядывайся! Они со мной были на кукурузе! Тогда Чоклины! Где Чокля? Где его пацаны? Вы, чертенята! Прости меня, господи, без воды остаемся, не ведаем, что язык болтает!.. Где же вы, дьяволы? Чокля, Чокля! Где Чокля? Чокля! Здесь я, люди добрые, что еще? Базилик я бросил, икону бросил!.. Это мы видели, а вот где твои пацаны? А что такое? Они первые заметили, что вода сходит. Пусть укажут место… Мэй, ребята, где вы? Дрикэ! Горе! Нет детей! А где дети? Люди добрые, где мои дети? Дети! Дети! Да вон они, у моста! Рыбу ловят!

Мелкий, до колена, черный ручей уходил в землю под мостом, и мы там ловили рыбу рубахами, штанами… кто-то успел сбегать за хваткой, а у меня в руках оказался бог весть откуда взявшийся багор, и я старательно тыкал им в черную воду.

Дрикэ! Горе! Мы здесь! Мы здесь! Вот они, люди добрые! А ну тихо, вы! Мэй, Дрикэ, мэй, Горе, покажите-ка нам, где вы в первый раз заметили, что вода сходит? Это не мы! Как — не вы? Мы только услышали, что кричат: вода! Вода сходит! А кто же заметил? Штяп! Нет, не Штяп — Попенча! Штяп! Попенча! Эй, вы! Кто первый заметил, что вода сходит? Вы? Да, да, мы! Тсс, люди добрые! Вот они — первые! Где же это место, а, ребятишки? Где вы увидели, что вода сходит? Вода? Ну да, вода! Мы увидели, что вода сходит… на берегу! На берегу? На берегу! Ах, чтоб вас… Послушай, где же им было стоять, как не на берегу?..

Солнце крутилось на месте, как огненное колесо, и казалось, оно спускается все ниже и ниже.

Почему не звонят колокола? Почему не звонят колокола? Почему не звонят колокола? Колокола! Колокола! Братцы, бегите кто-нибудь в село!

Человек десять побежали в село.

Батюшка! Батюшка!.. Дьячок нашелся! Где он? У Кассандры, вдовы Пеличикэ! Дьячок! Чок! Чок! Почтеннейший!.. Что случилось?.. Беда, беда!.. А беда, так идите к попу!.. Да нет его нигде! Он выпивши был!.. В конюшне церковной поищите! Он как выпьет, там отсыпается!..

Батюшка! Батюшка! Нет его! Здесь только лошади! Хорошенько посмотрите: может, в сено зарылся? Нет, не видно! Может, в церкви? Церковь заперта! А может, он дома? Да нет, я входил в дом! Значит, все-таки в церкви! Заперся, пес, прости меня, господи, ибо грешу языком! Заперся и спит в алтаре! В алтаре? В алтаре! Давай в колокола ударим, разбудим его! Как же ты ударишь, если ключи у него, а веревка высоко, на звоннице? Заперся, как прошлый год на пасху! Ах, мать его в батюшку! Ломай дверь! Нельзя… грех! Ох, братцы, ведь время уходит, без воды останемся!.. Смотрите, деревья! Что?! Горят деревья! Деревья! Деревья! Колодцы! Смотрите, деревья! Горят деревья! Колодцы! Заглянемте в колодцы!

В колодцах мерцала вода, тихая, темная, стальная.

Есть вода в колодцах? Пока еще есть. А через час не будет. Откуда знаешь? Знаю! Если сейчас же не начать молебен, иссякнут и колодцы! Батюшка! Батюшка! Да где ж этот чертов поп?!

Снова бросились к Кассандре — к дьячку.

Дьячок! Чок! Чок! Выходи, почтенный! Выходи, поговорить надо! Слышишь, нет?

Дьячок между тем со вдовою беседовал в доме.

О Кассандра!.. Что, миленький?.. Хорошо мне, Кассандра. Ну-ка еще разок!.. Не пойму я, про что речь… Все ты понимаешь, Кассандра!.. Ей-бо, не пойму!.. А с батюшкой-то как?.. А как с батюшкой? Вот как бог свят, не знаю!.. Ты его вот сюда целовала… Так? Так, что ли?.. Ох, еще разок!.. Так?.. Еще разочек!.. Хорошо тебе?.. Хорошо, хорошо, сделай со мной еще что-нибудь!..

Чок! Чок! Выходи, чокнутый, поговорить надо! Слышишь? Да что за сукин сын такой повадливый!

Опять они пришли, Кассандра!.. Кто? Мм… Да мужики эти!.. Кто?.. Мужики, говорю! Они нам покою не дадут!.. А мне что? Я у себя дома… Давай убежим, Кассандра, а то они выломают дверь! Если этим дубарям приспичит креститься или жениться, от них так просто не отвяжешься!.. А может, еще разочек, а?.. Да погоди, баба, разохотилась! Слышишь, двери трещат!.. Ну как хочешь, а я было думала ублажить тебя так, как ты и не слыхивал. Батюшка в Кишиневе был и меня научил… Ты в окно посмотри, Кассандра! Видишь, заглядывают!.. Пусть заглядывают!.. Они нас видят, Кассандра!.. Стало быть, не хочешь, чтобы я тебя ублажила?.. Хочу!.. Нет, вижу, не хочешь!.. Хочу, но нельзя же при них! Они нас не оставят в покое!.. Что ж, пойду к попу, он никого не боится… Стой, назад! Чтоб мне ослепнуть — хочу!.. Хочешь, точно?.. Хочу, чтобы ты была только моей!.. А до сих пор я чьей была?.. Была и попова!.. Тогда обними меня крепко, не хочу быть больше поповой, у попа брюхо свиное, сальное… А заднее окно у тебя открывается? Еще бы не открывалось, давеча батюшка из него вылазил… Ух, убью, если еще раз здесь застану! Запомни, Кассандра: и его убью, и тебя!..

Дьячок! Чок! Чок! Выходи, плохо будет! Выходи сам, а то с Кассандрой вытащим! Кассандра! Слышь, Кассандра! Скажи ему, пускай выйдет, а то вытащим в чем мать родила!.. Вот сволочи, молчат! Притаились! Боже, и как их земля носит? Прости меня, господи, весь день грешу языком!.. Выходите, один конец вам сделаем! Считаем до трех!.. Раз… два…

Нет их! Кровать есть, а их нет! Прикинулись! Прячутся! На чердаке они! Лестницу неси! А где у нее лестница? Люди добрые, поищите лестницу, должна быть лестница! Черт, на чердак за собой утащил! Выкурить их оттуда! Тах-тарарах дьячка и Кассандру! Вода ушла, а они милуются! Прости меня, господи, но я им конец сделаю! У кого спички есть? Не надо! Давай спички, кому говорю! И соломы охапку! Давай, давай, сейчас увидишь, как миленькие выскочат! Слышь, дьячок! Вылезай… зажигаю! И ты, курва, вылазь!.. Поджигай, чего уговаривать! Постойте, люди добрые, надо икону вынести… грех! Все! Бросай солому! Бежим!..

Люди, стоявшие над рекой, упали на колени. Увидели пламя — и упали!

Горит село! Пожар! Светопреставление! Конец света! Смотрите на солнце! Да нет, на село смотрите! А что же набат? Колокола! Колокола почему не звонят? Солнце все ниже спускается! Колокола почему?.. Как же оно спускается? Я, брат, не знаю, как оно спускается, про такое и в писании не пишется! Врешь, пишется! Разве не сказано там, что в день Страшного суда рухнет солнце и мир затмится? Так ведь не затмевается! Это иносказательно толковать надо, балда! Солнце остановилось — жди худшего!

Услыхав такие слова, завыли женщины. Упали ничком прямо в ил, распластались и давай рвать на себе волосы.

Отче наш! Отче наш, иже еси на небесех! Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое! Имя Твое! Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да будет воля Твоя. Воля Твоя! Да приидет царствие Твое! Царствие Твое! Господипомилуйгосподипомилуйгосподи-и-и! И прости нам грехи наши, смилуйся над нами, ибо дети у нас! Верни нам воды твои, и да минет дома наши пламя твое!

Потом они бросились к мужьям.

Почему колокола не звонят?! Что стоите, люди добрые?!

Еще человек пятнадцать побежали к селу.

Батюшка, батюшка! В богомать Христа душу, согрешу, если найду! Схлопочет, как на рождество, когда спьяна принялся ризы в алтаре стаскивать… Батюшка! Люди добрые, в окна загляните, может, опять в алтаре дрыхнет? Как же заглянешь — высоко! На меня залезай! Лучше ты — ты легче! Да лезь, лезь, чего там!.. Батюшка! Батюшка!.. Ну, что? Стой спокойно, ничего не вижу! Отчего ж ты не видишь? Оттого что не вижу! Ах, чтоб тебе… прыгай, слепород, зрячего найдем! Живо, живо, я сам залезу! Лезь, Симион! Лезь, ты помоложе! Я уж если залезу, попу несдобровать! Лезь!.. Ну что, что там, Симион? Эй, заснул? Да погодите, глаза не привыкли! Знаешь что, Симион, стань ты на землю, а я на тебя залезу: у меня сила не бычья такого кобла держать!.. Нет его в церкви, братцы, мы и с той стороны заглянули! А где же он? Да вон, люди добрые, в сарае! Постой, ради бога, дай слезу… Где, говоришь? В сарае! Вот анафема, на балку забрался и храпит! Мы его ищем, а он дрыхнуть наладился! Чего ты там ищешь, батюшка? Тихо, бре, нашел время с вопросами лезть!.. На колени, грешники!.. Батюшка! Батюшка!.. Вы как смели войти в храм божий?! Батюшка, мы же не в храме — в сарае!.. А я вас спрашиваю: какого хрена вы в алтарь вперлись?! Очнись, отче, здесь не алтарь! Мы все в сарае!.. А как вошли? Через дверь… Вот через дверь и дуйте обратно!.. В дымину пьян, люди добрые! С утра нажрался! Кукареку кричит! Батюшка, ваше священство, ты же всегда учил нас добру и молился за нас, рабов божиих. Что делать, отче, беда!.. Все беды от господа!.. Мы знаем, батюшка, грешны! Научи нас, что делать, как умалить гнев господень? Вода ушла! Река пересохла, как шкварки на сковородке! А не помолимся — и колодцы иссякнут! Зря вы с ним толкуете, люди добрые! Не видите: в стельку! Несите лестницу, стащим его оттуда! Прыгай, батюшка, мы тебя поймаем, надо молебен снарядить! Батюшка, слышишь? По-хорошему прыгай, ну!..

Весть грянула, как гром средь ясного неба.

Батюшка не хочет служить! Как — не хочет? Прыгает по балке и кричит кукареку! Как? Как? Кукареку! Прыгает по балке и кричит кукареку! Пляшет на балке и плюется сверху!..

Солнце крутится все быстрее, спускается все ниже, а толпа тронулась и потекла от реки обратно, вверх к церкви.

Христос спаситель!.. Деточки, где вы? Как же он не хочет служить? Грехи наши!.. Боже, не губи нас! Наш дом, господи, всегда был твоим убежищем и оплотом!.. Василе! Ион! Горе! Сыночки, вы туда не суйтесь!.. Как же не соваться, бабушка! Все должны молиться! Все!.. А солнце-то? Наземь садится, светопреставленье началось! Опомнитесь, люди добрые! А как же колокола трезвонят? Кто открыл церковь? Где дьячок? Чок! Чок! Дьячка куда подевали? Дьячка не будет! Как — не будет? Смотрите, Кассандра горит! Кассандра! Бабы, где Кассандра? Нет Кассандры! Как — нет? И на реке не было! Ни дьячка, ни Кассандры! Ох, как бы на нас не перекинулось! Попа сюда! Попа сюда! Попа сюда!

Народ бросился в село, а я остался под мостом. Затылок мне напекло, глаза слезились, в голове жужжало, как в улье, солнце палило все нестерпимее, и я все крепче сжимал в руках тяжелый багор, бессмысленно тыкая им в мутную воду и выволакивая на свет то заржавевшую железную банку, полную ила, то охапку вонючей подводной травы. Я ворошил крюком багра чмокающие камни, бороздил дно то справа, то слева… Зачем, почему — не знаю. Я ничего не слышал, а видел только мост над собой, черный ручей под мостом и багор…

Между тем толпа добралась до церкви: кто втиснулся в ворота, кто сиганул через ограду, кто уже теснился у сарая, кто посреди двора бухался на колени. Места хватило не всем, многие остались на улице.

Что там? Люди добрые, что там? Ой, да не топчите меня!.. Пусть перестанут звонить, ничего не слышно! Где поп?.. Люди добрые, что там? Батюшка повесился! Как — повесился? Люди добрые, батюшка повесился? На балке в сарае! На балке? Боже, боже мой! Что стоишь? На колени! Женщины, на колени! Сыночек, ляг рядом со мной, конец света пришел! Такого у нас в селе не бывало с тех пор, как церковь стоит! Такого у нас в земле не бывало с тех пор, как село стоит! Смерть пришла! Что я тебе сделала, господи, чем провинилась? Если он батюшку отнял, пусть и нас забирает! Исусе Христе! А я еще и мужчину не узнала!.. Боже святый, что говорит эта девушка?! Что болит, про то и говорит! Да скажите им там, пусть не звонят больше: ни хрена лысого не слышно! Эй, хватит звонить, слышишь! Колокола! Колокола! Ладно, дочка, не такую сласть потеряла, чтобы плакать! Мир гибнет, а она… Вам хорошо, дядя, а я обрученная… Остановите колокола! Так батюшка ведь скончался, пусть звонят. Какой батюшка скончался? Тьфу! Он в доску пьяный, на балке дрыхнет! Недовесился, значит? Ну и слава богу! Слышите, люди? Живой! Будет сегодня конец этому звону? Скиньте звонаря на землю к чертовой матери! Заберите у него веревки!.. Что случилось, люди добрые? Что там? О, проснулся! Мужики, кончай тесниться, сарай трещит! Назад сдайте! Ногу отдавил, гад! Ох, господи, с утра сегодня грешу… Да что ж он делает, клятый поп?! Эй, кто поближе, посмотрите, что он там делает! Ион! Пинтилие! Чего ты меня дергаешь, я и так ничего не вижу! Тихо, слушайте все! Молчите, люди добрые! Цыц, баба, хватит выть, распелась! Батюшка говорить будет!.. Кхгрмм!.. Тихо! Батюшка говорит! Батюшка говорит!.. Что он сказал, а? Замолчишь ты, наконец? Слушай ухом, а не брюхом! Да что слушать-то?! У-ху-ху, поп клепаный! Вы знаете, что он сказал? Он сказал, чтобы Кассандра поцеловала его в одно место!..

Батюшка скакал по балке как оглашенный, без конца харкал и хихикал и, считая, видно, что находится в исповедальне, манил к себе невидимую Кассандру. Он говорил: а ну! еще разочек! и еще! Люди, стоявшие внизу на коленях, с ужасом следили, как их молодой, но уже пузатый батюшка прыгал легко, словно горный олень, но узкой балке. Его лицо покрылось потом, волосы были всклочены, русая прядка прилипла ко лбу… Где он видел Кассандру? Ее нигде не было — ни на балке, ни в сарае, ни во дворе! И с чего он взял, что находится в исповедальне? Все онемели, и все поняли то, что само просилось на язык: батюшка встречался с Кассандрой в исповедальне. Подумать только — в исповедальне! Согрешили попы за наши грехи!..

А ты, Иляна, приходи завтра, я буду здесь, в исповедальне!.. Нет! Нет! Кто это визжит на дворе? Люди добрые, что там стряслось? Иляна Порумбаку визжит — муж ее за волосы таскает! Да неужели она? Поди знай… Нет! Нет! Это неправда! Батюшка, сжалься, смилуйся!.. Ты, Иляна, приходи завтра, я буду один!.. Молчи, батюшка! Муж, не бей меня! Отпусти мои волосы, муж!..

Раздался крик, острый, как лезвие ножа. Кричал ребенок.

Лягушки в колодце! Жабы!

Колодцы! Колодцы! Батюшка, в колодцах жабы! Отче, спаси нас!..

Тут батюшка затряс волосами и словно очухался.

А что я тебе говорил, Ион? А тебе, Симион? Сколько раз я толковал вам и всем остальным: не забывайте храм божий, люди! Господь долго терпит, да больно бьет! Говорил, нет? Что молчите?

Говорил, батюшка… золотые твои слова…

Сказывал я вам: помните страх божий? Вот ты, Калистрат, ты хоть раз подарил церкви рождественскую свинью? А ты, Панаинте, много ли принес овечек? На святую пасху, а? Думаете, вам помешало бы пожертвовать упитанного тельца во славу божию?.. А теперь прибежали, да? В святую церковь, да?..

Грешны, батюшка, грешны… Виноваты, святой отец! Прости и помолись за нас… Мы рабы твои… Скажи нам, что делать… Припадаем к стопам твоим… не оставь нас в бедствии, отче!

Ха-ха! Теперь поняли?

Поняли, батюшка! Говори, что делать!

Как — что?! Режьте овец и бросайте в реку!

Овец?

Овец, свиньи!

Всех?!

Всех!..

Наверное, мне следовало бросить багор, отыскать маму и вместе с ней побежать в церковь, помолиться на коленях господу богу, поклониться ему не раз и не семь, а седмижды семь раз, чтобы он вернул воду в реку. Надо было бросить к черту багор и пуститься вслед за толпой, кинуться на колени, как было когда-то, много лет назад, в тот день, когда мама получила с фронта казенное письмо и схватила нас, обоих своих сыновей, за руки и привела в церковь, и повалила перед алтарем. Господи, воскликнула она, воззри на этих невинных детей! Покарай меня, сотвори со мной все, чего твое милосердие пожелает, но их пожалей! Они-то чем виноваты перед тобой? За что ты их лишаешь отца?! Мама упала на колени, простерлась у алтаря, ударила лбом об пол, и мы сделали то же, испуганные и мало что понимавшие в ее мольбах и жалобах. Зачем она обращалась к пустому месту? Зачем показывала кому-то на нас? Почему вспомнила в церкви нашего отца, воевавшего с немцем?.. Мы лежали рядом с ней и делали то, что делала она. Мама завывала в голос — мы подхватывали, только тихо, едва слышно, почти беззвучно, чтобы можно было разобрать ее слова и повторить их… Что, Катерина, спросил, выйдя из царских врат, отец Яким, что случилось, женщина? Мама распрямилась, но с колен не встала, вытерла слезы и, проглотив комок в горле, сказала, что почтарка принесла похоронку. Тут и до нас дошло, что на нашу семью обрушилось великое горе, и мы заревели разом, как по команде, вцепившись обеими руками в худые мамины-руки. Отец Яким позвал дьячка, и они о чем-то долго шептались. Что ж, Катерина, сказал наконец отец Яким, господь всевышний все видит и слышит. Видно, согрешила ты перед ним. И то сказать, служб не посещаешь, даров не приносишь… гм. Теперь вот слезами ему докучаешь. Ступай… Мама снова рухнула на пол. Чем же я согрешила, господи? За что мне теперь всю жизнь маяться? И как я выращу вот их? Ведь они ничего еще не умеют, только есть просят. Господи, отнял кормильца — отними и жизнь мою! Я не хочу жить без него!.. Мы снова завопили: мама! не умирай, мама! И потянули ее прочь из церкви, домой… Ах, мама не верила ни похоронке, ни священнику, который внушал ей, что она грешна перед богом! Она не верила, но для верности, для успокоения повела нас в церковь и на другой день, и на третий, и мы вместе с ней припадали к престолу господню и молили бога о милости. Мы просили вернуть нам отца, которого ждали утром и вечером, днем и ночью, и дверь в нашем доме не запиралась, чтобы ему не волноваться, пока откроют… Вот и теперь, наверно, надо было бросить багор, найти маму и вместе с ней побежать в церковь. Господь не вернул нам отца, но, может быть, вернет реку… Я не двигался с места, не сводил глаз с мелеющего, уходящего куда-то в земную прорву ручья и все шарил, шарил по дну багром. Чего я искал там?..

Люди добрые, расступитесь! Туши надо бросить в русло так, чтобы они легли во всю длину берега против села! Стройтесь! Живо! Мы-то строимся, только овец надо было резать здесь, а не тащить зарезанными из дому. Чтобы кровь была свежая! А так выходит, что мы жертвуем падаль! Ладно, а как батюшка сказал? Он опять спит. Где? Да там же, в сарае! Спит?! Я и говорю, надо было здесь резать. Слушай, ты же видел, они не давались! Пока в овчарню не загнали… тоже сбесились, бедные! Как они толпились вокруг колодца, словно хотели достать воды! А оттуда жабы, жабы… брр! Господи, не приведи еще раз такое увидеть! Ладно, хватит разговоров, бросайте и — конец! Какой конец, бре? Надо же знать — куда! То есть как — куда? Если бы я знал, где впервые заметили сход воды, я бы не задумывался… Что ж теперь делать? Что люди делают, то и ты! Люди добрые, как быть с овцами?..

Люди рядились, переговаривались, спорили, наконец стали в ряд вдоль берега, держа зарезанных овец и ягнят на плечах и никак не решаясь свалить их в пересохшее русло. Вдруг снова поднялась паника: кто-то взглянул на солнце и дико закричал. Солнце затмевалось, на него наползала серповидная тень. Пронесся ветер, пригибая траву, русло реки зашевелилось в густеющем мраке. Люди в ужасе побросали овец кто куда и бросились прочь, уже не дожидаясь совета или приказа. Впрочем, тень с солнца скоро сошла.

Свиньи, только и сказал батюшка, узнав, что жертвенные овцы не вернули воду. Сказал — и снова уснул. Народ опять столпился на берегу.

Кто знает, чем бы все кончилось, если бы не я. Люди впопыхах побросали с берега не только овец, но и свиней. Вода не возвращалась. Дети визжали, женщины выли, мужчины в страхе переглядывались… И вдруг раздался мой голос.

Я нашел его! Я нашел его! Нашел!

Вода под мостом внезапно стала прозрачной, и я, словно в зеркале, увидел на дне Иона, моего давно утонувшего брата! Я еще крепче сжал багор и пронзительно закричал.

Нашел! Нашел!

Ох, донеслось оттуда, со дна, ох!

Ох, сказал мой брат Ион, и голос его затих. Со всех сторон набежали люди.

Чудо! Чудо! Чудо!

Что случилось? Кто утонул? Нашли! Нашли! Утопленник! Утопленник! Утопленник нашелся! Брат нашел его! Под мостом нашел! Багром зацепил!

Чудо! Чудо! Чудо!

Такого еще не бывало! О таком еще не слыхали!.. Не бывало, не слыхали, а вот случилось. Брат выловил утоплого брата! Пустите, дайте глянуть! Я тоже хочу посмотреть! Ой, наверно, сгнил давно! И мясо, и кости! И глаза! И волосы! Весь, поди, сгнил! Весь! Подумать только! Четыре года в воде! Четыре года под водой! Бедный!.. Тихо, люди, он живой! Как — живой? Живой! Вздыхает! Говорит что-то! Господи, боже святый! Да ну, не может он говорить! Четыре года в воде! Четыре года под водой! Живой! Люди добрые, сдайте назад, ему дышать нечем! Задушите! Задохнется!.. Задохнется? Значит, живой! Живой! Нет, такого еще не бывало! О таком еще не слыхали! Не бывало и не слыхали, а вот случилось! Мы думали, он мертвый! Мы думали, он давно сгнил! Мы думали, его вода унесла и рыбы съели!.. Рыбы мертвых не едят — раки едят! И сомы! А сом, что ли, не рыба?.. Его мост удержал! Камни его держали под мостом! Держали, а ведь мы его не нашли тогда! Плохо искали… Где Катерина? Да, люди добрые, где Катерина, его мама? Да, где его мама? Где она?.. Катерина замуж выходит! Как — замуж? Так — замуж. Приехал за ней один хромой… А брат его здесь. Он и нашел… Чего это бабка кричит? Она говорит: господь нас услышал и послал знамение… через утопленника. Верно, услышал бог молитвы наши! Значит, теперь и вода появится? И солнце сдвинется с места? Смотрите на солнце! Смотрите на реку! Вода должна появиться в том месте, где начала падать! Смотрите на реку! Смотрите на солнце! Как солнце сдвинется, так и вода начнет прибывать! А может, в колодцах уже появилась? Сперва должна в колодцах… Нет, сперва там, где начала падать. Так сказано в святом писании: где исчезла, там и появится… А ты читал? Я, брат, не читал, я по-старославянски не разбираю, а вот мой дедушка… Что ли, твой дедушка разбирал? Нет, он тоже не разбирал, он был такой же пахарь, как все, где уж пахарю разбирать древние книги!.. О, смотрите, песок снова хлюпает! Ну да? Здорово! А я, братцы, хочу сказать: зря мы скотину извели. И овец, и свиней — зря! Бог остановил солнце, чтобы оно высушило реку, чтобы река вернула бедной женщине сына! А овцы и свиньи тут без надобности, они ни при чем! Могли и коров перерезать, все равно бы не помогло! Ребенок — вот кто сотворил чудо! Господь наставил его во сне: ищи, сказал, ищи… вот он и тыкал багром. Теперь увидите — и солнце пойдет своим путем, и вода вернется. А овец и свиней зря погубили! Это вам и товарищ председатель сельсовета скажет! Председатель! Председатель! Люди добрые, расступитесь, дайте пройти председателю! На костылях все-таки человек! В районе был и вернулся!.. Что же вы натворили, люди добрые? Зачем послушали попа-пьяницу? Чем детей кормить будете? Как зимовать?.. Ох, мамочки, только и была одна овечка в доме! Что теперь делать, господи, скотины лишившись? Тихо! Председатель говорит!.. Я же вас предупреждал: выбросьте кровожадного бога из головы, не верьте попам и другим служителям культа! Религия — опиум для народа! Говорил? Один день меня не было, а вы уж… Ну, мог ли я думать, что вы такие безголовые?! Остались без овец, без свиней… чистое вредительство! Товарищ председатель, нельзя же, чтобы не было какого-нибудь выхода!.. Я вам говорил: крестьянин, садись за книгу! Осваивай новый инвентарь!.. Ладно, войну пережили, переживем и глупость. Только держитесь вместе, артелью…

Солнце стояло на месте. Вода не прибывала, но и не уходила. Я падал, падал куда-то, рушился в бездну…

Мой брат Ион утонул четыре года назад, в такой же ясный денек. Было много солнца, много света, окрестности тонули в голубой дымке, и мы, сельские мальчишки, как обычно, с утра побежали на реку. Ион был старше, и он никогда не хотел брать меня с собой, хоть мама и говорила: нехорошо, старший брат должен заботиться о младшем. Но он одно только слово знал — нет, нет и нет! Я все-таки везде таскался за ним, и это его ужасно злило, он кричал, что я ему мешаю, не даю играть. Я был мальчик слабенький, в воду сам лезть еще побаивался и цеплялся к Иону как репей, за что мне частенько перепадали подзатыльники. Отстань, кричал он, бывало, и убегал со своими друзьями на реку или в сады, откуда они опять-таки возвращались к воде. Мне деваться было некуда: мои сверстники меня не интересовали, и я все время придумывал какие-нибудь хитрости, чтобы склонить брата и его товарищей принять меня в свою компанию. Я говорил: я постерегу вашу одежду, пока вы купаетесь. Но брат сердился: никто ее не тронет, она и сама полежит на бережку! И потом, говорил он, мы купаться не собираемся, — и отворачивался от меня, а я опять надувал губы… Тогда, говорил я, если вы собрались за черешнями, я покараулю, чтобы вас хозяин не поймал. Вы на деревьях, из-за листьев ничего не видать… а я буду смотреть в оба!.. В конце концов брат сдавался, хотя, понятно, он предпочел бы, чтобы я остался дома: он боялся за меня. Случись со мной что-нибудь, ему влетело бы от мамы. Но он сдавался: сердце у него было доброе. Ладно, говорил он, только если что, имей в виду, ты сам за нами увязался…

И мы сломя голову бежали к реке, если собирались сперва на реку, а если задумывали сначала обобрать чей-нибудь сад, то налетали на него, как ласточки. Три-четыре минуты — и мы на вершине холма. Люди заняты кукурузой или пшеницей… попробуй усторожи свои черешни! Мы вскарабкивались на деревья, и там брат забывал обо мне, забывал, что я обещал стоять на стреме, да и я, по правде говоря, забывал тоже, все мы забывали, где находимся, и, как саранча, набивали пазухи крупными черешнями вперемешку с листвой. Потом мы состязались в изготовлении гроздьев из черешен с черенками. Это иногда отнимало по целому часу, и, случалось, хозяин сада, почуя недоброе, забегал-таки с поля и заставал нас на деревьях! Конечно, больше всех доставалось мне. Ребята постарше были ловчее, они отважно спрыгивали на землю и кидались врассыпную — поди поймай! А я, забытый на ветке, спускался не торопясь, зная, что ждет меня внизу. Получив свою порцию, я удирал, а когда приходил на реку, все уже были там. Ну что, обступали они меня, что он тебе сделал?

Я не плакал. Я знал, что если брат увидит мои слезы, он больше никуда и никогда меня не возьмет. Поэтому я крепился и отвечал: ничего не сделал! Сказал: бери черешен сколько хочешь, а эти оболтусы пусть только попробуют еще раз сунуться в сад! Уж не знаю, верили они мне или как, только брат глядел хмуро, и когда ребята затевали новый поход, мне приходилось начинать уговоры заново. А он знай твердит: нет, нет и нет!

Но в то утро брат сам разбудил меня. Я и удивился, и обрадовался. Он растолкал меня: идем купаться, солнце уже высоко, но я, то ли от радости, то ли еще по какой причине, ни за что не хотел вставать. Он меня тормошит, щекочет, а я ни в какую. Он кричит, пинается, а я только улыбаюсь и сплю дальше. Тогда он взял кружку воды и плеснул на меня. Я как вскочу, как брошусь ему на шею, как закричу, нет, нет, нет! Он стал хохотать и всю дорогу рассказывал потом ребятам, как я испугался воды. Они тоже покатывались со смеху и просили брата еще раз показать им, как я бросился к нему на шею и закричал: нет, нет, нет! Я был доволен, что они веселятся: это значило, что мне не надо выклянчивать разрешения идти с ними. Сначала мы решили совершить набег на какой-нибудь сад и нарвать черешен, но тут кто-то, и сегодня мне кажется, что это был мой брат Ион, сказал, что ему хочется слив. Они еще зеленые, возразил другой. А я уже видел красные, закричал третий, и мы перебрались через первый же забор, но, хоть убей, я не помню, где это случилось и чей был сад. Мы пригнули лиловые ветки к земле, набили пазухи и карманы розовыми, покрытыми сероватым налетом сливами и только после этого повернули к реке. Ура!

Не помню я и что было дальше, входил я в тот раз в воду или нет. Зато помню, что еще на холме кто-то из нас закричал: ну, кто первый? И мы устремились вниз, к воде. Ура!

Раздевались на ходу, на бегу. Иной ухитрялся стащить с себя, не останавливаясь, буквально все, другой запутывался в штанинах, падал и как был, хохоча, скатывался с высокого берега в теплую воду… Вспомнил бы еще что-нибудь, да не могу! А, да! Я стоял на песке, дрожа как былинка, на меня набросили какую-то одежку и сказали, чтобы я отошел от воды, а народ все сбегался к берегу, все размахивали руками и кричали, кричали… Здесь, кричали, здесь он прыгнул! И камнем, камнем на дно! Нет, вынырнул раз, а уж потом камнем!..

И вот прошло четыре года, и мой брат Ион лежит передо мной на травяном ложе, на берегу реки. Лицо у него желтое, точно вырезанное из осенней луны, руки и ноги тоже желтые, восковые. За ушами, между пальцами, из карманов пробивается водяной подорожник — лягушачья трава. Ох, вздыхает он, и его глаза, полные воды, смотрят в небесную синеву.

Над людским шумом и гомоном, нависшим вокруг, пронеслось одно слово — мама! Мама, мама, кричу я изо всех сил. Сейчас придет наша мама, кричу я брату, простертому у моих ног. Подожди, Ион!.. Но он словно не слышит. Лежа на травяном островке (уж не знаю, какой добрый человек торопливо нарвал травы, чтобы уложить на нее моего брата), он мотает головой из стороны в сторону и снова устремляет мутный взор в небесную высь.

Мама, кричу я снова, еще и еще раз, мама, где ты, мама?

Ох, опять раздается голос моего брата, что́ вы набросили на меня? Снимите, душно…

Мама, мама, ему душно, мама!

Мама! Где же их мама? Бедные дети! Найдите их маму!

Братик, нежно говорит мой брат, и его длинные, влажные, в речной ряске пальцы нащупывают край моей одежды. Братик… Дай попить! Я пить хочу! Я так долго не пил!..

И снова шум толпы заглушает его голос.

Вина с полынью! Святой воды! Вина с полынью! Мальчик должен выпить вина с полынью! И вином с полынью надо его растереть! Принесите вина с полынью!

Мой брат не слышит.

Ой, говорит он угасшим голосом, не прикасайся ко мне. Дай попить. Ну, слышишь? Слышишь меня? Я брат твой, неужели ты меня не узнаёшь?..

Я слышал и не слышал его. У меня в ушах словно водопады шумели. Я глаз не мог оторвать от простертого передо мной тела моего брата, повитого водяным подорожником и зеленой, с прочернью ряской. Мне хотелось кричать, но люди кричали за меня.

Вина с полынью! Вина с полынью! Вина с полынью!

И еще другие слова.

Что же вы стоите? Почему он лежит на солнце? Его нужно унести отсюда! Он сгорит! Что вы делаете? Не прикасайтесь! Пусть сначала попьет вина с полынью, тогда кровь побежит у него по жилам… Пусть попьет вина, а потом его надо растереть вином. Что же вы стоите? Вина с полынью! Вина с полынью! Вина с полынью!..

Голос председателя был слышнее других голосов. Где бессовестная мать их, кричал он, я из нее душу выну! Но председателя никто не слушал. Господь, говорили люди, вернул нам его, а значит, надо его забрать, унести в село, и тогда русло снова наполнится водой. Что вы стоите, кричали они. Взяли да понесли!

Нет! Нет, отзывался я, надрывая горло. Нет!.. И я бросался с багром на всякого, кто пытался притронуться к моему брату… Он еще не попил вина с полынью! Мама! Он еще не попил вина с полынью!

Солнце пылало над моей головой, народ гомонил вокруг, брат вздыхал у меня в ногах, лежа на влажной траве, и я никого не слышал, кроме моего брата Иона, который вдруг заговорил ясно и отчетливо, и все звал, звал меня куда-то…

Братик, уйдем отсюда…

Куда, Ионаш?

Куда-нибудь, только подальше… мне душно, люди кричат… Уйдем…

Куда, Ионаш?

Туда, где нет никого… где мы будем только вдвоем… помоги встать. Я не могу сам подняться: от воды тяжело, ил тянет к земле… Уйдем… есть же где-то место, где мы играли вдвоем, когда мама оставляла нас дома… Там была трава, трава на холме… я хочу снова увидеть тот холм…

И опять его голос.

Руки болят! Ноги ломит… С тех пор как я утонул, мои ноги не знали отдыха! С тех пор как я утонул, мои руки не знали покоя! Глаза мои не закрывались, брат мой… Теперь ты старше меня! Где ты был все эти годы? Уйдем отсюда… полежим вон там, на холме, на зеленой траве… Я хочу наконец поговорить с тобой… мы ведь никогда не разговаривали…

Мой брат Ион лежал на влажном берегу, изредка переводил дыхание и время от времени протягивал руку, чтобы убедиться, что я не оставил его.

О брат мой!.. Как хорошо, что ты здесь!.. Ты даже представить себе не можешь, как одиноко… как холодно мне было! А теперь мне тепло… Расскажи, что ты делал все эти годы? Или нет, не надо… лучше я расскажу… Я расскажу, а то они снова начнут шуметь… Как мы с тобой одиноки на свете! Ты и я! И отец… Ты, я и отец… ох, отец — ему хуже всех…

Он говорил о себе, обо мне и о нашем отце, погибшем на фронте.

Ионаш! Я снова упал на колени перед телом Иона. Мы не одиноки! Мама с нами!.. Мама! Где ты, мама?!

Но Ион словно не слышал моих призывов. Он вздыхал, время от времени поднимал глаза в небесную синь и щурился от жаркого солнца.

О брат мой, говорил он… брат мой, молчи… Давай побудем в тишине на этом зеленом холме… Ты и я… Я хочу отдохнуть немного… хочу молча подышать воздухом. У вас тут столько воздуха, а я… все это время ни капли, ни глотка…

О брат мой, бьюсь я над братом. Ах, брат мой, отныне будет и у тебя воздух, много воздуха! Весь воздух этого мира будет твоим! Ты меня слышишь, брат?!

И я закричал.

Расступитесь! Отойдите в сторону! Принесите вина с полынью! Мама!

И снова упал. Голоса. Голоса. Голоса.

Воды! Расстегните ему ворот! Порвите рубашку! Где же вода? Воды! Скорее воды! Бабы! Мужики! Люди добрые!..

Я падал… Я падал куда-то, и этому падению не было конца. Я раскидывал руки, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться, кричал, взывал о помощи. Я чувствовал, что погружаюсь в бездну, и чем ниже я падал, тем теплее становилось вокруг. Темнее и теплее! Я порвал на себе рубашку, потому что изнывал от жары, и вот мое падение замедлилось, и я уже плыл, скользил, соскальзывал в новые глубины, но мне становилось все жарче. И вдруг — словно тяжкое бремя свалилось с плеч. Мое тело превратилось в мешок костей, и они гулко грохотали внутри меня на этой чудовищной глубине, и так же неожиданно я побежал вверх по склону холма. Оглядевшись, я понял, что это холм над нашим селом и что моя дорога ведет к садам. Дорога вела к садам, и я бежал по ней, а впереди меня бежал мой брат.

Постой, кричал я ему. Постой, Ион, а то сторож меня поймает! Но брат бежал не оглядываясь, он не хотел остановиться. Постой, брат, обожди меня!.. Я падал, поднимался, снова падал и снова поднимался, и расстояние между мной и тем, кто преследовал нас, сокращалось с каждым шагом. Я слышал густое зловонное дыхание, настигавшее меня, и мои ноздри трепетали от запаха чужого пота. Мне ничего не оставалось, как, резко остановившись, броситься под ноги страшному великану. Но странно, он перепрыгнул через меня, легко, не глядя, и помчался дальше. Мой брат Ион удирал но косогору, спотыкаясь и жалобно взывая к маме, а может быть, и ко мне, я не мог разобрать толком, потому что смотрел только на того человека. Я как будто знал его, он был из тех, у кого мы не раз воровали черешни. Но я не мог понять, почему он гонит моего брата не в сторону села, как бывало всегда, а наоборот — вверх по холму, к садам и дальше, прочь, прочь! И еще больше поразил меня угрожающий крик этого человека: сливы! Я тебе задам слив! Я тебе пропишу сливы! Мой брат, быстро перебирая ногами, медленно поднимался к вершине холма, а за ним по пятам бежал человек-гора. Я увидел, как он оседлал моего брата и стал набивать ему рот сливами, розовыми сливами-близнятками с пепельным серым налетом. Ион пытался кричать, но не мог и только дико вращал глазами, все больше вылезавшими из орбит по мере того, как человек-гора набивал ему рот. Мама, мама!.. Я отчаянно бил кулаками по темени, по шее, по спине человека-горы, но он даже не замечал меня. Тогда я огляделся вокруг и увидел большой острый камень. Схватив его, я зажмурился и ударил изо всей силы. Тут же (я почувствовал это пальцами) откуда-то хлынул поток теплой воды, широкий, мощный, он залил мое лицо, потек по груди, по телу… эта вода словно вымывала меня из глубин пропасти, в которую я между тем продолжал погружаться. Я хотел пошевелить руками, открыть глаза, увидеть, куда несет меня благодатное течение, но глаза не открывались и тяжелые руки не слушались. А вода текла и текла, мягко выталкивая, вынося меня наверх, и я снова услышал слова, множество слов, звучавших вокруг.

Вода нужна, люди добрые, вода, а то и этот пропадет… Вода-то вода, а где ее взять?

Что же ты делал все это время, Ион, брат мой? Я хотел отвлечь его от его жажды.

О, ответил мой брат Ион, лучше не спрашивай. Я искал нашего отца.

Отца?

Да, отца.

И ты видел его?

Да, видел, но говорить не говорил… Он был слишком далеко. Он все время пытается пробиться к мосту, к нашему селу, но не может, не может…

Как, под водой? Под водой?

Да, брат мой… Отец уже много лет обретается вблизи нашего села, но он плывет против течения, как все мертвые, как все наши мертвые, как все павшие на войне, но не может, не может достичь моста. Все они доплывают до поворота реки, а дальше не могут…

Как же так, брат мой?..

О, не спрашивай! Я устал… я скажу тебе, но мне холодно, и я устал… Я скажу, я должен сказать.

Не спеши, брат мой, отдохни… отдышись…

Я уже отдохнул… слушай: отец не может приблизиться к селу. Я видел его неподалеку от моста, видел, как он пытается доплыть до него, как тянет руки, чтобы ухватиться за столб, но не может. Вода бьет ему в лицо, врывается в рот, в нос, в уши, толкает его, сносит вниз…

Ты хочешь сказать, что и сегодня, перед тем как вода ушла из реки, наш отец был здесь, неподалеку?

Да, брат мой… Павшие на войне… Как только я попал туда, в глубину, я увидел отца… он плыл под водой… но ему ни разу не удалось приблизиться к мосту.

А он, брат мой, он тебя видел?

Не знаю… думаю, что нет… Плывет, плывет… домой хочет, вот что!..

А что же ты, брат мой, что же ты не приблизился к нему, не рассказал о нас, не помог вернуться? Почему не сказал, что мы… что я, что мама…

Нет, брат мой, он никогда не вернется, и никто ему не может помочь… Я пытался… напрасно, все напрасно. Меня держал гвоздь на столбе под мостом… Но отец всегда здесь, всегда неподалеку. Он близко, но вода сносит его с каждым днем все дальше и дальше. Понемногу… но все дальше и дальше.

Как же, брат мой? Мама! Ты слышишь, мама? Отца сносит вода!

О, не кричи, брат мой… У меня болят уши, в них шумит вода, в них шуршит ил… До сих пор я слышал ваши голоса издали, и то редко, очень редко, когда вы купались или когда кто-нибудь проходил по мосту, но, не знаю почему, когда вы проходите по мосту, ваших голосов почти не слышно, а если слышно, то очень плохо, они звучат как эхо из бочки. Я слышу только шаги, вот так: бум-бум, бум-бум, точно где-то бьет барабан, и от этих звуков у меня болят уши. Я много раз пытался окликнуть вас, попросить, чтобы вы ступали полегче, но вы тоже не слышали меня. По правде говоря, я и не мог кричать громко, потому что с тех пор, как я ушел на дно, вода объяла меня и заполнила мое тело. Но я пробовал кричать. И я хотел вас слышать. Особенно зимой, когда тяжкий лед сковывал меня в песке и травах… О, я уже не надеялся когда-нибудь снова встретиться с тобой, рассказать об отце… я чувствовал, что и меня скоро унесет вниз! Но я держался, держался… Посмотри на мои руки, брат мой… они стали длинными, как жерди. Посмотри на мои ноги… они распухли, как бревна, потому что я хотел вкопаться ими в речное дно. О брат мой… мне нужно вздохнуть, вздохнуть…

Ах, брат мой, отдохни немного, отдохни… Не спеши, ты успеешь, ты еще расскажешь мне все…

Нет, брат мой, позволь мне говорить, только сначала дай перевести дух… глоток воздуха… ооо!

Что болит у тебя, брат мой? Что болит у тебя сильнее всего?

Голова, брат мой. Грудь, брат мой! Руки, брат мой! Ноги, брат мой. Плечи, брат мой. Спина, брат мой. О брат мой… Я уже не верил, что увижу тебя. Если бы ты знал, как я хотел тебя увидеть, прежде чем вода унесет меня вниз!.. Были минуты, когда отец оказывался совсем близко, и меня тянуло отдаться на волю течения и, проплывая мимо него, хоть раз крикнуть в полный голос, чтобы он повернул голову, чтобы понял, что это я, его сын… Я хотел рассказать ему о тебе, что ты жив и здоров, но только…

Что «только», брат мой, что «только»?

О брат мой, погоди, мне снова душно, солнце сжигает меня!

Солнце сжигает его! Мама, солнце его сжигает! Солнце!.. Не кричи, брат мой, умоляю тебя, не кричи. Кого ты зовешь?.. О, если бы ты знал, как одиноко мне там было, как одиноко! Брат мой, брат мой!..

Где же теперь отец? Где отец?

О брат мой, не знаю… Не знаю, где он теперь, но он был там, ниже, у поворота реки… последние полгода он был там. Он боролся с водой, он без конца боролся с водой и шевелил губами, но понять его я не мог. Наверное, он кричал, что хочет домой, как и все остальные, которые не вернулись с войны…

Добрые люди! Люди добрые! Вы слышите, что говорит этот мальчик?! Наши мертвые здесь, неподалеку от моста! Но кто они? Как они выглядят?! Люди добрые!

О, говорит мой брат Ион, скажи, чтобы они не кричали так громко… Кто кричит? И зачем?.. Ни один не вернется. Мужья, которых жены ждали, уже вернулись, все до единого, а те, которых не ждали, тех теперь и ждать не приходится.

И тогда послышался голос мамы.

Неправильно! Неправда! Я ждала его! Семь лет ждала! Ждала днем и ночью! Неправда!.. Мама хватает за руки меня, брата Иона, людей вокруг… Неправда!

Скажи ей, чтобы не кричала… ох, пусть не кричит… Может, она и ждала, но ждала не до конца… отец, как и остальные павшие, был далеко, на другом конце света, и всех их надо было ждать, ждать. Они плыли сюда через весь мир, через моря и океаны, косяками, как рыбы на нерест… они пробивались к нам подземными реками, родниками, ключами, нагие, голодные… и все против течения… им нужны были долгие годы, чтобы вернуться, долгие годы… ох! Я знаю! Так говорили те, кто проплывал мимо меня по реке… и чем безвозвратнее забывали их жены, дети, родные, земляки, тем дальше уносила их река, все дальше и дальше, все ниже и ниже, все ниже и ниже… Ох, где же теперь наш отец?!

Мой брат Ион хотел привстать и оглядеться, но голова его бессильно перекатилась по траве… и все.

Брат мой, брат мой! Почему же ты не передал через этих, кто проплывал мимо тебя, что ты там, под мостом? Пусть бы отец знал! Пусть бы они ему о тебе сказали! Может, он доплыл бы до тебя! Может, вы бы ему помогли!.. О брат мой!

Ты не думай, я пытался… я говорил проплывавшим: скажите ему, что я здесь… Но они молча скользили мимо, они пролетали… Все, что я знаю, я собрал по обрывку фразы, по случайному слову, оброненному их устами… Если б ты видел, как они борются, как машут руками, как пытаются удержаться, как надеются, что кто-то протянет им руку! Ах, Ион, брат мой, молчи, молчи!.. Не надо больше говорить, отдохни… Нет, надо, надо…

Про что он, люди добрые? О каких мужьях толкует? Кто из наших не вернулся с фронта? Ну-ка, тихо! Пусть будет тихо!.. Он что-то еще говорит!

Три-четыре женщины взвыли, но еще громче заплакали их дети. Вот Оанчя, у нее двое, она вышла замуж во второй раз. Вот Стэнкуляса, у нее один мальчик, муж погиб на фронте, она тоже не стала вдоветь. Плачет Штефана, плачут дети Ребеты, заводит плач еще одна женщина…

Сжимая в руках багор, я смотрел на моего брата Иона, простертого у моих ног, а в ушах у меня звучало одно: почему не приносят вина? Почему не приносят вина?! Вина с полынью!.. Кто пьет вино с полынью, вино с полынью, тот поправляется, тот выздоравливает. Только вино должно быть с полынью, вино с полынью. Выпить вина с полынью и растереть им тело, и тогда… кровь побежит по жилам, мой брат встанет, встанет… Мама! Мама, ты слышишь брата? Вина с полынью! Мама, почему не приносят вина?.. Почему стоит Катерина, люди добрые! Чего она ждет? Катерина, ты слышишь? Чего ты ждешь? Вино с полынью спасет его… Так что же вы стоите, люди добрые? Чего ждете? Не кричи, товарищ председатель, за вином уже пошли. Пошли-то пошли, а что толку? У Гани бочка пересохла. А у него и не было вина… никогда не водилось! Куда же он побежал? А ты чего не бежишь? Я? Ты! Куда же мне бежать, человече? Говорят, все бочки пусты, все пересохли… Что ж теперь делать, люди? Солнце как стояло, так и стоит! Смотрите, смотрите!..

Но я видел только моего брата, который не видел никого. Он смотрел в небо и никого не видел… он смотрел в небо мутными, пересыхающими глазами и не видел никого, никого. Только губы его тихо шевелились.

Нет, неправда, кричала мама. Я ждала семь лет!

Я плутал, я скитался между тихим шепотом Иона и отчаянным криком мамы. Почему она говорит, что не виновата? Почему кричит, что не виновата? Я опять соскальзывал вниз, в глубину, в глубину. Была ночь, и я внезапно почувствовал, что один, и проснулся. Я не могу, говорил я себе, быть один! Каждый вечер я ложился вместе с мамой, как же я буду один? Мама, позвал я, но темнота не откликнулась. Я потрогал подушку, постель и убедился, что мамы нет. Мама, закричал я снова. Где ты, мама? Мне показалось, что она в комнате, что она просто прячется поблизости, играет со мной, хочет меня напугать. И я стал кричать, отрывисто, раз за разом. Мама! Мама! Мама, если ты не выйдешь ко мне, я заплачу! В сенях что-то зашуршало (потом, много вечеров спустя, я сообразил, что шуршали куры, ночевавшие в сенях, на чердаке), и я в ужасе укрылся с головой, мое сердце бешено заколотилось. Я укрылся с головой, мое сердце бешено заколотилось и… больше я ничего не помню. Проснулся уже утром, и, когда проснулся, мама обняла меня. Что я мог ей сказать? Мне даже стыдно стало. Я не решился открыть ей свой сон: я думал, что это было сном — то, что случилось ночью. Я только теснее прижался к ней и поцеловал ее. Она удивилась: что с тобой? Я сказал: ничего. И может быть, так все и забылось бы, если бы через несколько ночей я не проснулся снова и не увидел, что я опять один. И тогда я сказал сам себе: ходит где-то! И спросил себя: где же она ходит? Я видел по вечерам, как она раздевается, как вешает кофту и юбку в изголовье кровати и ложится рядом со мной. В одну из ночей я проснулся оттого, что услышал, как мама встала, торопливо, без света оделась и, чуть скрипнув дверью, вышла… Мне одеваться было некогда: я упустил бы ее, а отстать боялся. На дворе стояла тьма египетская, только на краю неба сонно мерцала одинокая звездочка. Куда же идет моя мама? Она бегом сошла с крыльца, босая пересекла двор и углубилась в сад. Профир, негромко позвала она, Профир! Зашуршали тыквенные листья, волосы у меня на голове зашевелились, и я опрометью кинулся в дом… А утром мама опять была рядом. Но я ничего не забыл. В нашем селе жили три Профира. Я их всех выследил. Тоакэ Профир, отец троих детей, каждое утро проходил мимо наших ворот, но ни разу даже головы не повернул в мою сторону. Я как-то нарочно закричал ему на улице: добрый день! Он, видно, удивился, но ответил: здоро́во, парнишка, ты чей? Я сказал, и он удивился еще больше. А-а, я знал твоего отца, нас вместе мобилизовали, только, видишь, я вернулся, а он, бедняга… Тоакэ Профир погладил меня по голове и пошел своей дорогой. Словом, он отпал. Оставалось еще двое. Я долго вертелся у ворот Профира Жяндрэ, что жил на окраине. Его молодая жена возилась во дворе у плиты, а его самого нигде не было видно. Голос слышался, но как-то глухо, и я никак не мог догадаться откуда. Сливка, позвал он жену. Что, Профираш, отозвалась она и вроде побежала к дому, но когда я услышал ее снова, она была рядом, в двух шагах. Профираш, закричала она, тут к тебе вроде за сливами пришли… И сразу накинулась на меня: ты чего здесь шастаешь? В дверях погреба вырос Профир: за сливами? я таких слив задам!.. Я, конечно, дал стрекача и радовался, что все обошлось, потому что, рассуждая здраво, что я мог бы сказать ему, если б он меня зацапал? Я убежал, но недалеко и видел, как Профир грозит мне от ворот здоровенным костылем: постой, пацан, попадешься… я тебя знаю, ты Катеринин сынок… Он потерял ногу на фронте. Оставался третий — Профир Стягэ. Подойдя к его воротам, я смело закричал: дядя Профир, подите на минутку! Он вышел как был, в рубахе поверх штанов, с кукурузным початком в руке, — по всему видать, что человек лущит кукурузу. Что, мальчик, спросил он, держась за поясницу; зачем ты меня звал? Опять я промахнулся: несчастный старый человек. Надо было что-то ответить, и я соврал: в сельсовет вызывают! Он посмотрел с подозрением, но буркнул: ладно, приду…

Нет, кричит мама, обрывая на себе волосы, нет! Неправда! Я ждала его! Семь лет ждала! Днем и ночью! Бог свидетель! Ни письма, ни весточки не было! Господи, чем же я грешна?..

Пришлось мне снова подстерегать маму, чтобы выяснить, с кем она встречается по ночам в саду и что за Профир, которого я не знаю, объявился у нас… Я проснулся: мама одевалась, но на этот раз я не спешил, потому что помнил место. Когда я прокрался в сад, голос мамы доносился от сарая, вокруг которого весной мы сажали тыкву. Не приходи больше, Профир, сколько раз говорить тебе. И не бросай камешки в окно. Не приходи, Профир, ради него… ради его ребенка… И я понял: это был не наш Профир, это был Профир из другого села… Он тоже сражался на фронте, а потом, уже после войны, пришел к нам и рассказал, как погиб отец: я, мол, своими глазами видел, как он умер. Неправда, кричала мама, неправда! Мой муж жив!.. И если бы это даже была правда, чего ты хочешь от меня, Профир? Зачем приходишь в мой сад?..

Не будь дурой, отвечал Профир, осенью поженимся, мало тебе? Я тоже воевал… посмотри на мою ногу!..

Неправда, кричит мама точно с другого света. Нет! Нет! Люди добрые, скажите ему! Неправда! Я ждала! Все видели! Все знают! Ион, товарищ председатель, дорогой, скажите ему! Последнее дитя я теряю!..

И я сразу услышал множество голосов, хлынувших в мои уши, как вода.

Вода! Вода! Вода возвращается! Она по щиколотки! По колени! Вода вернулась! Лягушки прыгают в реку! В колодцы вернулась вода!

И другие голоса.

Солнце сдвинулось с места! Трава зазеленела!

И голос дяди Иона, председателя сельсовета.

Хватит, мальчик, отдай багор, будь умницей! Отдай! Ушел мамин жених, уехал!.. Сам посмотри и увидишь! Какой же ты… все говорят, а ты не веришь. Мама прогнала его. Посмотри же! Разве ты не узнаёшь этих людей во дворе? Это все наши, наши…

Я их узнал, я их всех узнал. Это наши. И прекрасная заплаканная женщина, которая обнимает и целует меня, — это моя мама. Ворота заперты, и на улице не видать ни коня, ни телеги. Я отдаю дяде Иону багор. Солнце склоняется на Закат, трава зеленеет. И только кричит кто-то издали: церковь горит!

Горит!