Деревянная пушка

ЧЕРНЫЙ КОФЕ Рассказ

— Ой, да что ж он там делает?! Дим, ты меня слышишь?

— Что случилось? Я здесь.

— Где — здесь?

— В кухне.

— Сколько же можно звать!.. Что ты делаешь?

— Кофе мелю… Ты же выпьешь чашечку, верно? Чего ты волнуешься?

— Ты только одно знаешь: кофе да кофе… Я хотела что-то сказать тебе.

— Говори.

— Забыла. Тебя пока дозовешься, все на свете забудешь. Иногда мне кажется, хоть я и знаю, что это не так, но иногда кажется, что я одна в квартире… Чего ты вдруг схватился за кофе?

— Я думал, ты спишь.

— Ну и что? Давно уже проснулась… сон был какой-то такой, что я решила проснуться. И хотела тебе что-то сказать — иначе зачем бы звала?.. А теперь спрашиваю себя: что?

— Не расстраивайся, вспомнишь. Поспи еще — тебе станет лучше.

— Не болтай ерунду, я прекрасно себя чувствую. Просто досадно: было что-то в голове — и вылетело. Долго еще будешь возиться?

— Только что засыпал зерна. Знаешь, они совсем не пахнут.

— Из какого пакета взял?

— Как из какого? Из того.

— Из какого еще «того»? Если из того, что на буфете, то можешь молоть дальше, — я к нему не притронусь.

— Да какая разница, откуда взял? Разве есть другой?

— Я тебе говорила, и, насколько помню, говорила не раз: не трогай пакет на буфете. Его давно пора выбросить, но, пока я этого не сделаю, никто не сделает. Пакет порван, зерна впитали кухонные пары, запахи других блюд… естественно, из них не сваришь хороший кофе. В буфете, за вареньем, есть еще пакет.

— Ты права, кофе тут и не пахнет.

— А я о чем толкую?

— Так что же — выбросить?

— Что выбросить? Ох, опять ты сейчас глупость какую-нибудь…

— Ну, эти, из мельнички…

— А я думала — тот, что в буфете. Нет, не выбрасывай… ничего не выбрасывай. Я раздумала. Может случиться так, что в доме не будет ни зернышка, — тут-то и пригодится. Ссыпь все обратно в пакет да закрой его хорошенько… Закрыл?

— Да, но тот, что в буфете, тоже не очень пахнет.

— Не может быть! Я совсем недавно купила, последние деньги истратила. Может, тоже отсырел?

— Как же это могло быть, если купила недавно?

— Так… не знаешь? Воды налей совсем немножко, и пусть кипит на очень маленьком огне… Или вот что: оставь, я сейчас встану и сама все сделаю.

— Ты до сих пор не встала?

— Встала, конечно. Не могу же я полдня валяться в постели… Вот хотела тебе что-то сказать, но, как назло, никак не вспомню… Вода есть?

— В ванной или на кухне?

— Ты с ума меня сведешь своими вопросами! Его спрашивают, есть ли вода, а он — в ванной или на кухне? Какая разница? Ты мне ответь: вода идет из крана?

— Идет. И на кухне, и в ванной.

— Чокнулся, ей-богу… Я же не спрашиваю: где?

— Ну, поехала…

— Не я поехала — это ты меня поехал. Честное слово, голова лопается. Я хотела тебе что-то сказать, но ведь пока дозовешься… Дим, слышишь?

— Я тебе уже ответил: мелю кофе.

— Намели побольше, а то к обеду опять сядешь скрежетать своей мельницей… Так есть вода или нет?

— Есть. И горячая и холодная.

— Надо будет принять душ, чтобы косточки отошли.

— Я уже принял — холодный.

— Сколько я тебя помню, ты вечно хвалишься своим холодным душем, а все равно худой и противный.

— Противный или не противный, зато всегда в форме и продолжаю в ней оставаться.

— В форме змеи. Подумаешь, хвастун… Слушай, ты же сказал, что есть холодная вода!

— А что — нет? Нет или есть? Стема, ты меня слышишь? Есть или нет? Только что была!

— Я просто недостаточно открыла кран. Не кричи так, дай мне спокойно принять душ.

— Мойся хоть до вечера, у меня свои дела… Постой, а если тебя позовут к телефону?

— Выдумаешь тоже… Кто позовет?

— Ты уже в ванной?

— Нет, я в театре… Так кто может мне позвонить?

— Откуда я знаю? Грета, Мия…

— Мия сегодня не позвонит… мы вчера разговаривали.

— Да, она через день… дурацкая привычка. Если уж звонишь, так звони ежедневно.

— Она говорит, что за два дня собирается больше новостей.

— Ага, полный мешок! Знаешь, к чему сводятся ваши разговоры: «Что делаешь?» — «А что я могу делать?» — «Что новенького?» — «Вот кофе попили…» Может быть, Грета?

— Эта ненормальная могла бы наконец оставить меня в покое. Скажешь, чтобы позвонила ближе к обеду… или лучше после. Мы идем сегодня в кино?

— Про животных?

— Нет, от твоих вопросов хоть на стенку лезь! Ты же сказал, что взял билеты!

— Я?!

— Не заставляй меня вылезать из ванны… Разве ты вчера не ходил за билетами?

— А-а…

— А-а… Взял?

— Возьму… Понимаешь, этот фильм идет давно, и девушка в кассе сказала, что билеты всегда есть.

— У тебя все всегда есть, а когда нужно… Вот увидишь, сегодня билетов не будет. Как, по крайней мере, называется картина? Что-то насчет пустыни…

— «Песчаные каскады»?

— Пускай каскады… Так мы идем или нет?

— Идем… только нужно сперва позвонить. Эта девушка сказала, что будет лучше, если мы позвоним. Ты не знаешь номер?.. Стема! Стема, ты слышишь?

— Честное слово, голова раскалывается. Я что-то хотела сказать тебе — и вылетело. Ты не знаешь, что я хотела сказать?

— Мм… не знаю. Про фильм, нет?

— Оставь меня со своим фильмом… Что-то важное… я показать хотела…

— У тебя снова появилось то пятнышко на ухе?

— Ты меня нарочно раздражаешь? Зачем вечно напоминать о том, чего я не хочу помнить?! Принеси лучше полотенце — я уже по горло сыта твоим душем.

— Опять воды нет?

— Есть, но как бы и нету… Дашь ты наконец полотенце?

— Я его давно повесил на дверь… Ох, прости! Хотел повесить, да забыл… вот оно, на плече. С легким паром тебя!

— Иди и займись кофе — опять выкипит, как в прошлый раз. У меня что-то косточки ломит… Вот беда, никак не вспомню!..

— Может, ты хотела спросить, который час?

— Я еще не слепая — часы стоят у кровати.

— А что же ты хотела спросить?

— Во-первых, не спросить, а сказать. Во-вторых, я сама тебя спрашиваю: что?.. Балбес!

— Знаешь, дорогая, ты либо нездорова, либо не выспалась, либо еще что-нибудь… Извини, но ты еще никогда себе такого не позволяла…

— Просто ты меня плохо знаешь!

— Ну за что ты нападаешь на меня? Что я тебе сделал?

— Не хватало, чтобы ты мне что-нибудь сделал!

— Смешная… Не с той ноги встала, а валишь все на меня… Балбесом называешь.

— Я тебя назвала балбесом?

— Ну вот… теперь будешь делать вид, что…

— Милый мой, это исключено. Извини, солнышко, но с какой стати мне тебя так называть? И потом, ты ведь знаешь мои привычки, манеры, словарь… я и чужому такого слова не скажу.

— А мне сказала! Балбес, балбес…

— Все, молчи! Я подлая, я дрянь… Дим, постой там, я сейчас что-нибудь накину и упаду к твоим ногам. Прощаешь? Ну? Прощаешь?

— Хватит об этом…

— Ты у меня чудо из чудес, настоящий джентльмен. Все женщины, даже самые привередливые, должны валяться у тебя в ногах.

— Это было когда-то…

— Ладно, ладно, не скромничай!.. Так как, говоришь, я назвала тебя?

— Оставим это… никак. Мне показалось… я пошутил…

— Вот и я так думаю… я на такое не способна. Готов твой кофе? Я горячий люблю…

— Дим, Дим! Иди сюда! Скорее!

— Что с тобой!

— Вспомнила!

— Что ты вспомнила?

— То, что хотела сказать… Пожалуйста, иди и посмотри своими глазами!

— Обожди немножко.

— Чем ты занимаешься? Никогда тебя нет, когда ты нужен… Если забуду — все, до смерти не буду с тобой разговаривать. Идешь или нет?

— Иду.

— Считаю до трех… Раз… а, да ну тебя ко всем…

— Если сказал: иду, — значит, иду. Не можешь секунду подождать?.. Ну?

— Что — ну?

— Ты хотела что-то показать мне… Что случилось?

— Ничего.

— Но ты же сказала, что вспомнила!

— Ничего не вспомнила и ничего не хочу… Ты свободен! Можешь идти и возиться со своими книгами.

— Уже надулась… Я пришел, а ты опять сердишься. Ты неузнаваема с утра. Успокойся, пожалуйста. Не хочешь говорить — не надо. Возьми себя в руки и собирайся: пора в кино…

— Вот что я хотела показать!.. Ну, куда ты, прости господи, смотришь? В окно смотри!

— А что? Ничего там нет.

— Я отсюда, из постели, вижу, а ты говоришь: ничего нет. Присмотрись как следует… Что изменилось?

— Да как будто все по-прежнему… Промтоварный на учете?

— А когда он не на учете?

— Так что же ты от меня хочешь? Вон мальчишка на самокате, вон женщина с сумкой… А, там новые занавески, так?

— Опять ты меня злишь… и заставляешь вставать. Как, прости меня, можно не видеть, если это и слепому видно?

— Стема, не дави мне на психику. Хочешь сказать — скажи, нет — я займусь своими делами.

— Чудак! Посмотри и скажи, что изменилось в ландшафте, вернее — что меняется? Только внимательно… ну?

— Ничего не вижу… Извини, у меня голова болит…

— А не видишь, что новый дом строят?

— Где? Что ты выдумала?

— Посмотри-ка еще раз… Видишь?

— Знаешь что, Стема…

— Внимательно! Там, за магазином, на пустыре…

— Решительно ничего нового. С чего ты взяла?

— А колышек видишь?

— И все?

— Что ты так на меня смотришь? На стройплощадку смотри.

— Ты сегодня или не выспалась, или…

— Радость моя, я всегда всем говорила, что ты гений, что у тебя железная воля, что… но упрям ты, как сельская баба. Я тебя носом тычу, а ты не желаешь видеть. Мне, между прочим, уже с утра ясно, что там начинают строительство.

— Обыкновенный колышек.

— Вот именно. А с чего начинается стройка?

— Уж не знаю, что и сказать…

— Споришь ради спора. Я своими глазами видела, как его заколачивали…

— Но там нет ни души. А стройка — это люди, машины…

— Были люди, была машина. Вылезли, обмерили участок, забили колышек и уехали. Их было четверо, с папками, с длинной рулеткой.

— Ну и что?

— Как — что?

— Я говорю: ну и что, если там будут строить?

— Ага, значит, ты согласен?

— Я не согласен, но допустим… Дальше?

— Я хотела, чтобы ты увидел, как меняется вид из наших окон.

— Ну?

— Этого мало?

— Стоило с утра нервы тратить… у тебя криз.

— Скажешь тоже, типун тебе на язык!

— Может, и не криз. Но спектакль ты мне определенно устраиваешь.

— Дим, а у тебя нервы слабее, чем у меня.

— Я никогда и не утверждал, что сильнее.

— Да, верно… А я думала сделать тебе сюрприз…

— Если бы и правда за ночь дом вырос, тогда, пожалуй…

— А этот, думаешь, будет не взаправду?

— Пока ничего сказать не могу.

— Слушай, у тебя ни капельки воображения. Здание строится, а ты не видишь. Удивляюсь тебе, мой милый. Колышек есть?

— Есть.

— Чего тебе еще?

— Стема, ты меня не втягивай в дискуссию. Если на то пошло, я тебе как дважды два докажу, что ты ошибаешься.

— Попробуй.

— Машина была грузовая или легковая?

— «Волга».

— Значит, легковая. Почему же ты решила, что речь идет о стройке?

— Приехали, измерили, вбили колышек… Я сама видела.

— Когда речь идет о настоящем строительстве, одним колышком не обойдешься: приезжает целая бригада, самосвалы, бульдозеры, краны…

— Удивил! Без тебя знаю. Потом приедут. А это были инженеры или там прорабы. Не могут же они в одной «Волге» привезти всю машинерию. Или ты воображаешь, что…

— Ничего я не воображаю… И вообще мне непонятно, чего ты прицепилась к этому колышку. Может, и впрямь намечают построить что-нибудь… Почему бы и нет?

— Стало быть, ты признаешь?

— Место есть… давно могли застроить. Но ты-то с какой радости суетишься? С утра мне житья не даешь…

— Так строят ведь!

— Это еще будет видно. И давай решать: идем мы в кино или как?

— Идем… Но ты говорил, что сперва надо взять билеты.

— Уже позвонил. Билеты отложены.

— Какой ты милый! Если бы я вздумала снова выйти замуж и мне предложили выбирать из тысячи мужчин, я бы снова выбрала тебя… А ты?

— Спрашиваешь…

— Дай я поцелую тебя — и пойдем!

— Дим, знаешь, о чем я думаю?

— О чем думаешь ты, моя радость, я не знаю, а у меня только одна мечта — поскорее оказаться дома.

— Тебе плохо?

— Да нет, все в порядке: умираю от голода… Ты слышала, как у меня бурчало в животе?..

— Где?

— В кино.

— Вот автобус!

— Ничего, поймаем такси. Ей-богу, я уже не могу.

— Как маленький.

— Мне захотелось есть в первую же минуту, когда начался фильм.

— У тебя все не как у людей.

— Почему же… я смотрел с удовольствием. А тебе не понравилось?

— По-всякому… А в общем — восхитительно.

— Ладно, поговорим дома… Ах, хоть бы одно такси показалось. Иной раз прямо с тротуара подхватывают, а сейчас…

— Можно подумать, ты всю жизнь ездил только на такси.

— Положим, не всю. Но ты посмотри на таксистов в хорошую погоду, когда люди гуляют по улицам. Кажется, сейчас схватят тебя и сунут в машину.

— Да уж…

— Ты меня не слушаешь?

— Нет, я и в кино все время думала о другом.

— О чем же, господи?

— Да об этой стройке.

— Ты, извини меня, странный человек: думаешь обо всяких глупостях.

— Если бы это была глупость…

— Зацикливаться не надо. Допустим, даже и будет стройка, тебе-то что?

— Я весь фильм о ней думала.

— Стема, не серди меня. Я тебя в кино повел, а ты… Такси!

— А деньги у тебя на такси есть?

— Ты не взяла?

— Я думала, ты взял…

— Тогда сама и извиняйся перед человеком — зря остановили.

— Вот еще барин! Не буду я перед ним извиняться… Простите нас, пожалуйста, мы раздумали, не сердитесь… Все, дорогой, но в следующий раз сам вступай в переговоры: я как-никак дама.

— Я вижу, ты опять нервничаешь из-за своего бзика.

— Неважно. Не обращай внимания.

— Мне кажется, из кино ты вышла еще более раздраженной. Я надеялся тебя развлечь, а ты…

— У тебя уже не бурчит в животе?

— Ты меня довела до того, что я забыл о голоде.

— Я — тебя?!

— Стема, опомнись! Каким тоном ты разговариваешь со мной? Да еще на улице…

— Ах, прости… у меня жуткая мигрень. Два часа думала об этом здании.

— А я повторяю: забудь, нет никакого здания, а если и будет, то к нам оно не имеет никакого отношения.

— Правда… но я пытаюсь догадаться — это жилой дом или общежитие?

— Боже, чем ты забиваешь голову!

— А разве не интересно? Одно дело — обычный жилой дом, другое — общежитие для рабочих или студентов. Для студентов даже лучше. Они тоже шумят, зато пьяных меньше. А ты как считаешь?

— Стема, я хочу домой.

— Опять голоден?

— Да… нет.

— Вроде неплохо поел. И, кстати, мою половину омлета.

— Сейчас бы я стрескал и крокодила.

— Не будь вульгарным.

— Я сказал тебе: я голоден.

— Главное, меня не ешь… Чего мы ждем?

— Автобуса… Да вот он! Давай лезть первыми, не люблю стоять в тесноте… Проходи, садись… Товарищи, тут женщины среди нас… Благодарствую… Стема, иди сюда, здесь лучше! Посиди со мной!

— Ты так кричишь…

— Опять не слава богу! Что тебе не нравится?

— Ты забываешь, что мы не дети… Нынешние молодые только того и ждут — посмеяться над стариками. Видишь, полный салон молодежи.

— Ну и пусть!

— Умоляю, тише!

— Да я и так тихо… не забудь, мой голос поставлен для театра.

— Вот именно. В театре мы говорили громко, чтобы нас слышала галерка. А в жизни — какой смысл орать?.. пардон.

— Ничего дурного не вижу. Мы были артистами и артистами остаемся. Если хочешь знать, мне и здесь, в автобусе, все кажется, что я на сцене, перед зрителями. А тебе?

— Мне кажется… что ты собрался пролить слезу в честь нашего славного прошлого.

— Слезу не слезу, а нас все-таки рано выперли.

— Кто знает, мой дорогой, когда рано, а когда — в самый раз? Я еще ни в одних мемуарах не встречала признания, что вот, мол, человек почувствовал потребность освободить место на сцене. И я такая же: умру с мыслью, что могла еще приносить пользу театру, публике… Что молчишь — есть хочешь?

— Нет, я думаю об этих песчаных каскадах. Грандиозно все-таки. В Москве, в стереокино, я видел Ниагарский водопад. Мне тогда показалось, что поток унесет меня из зала, что я не справлюсь с этой ревущей водой… А оказывается, зыбучие пески страшнее.

— Неужели ты испугался?

— Это не страх — ужас. Я не знал, что пески могут так двигаться. Я чувствовал, что задыхаюсь: эта лавина текла прямо с небес на мои плечи, на голову… как в могиле.

— Так вот почему ты вздрагивал!

— А я вздрагивал?

— Ну, плечами передергивал. Я думала, тебе холодно.

— Не то что холодно, а просто мороз по коже: миллиарды тонн — кошмар! Как они ухитрились это снять, ума не приложу. В какой-то миг мне показалось, что артист гибнет по-настоящему, без дураков, что пески затянут его…

— Это когда он бросился спасать девушку?

— Нет! Когда он ее вытащил, а сам опять соскользнул в песчаную реку. Падение выглядело непритворным. Убежден, что при съемках были и жертвы… надо полистать журналы.

— Что ты сказал?

— Говорю, интересно, где это снимали?

— Ты что, в первый раз в кино? В павильоне, где же.

— В павильоне так не снимешь…

— Ты билеты взял?

— В кино без билетов не пускают.

— Да нет! Талончики, говорю, прокомпостировал?

— Конечно. Сразу при входе.

— Хорошо… Так что ты говорил?

— Когда?

— Ты что-то рассказывал… про Ниагару.

— А-а… я просто хотел сказать, что ни вода, ни песок, ни камень никогда не производили на меня такого сильного впечатления. Если на свете действительно бывает такое, то стоит жить хотя бы ради того, чтобы один раз это увидеть наяву. Потрясающе: ни берегов, ни… Мы не проехали?

— Я думала, ты следишь.

— А ты чем занята?

— Ах, оставь меня, Дим! Ты даже не представляешь, о чем я сейчас думаю…

— Грета?

— Это ты, Стема?

— Положи трубку, я еще раз наберу тебя… Ничего не слышно… Алло, Грета?

— Да-да, теперь хорошо?

— Нормально. Где ты ходишь?

— Я? Лучше скажи, где ходишь ты? Два часа без перерыва тебе звоню.

— А что, новости какие-нибудь?

— У вас телефон не в порядке? Никто не брал трубку…

— В кино ходили, черт бы его драл.

— Ты еще ходишь в кино?

— Дим потащил меня… но не об этом речь. Послушай, я тебе звонила минут пятнадцать назад — где ты была?

— На балконе.

— А я уже бог знает что вообразила. Чуть не бросилась к тебе.

— Что-то случилось?

— Случилось. И я хочу поскорее тебе рассказать, пока Дим в магазине. Если он услышит, что я опять про это…

— Про что — про это?

— Не перебивай меня.

— Я вся — внимание: кишиневские новости стоят дорого. Валяй, дорогая.

— Грета, ты знаешь мое окно, которое выходит на улицу?

— Еще бы!

— Так вот, прямо против моего окна строят новый дом.

— Не может быть! Там же магазин.

— Ты точь-в-точь как мой Дим. Прямо Фома неверующий. Я ему показываю, а он не верит, хоть убей. И ты такая же. Тебе говорят, строится дом, а ты: не может быть!

— Ну, дальше…

— Слушай, ты чирикнутая или только притворяешься? Почему ты мне не веришь, когда я говорю, что напротив нашего дома строится другой?

— Я верю… раз ты так настаиваешь.

— Собственно, он еще не строится — пока забили только один колышек, обозначили место, где будет строиться. А этот упрямый Дим утверждает, что никакой стройки не будет.

— Пусть будет. Дальше.

— Все. Я говорю, что строится. Приезжали инженеры, обмерили площадку, забили колышек…

— Стема, дорогая, зачем ты сама создаешь себе проблемы?

— Да как же не создавать, когда…

— В конце концов, если он будет заслонять тебе свет, обменяешь квартиру.

— Сказать легко! Столько лет здесь жили — и вдруг… Но я опять же не об этом. Понимаешь, не могу убедить Дима, что стройка будет. Он стоит насмерть…

— Знаешь, Стема, если ты себе втемяшила… Дай-ка я тебе расскажу кое-что поинтереснее. Представь, наш бесценный и многоуважаемый директор, будь ему земля пухом, почтенный и распрелюбимейший… короче, его поперли!

— Ври больше!

— Газеты надо читать, лапушка.

— Как, в сегодняшней газете?! Обожди минутку, я хочу Дима обрадовать… Дим! Дим!.. Ох, я и забыла, что он в магазине. Представляешь, что с ним будет! Кто-кто, а Дим мог еще работать. В нашем театре второго такого актера не было. И что? Просто взяли и выгнали? И в газете написали?

— Ну, сама понимаешь, в газете так не пишут. И приказа еще нет. Но тут критическая статья, а это кое-что да значит, а?

— Сколько раз я просила Дима, чтобы покупал свежие газеты! Но он же упрям как не знаю кто… Постой, а чья статья?

— Подписано: Оптимист.

— Ух ты!

— Ага. Черным по белому: пьеса уважаемого и почтенного такого-то, директора нашего театра, раньше называлась по-другому. Он не переделал ни одной реплики, только изменил имена персонажей… Представляешь?

— Так и написано?

— Чтоб мне провалиться!

— Грета, сколько я тебя помню, ты всю жизнь проваливалась, и ничего… Не обижайся, я тебе верю. Так, значит, не известно, кто автор этого фельетона?

— Я же тебе сказала: Оптимист.

— Выходит, нашего директора причесал его же дружок?

— А ты не знала, что всякая дружба кончается каким-нибудь свинством?

— Все понятно: у этого Оптимиста одна несчастная пьеса, и ту играют не чаще раза в месяц. Есть все же справедливость на свете, скажи!

— Само собой. А видела бы ты, что сегодня творилось в театре! Репетиции начинаются в десять, а народ собрался уже к девяти, у каждого газета под мышкой! Все по углам — читают, шушукаются, хихикают…

— Ты из театра звонишь?

— Из театра. Битых два часа.

— Ох, как бы мне сейчас хотелось там быть… Дим!.. Ты извини, Грета, но я должна сообщить новость Диму!

— Приходите вместе.

— Дим, ты еще не пришел?.. Ну, а он-то, Грета?

— Кто он?

— Ну, он-то как воспринял?

— Бес его ведает! Как пришел, сразу заперся в кабинете.

— Но он уже знает?

— Еще бы! Заперся и ждет решения сверху. С газетой, моя дорогая, не шутят!

— Ну и отлично… А что его секретарша и прочие лизоблюды?

— Сразу отступились от него — теперь к коллективу подлизываются. А эта гусыня… надо отдать ей должное, она неплохая баба, всякие пикантные штуки про него рассказала… Да, кстати, ты помнишь Годжу?

— А кто он такой?

— Как же… известный!

— Грета, я так давно не была в театре, что…

— Годжу ты должна знать: в твоем последнем спектакле он играл милиционера — вбегал, отдавал честь, выкручивал тому подлецу руки и уводил его… Вспомнила?

— Но он только милиционеров и играл. И еще барабанщиков.

— И тем не менее, поверь, талантливый парень. Просто при этом директоре ему ходу не было.

— И что?

— О чем ты?

— Ты начала про Годжу…

— Ах да! Так вот, сегодня он показал себя настоящим героем.

— Дал ему по морде?

— Директору — по морде?

— Вообще убить надо было!

— Да ну, это уж слишком… и потом, не думаю, что такой стиль…

— Так что же он совершил, ваш герой?

— Понимаешь, Стема, мы все хихикали по углам и гримерным, но только один посмел войти к директору и швырнуть ему газету.

— Годжа?

— Он. Мы сидим обсуждаем обстановку, вдруг прибегает костюмерша: «Годжа у директора!» Мы окаменели: ах, подлец, сочувствие полез выражать! Разозлились ужасно, собрались у двери кабинета, чтобы, когда он выйдет, высказать ему общее фэ. Стоим ждем… И что же слышим? «Вон!»

— Это директор ему?!

— В том-то и дело, что нет. Он — директору.

— В каком смысле?

— Ты слушай… Дверь распахивается, и мы видим Годжу, который показывает директору на выход, а тот сидит в кресле совершенно уничтоженный. «Вон! — повторяет Годжа и хладнокровно добавляет: — Кресло можете взять с собой, мы вам его дарим!» Представляешь? Мы его качать хотели, но он очень тяжелый…

— Да, Грета, новости потрясающие, и я не успокоюсь, пока не расскажу все Диму. Он будет на седьмом небе от радости. Дим! Дим!.. Ага, пришел наконец! Слушай…

— Дим, ты спишь?

— Нет. А ты?

— Можно я тебе что-то скажу?

— У меня из головы не идет история с директором.

— Здорово, а? Люди столько лет страдали из-за одного болвана, а кто его свалил? Первый друг.

— Боюсь, дело еще не кончено.

— Да ведь в газете написано!.. Воображаю, как они сейчас суетятся в министерстве культуры. Могу спорить, что и сам министр не спит.

— Думаешь?

— Больше чем уверена: с газетой шутки плохи.

— Молодец Годжа… Я лично никогда бы не осмелился…

— Почему? С тех пор как мы вышли на пенсию, можно себе позволить говорить правду кому угодно.

— Стараюсь уснуть — и не могу…

— Я тоже. Теперь директор насидится в приемных, так ему и надо… А вот это здание…

— Какое?

— Уже забыл? А я даже с Гретой о нем поговорила. Ты ушел в магазин, а я — шасть к телефону… И знаешь, она среагировала так же, как ты. А чего от нее ждать: она никогда не могла выучить ни одну роль и слушать собеседника тоже не научилась.

— А ты, собственно, на что рассчитывала?

— Ни на что. Но ты пойми: ей — одно, а она — другое… Ты сердишься, что я тебя разбудила?

— Я не спал, и я не сержусь. Просто мне не нравится, что ты зациклилась на этом идиотском здании.

— Все, больше ни слова.

— Не обижайся.

— Я же сказала: все.

— Ну вот, теперь я точно не смогу уснуть.

— А я сплю.

— Я бы тоже хотел, но вижу, ты все думаешь, думаешь… Боюсь, мне придется встать и заняться своими переплетами.

— А виновата буду я.

— Я этого не говорю, но больше не усну.

— А говорил, что не спал…

— Да, с одной стороны, я не спал, но с другой — голова не была забита твоими, прости, выдумками.

— Что ж, если это выдумки, то прощения прошу я. Пожалуйста, иди переплетай свои книги. Я давно поняла, что какие-то потрепанные брошюрки для тебя важнее родной жены. Не пойму только, чего ты так заводишься? Я женщина, я любопытна. Заметила что-то, обратила твое внимание… А ты из мухи слона делаешь.

— Я? Я делаю из мухи слона?!

— Неужели трудно проявить хоть видимость сочувствия? Я увидела этих людей с инструментами, увидела, как они забивают колышек… мне интересно, что будет дальше.

— Ты же сама сказала, что будет стройка.

— Вот именно.

— Отчего же ты не находишь себе места?

— Хочу знать, что́ именно они будут строить.

— Дом — устраивает тебя? И, хоть убей, не понимаю, зачем по этому поводу надо звонить Грете.

— Чего ты злишься? Я что — убила кого-нибудь?

— Я ничуточки не злюсь. Наоборот, рад, что и Грета не приняла твоих фантазий всерьез.

— Иди, иди переплетай свои книги.

— Ты не видела мою иглу с обломанным кончиком?

— Не видела.

— Снова дуешься?

— Я не видела твоей иглы.

— Она была в той книге…

— Наверно, упала на ковер. Теперь обязательно вонзится мне в ногу.

— Я вытряхну ковер.

— Только, будь любезен, не сейчас: я хочу спать, и вообще все отдыхают. Нормальные люди…

— Ты на что намекаешь?

— Ух, ощетинился… Я и не знала, что ты такой…

— Какой?

— Ну, как ежик… в конце концов, не я же тебя разбудила. И я спросила разрешения поговорить с тобой, а ты ответил, что не спишь, сам начал про директора… А я еще не решалась тебя разбудить…

— Чтобы поболтать про Грету?

— Я спросила, не спишь ли ты, только когда почувствовала, что ты не спишь… И пожалуйста, не зажигай здесь свет и в соседней комнате тоже. Если тебе приспичило среди ночи переплетать книги, иди на кухню.

— Ты же знаешь, я не терплю рваных книг.

— А зачем ты тогда позволял каждому обалдую из театра рыться в твоей библиотеке?

— Книги пишут для того, чтобы их читали.

— Не спорю. Но заметь: ни одна из потрепанных книг не связана с театром — все это романчики, в основном детективы.

— Что же ты хочешь сказать?

— То, что сказала. Если б они еще интересовались драматургией, мемуарами актеров, это было бы простительно.

— Фагур, по-твоему, тоже читал детективы?

— Фагур — нет. Фагур — актер универсальный, от бога, и он не позволяет себе отвлекаться на пустяки. И у него своя библиотека отличная… Слушай, ты уже встал… Не сваришь ли кофе?

— Не сварю.

— Благодарю, мосье, вы настоящий рыцарь.

— Не сварю, и могу сказать — почему.

— Почему же?

— Ты совсем не сможешь спать.

— Я и так из-за тебя не сплю… чашечка кофе меня успокоит.

— Даже не проси.

— Да я и не прошу… так, между прочим сказала.

— Тем лучше… спи.

— А вот это уж мое дело…

— Опять сердишься?

— Ну, сейчас я на тебя полюбуюсь… Где ты?

— Здесь, в кухне.

— Иди сюда поскорее. Ну?

— Что?

— Посмотри в окно… Что ты теперь скажешь?

— Мда… ты была права.

— Видишь, а ты не верил!

— Теперь верю.

— А я была уверена с самого начала, хотя, признаюсь, твоя и Греты реакция заставила меня засомневаться. А теперь все ясно. Знаешь, я уже два часа не свожу глаз с площадки.

— Стема…

— Перестань, мне так и так не спалось, я хотела убедиться, права я или нет. Вон, видишь, машина стоит чуть в сторонке… цвета кофе с молоком… это та самая. А за ней приехал и грузовик с котельцом, так что… прочь тревоги, прочь сомненья.

— Я уже не сомневаюсь.

— Вот увидишь, будут еще машины.

— Раз привезли камень, значит, будут. Зависит от того, какое здание собираются строить. Если большое…

— Какое бы ни было, главное — будут строить, вернее — уже строят. А ты упирался, прости меня, как осел.

— Хватит тебе… «упирался»… Я же еще не видел стройки.

— А теперь видишь?

— Вижу.

— Строят?

— Строят…

— Поцелуй меня.

— Могу и поцеловать. Пожалуйста.

— А если без «пожалуйста»?

— Пожалуйста без «пожалуйста».

— Кофе есть?

— Подогреем.

— Холодный?

— Так… тепленький.

— Слушай, если холодный, подогревать не надо. Я как раз выпила бы холодненького.

— Тогда я поставлю его в холодную воду.

— В воду долго. Поставь в морозилку, очень прошу.

— И просить не надо: я сам выпью холодненького.

— Странно. Ты никогда не любил холодный кофе. Что за новости?

— Помнишь день рождения Греты?

— Ну?

— Ты уснула…

— Не одна я… Согласись, это было ужасно утомительно: танцевать уже никто не хотел, анекдоты рассказывать — тоже.

— Словом, ты спала, а я проснулся… жажда мучила. Я чувствовал, что чашечка кофе привела бы меня в норму. Прошел на цыпочках в кухню, смотрю — кофейник. Хотел подогреть, а потом махнул рукой и выпил так. И с тех пор — восхищаюсь тобой.

— Не понимаю.

— Ты и раньше пила холодный кофе, а я даже не подозревал, что это так вкусно.

— Не надо было вертеть носом, когда я предлагала.

— Нет, я и сейчас предпочитаю горячий, но чашечка холодного кофе — тоже вещь.

— И мне больше нравится горячий, но иногда…

— Иногда холодный кофе творит чудеса. Мне сегодня с утра так хочется пить… еле дождался, пока ты проснешься.

— Дурачок, мог бы выпить и один.

— В одиночку пьют только пьяницы. Шутка.

— И к тому же я не спала.

— Я-то не знал, ходил тихо-тихо… словом, давай по кофейку. Может, все-таки подогреть?

— Нет, сегодня мне хочется холодного.

— Тогда прошу на кухню.

— А здесь нельзя?

— В постели?

— Почему бы и нет?

— А если опять уроним чашку? Ты же помнишь, как плохо это отстирывается.

— Не уроним.

— Ладно, сейчас принесу.

— Понимаешь, отсюда видна стройка, так что, если ты не против, можно вместе последить, что там будут делать дальше.

— Ничего особенного. Привезут еще камня, потом начнут выкладывать стены. А в общем, я согласен, мне тоже любопытно. Принести тебе и сухарик?

— Спасибо, не надо… Где поднос?

— Я не взял…

— Дай хоть блюдечко. Как бы в самом деле не накапать.

— Вот оно.

— Мерси.

— Так что, говоришь, делается на нашей стройке? Изменилось что-нибудь?

— Сначала попей немножко и еще раз убедись, что такое холодный кофе. Эликсир жизни!

— Эликсир бессмертия!

— Не пей большими глотками. По капельке… как птички… Ну?

— Ты всегда знала, чего хочешь.

— Признаешь?

— А куда я денусь? Сдаюсь…

— Отныне и впредь… А этот, который руками размахивает, он кто — бригадир?

— Не знаю. Может, прораб, а может, сам архитектор.

— Это не важно. Факт тот, что он над ними старший.

— Знаешь, Стема, я сомневаюсь, будут они строить или нет…

— Опять?

— Что — опять?

— Ты уже собственным глазам не веришь?

— Верю, но я не думаю, что это будет большое здание. Если бы они собирались строить многоэтажку, то сначала вырыли бы котлован, заложили фундамент…

— Все будет.

— Непохоже, чтобы они собирались копать. Нужен экскаватор, потом забивают такие здоровенные штуки… А там пока ничего, кроме колышка, нет.

— Сам же говоришь — пока.

— Это может быть и какое-нибудь пустячное строение, например, киоск.

— Киоск? За магазином? Не смеши меня. И посмотри, сколько там вокруг еще места.

— Мда, может быть, ты права, но я оговорился. Я имел в виду не киоск, а такую… конуру, знаешь, откуда провода лезут… А, вспомнил! Это называется трансформаторной будкой.

— Не думаю. Слишком много рабочих, не меньше двадцати человек. А если бы речь шла о трансформаторе, обошлись бы двумя-тремя… Смотри, еще одна машина едет.

— Ничего, скоро мы все узнаем… Ну, что будем делать сегодня? Подождешь звонка или пойдем погуляем?

— И то и другое.

— Как это?

— Подождем, пока она позвонит, а потом погуляем.

— Как бы книжный не закрылся… я бы хотел заглянуть.

— Заглянешь после обеда.

— И то верно… Еще кофе?

— А разве есть?

— Для тебя — да.

— Мерси еще раз.

— Хватит?

— А тебе?

— Пей, пей ты.

— Нет, дорогой. Держи чашку, я тебе отолью.

— Стема…

— Не спорь. Дай сюда чашку… вот так.

— Но тебе же ничего не осталось.

— Поровну.

— Хорошо. Впредь я буду иногда готовить холодный кофе.

— Знаешь, мне что-то есть захотелось.

— Я же предлагал тебе сухарик.

— После холодного кофе у меня всегда волчий аппетит.

— Я давно заметил. Вот и думал, что сухарик…

— Сухарик… дал бы лучше бутерброд.

— Свинина очень жирная.

— Ничего… нет, ты прав дай лучше печенюшку. Для мяса еще слишком рано… и я чувствую, что толстею.

— По тебе не скажешь.

— Ты-то не скажешь, но я чувствую.

— Это у тебя очередной идефикс.

— Вот что: мы в городе зайдем в кафе и поедим плотнее… Дотерпишь?

— Я-то — да, а вот ты…

— Надеюсь, Мия не заставит нас ждать уж слишком долго.

— Должен заметить, что эти ваши перезвоны мне смешны. Вы как на службу ходите.

— Ничего смешного не вижу.

— Я не в том смысле, но иногда мне кажется, что ты слишком зависишь от Мии и Греты.

— Грета звонит каждый день.

— Вот именно. Могла бы и пореже.

— Но они мои подруги.

— Еще бы, еще бы… А не зайти ли нам в театр?

— Узнаем, как там и что… Да?

— Вообще интересно, что у них делается после статьи.

— Вот послушаем, что скажут Мия и Грета. Грета еще не звонила.

— Это было бы слишком… сейчас только девять.

— Ах, вот как? Тогда встаю… возьми чашку… мерси.

— Стема, вынужден тебя огорчить.

— Что там стряслось?.. Где ты, Дим?

— В твоей комнате, у окна.

— Сейчас приду, только молоко поставлю на огонь… Ну, что у нас новенького?

— Я же сказал: придется тебя огорчить.

— А в чем дело?

— Не двигается работа на твоей стройке.

— Ага, значит, ты тоже туда посматриваешь… Любопытство заедает?

— Так… я случайно.

— Все на свете случайно. Случайно я заметила, что появилась машина, случайно увидела, как забили колышек, и так же случайно начала поглядывать туда все чаще.

— Но там ничего не изменилось, видишь?

— Вижу. С тех пор как привезли эти несколько машин котельца, никто больше не показывался ни вчера, ни позавчера.

— Вчера и позавчера я не смотрел, а сегодня… Вывалили камень — и все. На стройках так часто бывает: начнут и бросят.

— Надеюсь, здесь такого не случится. Раз уж привезли камень… Ты знаешь новый дом возле стадиона?

— Шестнадцатиэтажный?

— Остальные все старые.

— Ну?

— Можешь мне сказать, когда его построили?

— Вроде в прошлом году.

— Но сам ты там был?

— А чего мне там искать?

— Вот. А его возвели за одну зиму. Так и здесь будет. Если бы только знать, что́ именно они задумали строить…

— Не помешало бы столовую… кафе далеко.

— Ты тоже об этом подумал?

— Понимаешь, мы-то с тобой обедаем дома, но ведь есть люди, которым просто некогда готовить. А когда еще и поесть негде — это просто бедствие.

— А нам разве плохо было бы? Не всегда охота возиться с кастрюлями, а тут — перейди дорогу и ешь на здоровье. Но, может быть, это и не столовая: слишком далеко от центра, кто сюда пойдет обедать? Скорее — магазин.

— А как же наш промтоварный? Он, правда, маленький, но…

— Устарел. Приходится нагибаться, когда входишь. Ты там давно был?

— Уже не помню.

— Я — месяц назад. Боже, какое убожество! Темно, сыро, грязно… там даже новые вещи кажутся ношеными.

— Нет, не скажи, и от такого магазина есть польза. Раз в год зайдешь купить спичек, и то… Все-таки не в центр тащиться. А представь себе вместо магазина рабочее общежитие…

— Упаси боже… лучше уж магазин. Может, и товары появятся.

— Но мы увлеклись, моя радость. Пока что там просто пустырь, и зря я с тобой тут ошиваюсь…

— Мне не нравится это слово.

— Но оно же из пьесы…

— Прошу тебя… оно так вульгарно.

— Я, собственно, хотел сказать, что зря трачу время у окна. Не было никаких проблем, а теперь сразу сотня: будут ли строить? когда? что?

— Ничего, узнаем и успокоимся… да мы тут и не… ошиваемся.

— Прости, дорогая, но ты именно это и делаешь.

— Я мельком…

— Да и я хорош гусь… Ты два дня молчала, так я сам начал посматривать, что да как.

— Увы, ничего.

— Потому-то я тебя и позвал.

— А теперь придется мне тебя огорчить.

— Давай.

— Оденься, соберись, потом скажу.

— Говори что хочешь, я с места не сдвинусь. И имей в виду, что за фруктами стоять не буду: в такую жару очереди не для меня. К вечеру — пожалуйста.

— При чем тут фрукты! Неужели ты ничего не чувствуешь?

— Горит что-нибудь?

— Дышать нельзя от этого запаха. Как ты полагаешь, сколько часов должна кипеть одна маленькая джезва?

— Кофе?! Что ж ты, не могла выключить?

— Ты хотел огорчить меня, а выходит — я тебя огорчаю…

— А без кофе один раз нельзя?

— Ни в коем случае.

— Стема, если я опять увижу, что ты уставилась в окно… Почему я должен из-за тебя ни свет ни заря топать куда-то?

— Купишь пару пирожных.

— А еще что? Подумай хорошенько, чтобы потом не ворчать.

— Если будешь тянуть, я обязательно еще что-нибудь вспомню… вот, кстати, подсолнечное масло кончается.

— Это значит, придется выстоять несколько очередей: отдельно за кофе, отдельно за пирожными, отдельно за маслом… А еще за чем?

— О господи! Еще — за молоком.

— Ага, и у тебя молоко сбежало!

— Долго ты будешь собираться?

— А деньги ты мне дала?

— Кошелек у тебя.

— Здравствуйте, я ваша тетя! А кто вчера считал деньги?

— Ах да, вот он, на холодильнике.

— Проветри здесь, пока я приду: этот букет запахов слишком ярок — молоко, кофе, газ…

— Еще издеваешься…

— Ну что ты! Я никогда не смешиваю свою глупость с чужой.

— Иди, иди… Вернешься — поцелую!

— Если бы они уже начали строить, у нас было бы одной заботой меньше…

— Стема, дорогая… с тех пор как забили этот колышек, ты ведешь себя как двадцать шесть лет назад, перед первой премьерой.

— А как я вела себя двадцать шесть лет назад?

— Не помнишь?

— Премьеру помню, а как вела себя — нет.

— Жаль…

— По-моему, ничего из ряда вон выходящего не было.

— Это тебе так кажется. Ты спроси тех, кто помнит.

— Не делай из меня дурочку: я ею не была и не буду. Мне просто интересно, что там собираются строить. Не понимаю, какую связь ты видишь…

— Это было очень смешно. Припомни тот день двадцать шесть лет назад. Вечером должна была состояться премьера, первая профессиональная премьера в твоей жизни…

— Кажется, что-то припоминаю.

— «Кажется»… А я помню как сейчас. Ты проснулась и говоришь мне…

— Позволь, что я могла тебе сказать? Мы ведь еще не жили вместе!

— Хочешь сказать, что мы еще не были записаны? Да, но что касается прочего, то… пардон…

— Ложь.

— Как — ложь?

— Ложь чистой воды.

— Да что ложь-то?

— Ничего прочего не было, пока мы не поженились!

— Стема…

— Что — Стема?

— Напомнить тебе?..

— Нечего мне напоминать! Все так, как я говорю. Я тебе вольностей не позволяла. И нечего прикидываться донжуаном.

— А когда я снимал чердак у Зибельмана?

— Это было после свадьбы!

— Нет, голубка. Мы тогда еще и заявления не подали.

— А я говорю, что мы уже были записаны — и когда жили у Зибельмана, и когда потом на год переселились в общежитие…

— Ты путаешь: сперва мы жили в общежитии, а потом у Зибельмана.

— У тебя склероз. А я никогда ничего не забываю. Заруби на носу: я ни разу не была близка с тобой до того дня, пока мы не сочетались законным браком… Дебил!

— Неправда, Стема…

— Правда! И хватит меня нервировать!

— Но… Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь.

— Не пусть будет, а так и было!

— Если ты настаиваешь…

— Хватит! Не желаю больше обсуждать эту тему… Говори, что хотел сказать, и закончим. Мемуарщик несчастный, ты скоро мое имя забудешь… Так что там насчет премьеры?

— Забыл.

— Я и говорю, что ты ничего не помнишь. Ты начал про то, что утром…

— Ага… так вот, первое, что ты сделала, проснувшись…

— Ну же!

— Ты протянула мне указательный палец и сказала: укуси.

— Я?!

— Забыла? Кто же у нас склеротик?

— Не могла я такого сказать… И что? Укусил?

— Нет… ты его тут же отдернула и дала мне мизинец. Укуси, говоришь, лучше этот, да покрепче.

— Дай-ка гляну, нет ли рубца… ты ведь был зубастый, как жеребец.

— Не ищи. Я и его не укусил.

— Пожалел?

— Нет. Просто ты отдернула. Ты решила, что лучше всего будет, если я укушу тебя в нижнюю губу.

— Ну, это уж ты врешь… глупости какие!

— Так было. Ты сказала, что хочешь запомнить этот день навсегда, а значит, нужно, чтобы показалась кровь.

— Брось молоть ерунду!

— Так было, Стема.

— Не помню.

— Ты не можешь помнить, потому что я и в губу тебя не укусил.

— А знаешь, мне ведь и правда было бы приятно иметь какой-нибудь памятный знак, так сказать, свидетельство моего дебюта. И именно от тебя, дурачок.

— Он есть.

— Есть? Где?

— В одном месте…

— Дим, если тебе нечего делать, займись своими книгами, а меня оставь в покое.

— Он есть. Я укусил тебя… в затылок… под волосами…

— Ты вампир! Вурдалак! Разве нормальный мужчина станет кусать женщину в затылок?

— Ты так хотела.

— Я?!

— Ты. Я уже хотел прокусить тебе губу, а ты как отскочишь: нет, ни за что!

— Да, я была такая… чтобы какой-то мужчина ко мне прикасался… брр!

— Я не какой-то!

— Не важно.

— И потом, это было уже после того, как мы не одну ночь провели вместе…

— Ты глуп как мул. Я сказала и повторяю: до того дня как мы поженились, я не подпускала тебя ближе, чем на один поцелуй.

— Ты не потому отскочила. Ты испугалась, что если я укушу тебя так, как ты просила, то на премьере не сможешь выговорить ни слова.

— Разумно.

— Ну вот. Короче, ты сказала: кусай в затылок.

— А ты и рад стараться!

— Я не хотел…

— Ну да!

— Клянусь чем хочешь! Но ты была как сумасшедшая: кусай да кусай… Словом, мы сошлись на затылке.

— Тебя послушать, так…

— Клянусь… Ты мне еще влепила пощечину…

— Я?! За что?

— За то, что я не хотел тебя кусать.

— А знаешь, что-нибудь в этом роде не исключается. Я ведь была такая…

— Словом, ты мне врезала, и тогда я тебя укусил, причем укусил так, чтобы впредь ты не распускала руки.

— Кретин!

— Да ладно, что было — прошло… а шрам остался.

— Значит, первая премьера все-таки пометила меня! Он большой?

— Теперь уж совсем маленький… зарос. Случается, когда ты спишь спиной ко мне, я его тихонько трогаю.

— Хочу сейчас же посмотреть… дай зеркало.

— Пожалуйста. Стань перед большим, а смотри в это.

— Где же?.. Действительно… Теперь я вспомнила. Знаешь, как больно было? Но и я виду не подала… Дим, я что-то разволновалась, совсем как тогда.

— С чего я и начал…

— Молчи, не профанируй дорогие воспоминания… Поцелуй его… нет, укуси, только осторожно… Эх ты, недотепа!..

— Дорогая, что с тобой?!

— А что такое?

— В каком ты виде?!

— Ничего страшного… дай полотенце.

— Где ты была? Ты вся в грязи…

— Я же просила: дай полотенце. Или нет, не надо, я сразу пойду в душ.

— Посмотри на эти полы… Ничего себе!

— Можно подумать, что их моешь ты, а не я. Успокойся.

— Нет, Стема, в душ ты не пойдешь, пока не скажешь, где была. Я весь извелся! Ты же сказала, что идешь к…

— Приму душ, потом скажу.

— Я не знал, что и думать!..

— Может, разрешишь мне остаться одной? Я хочу раздеться.

— Что с тобой происходит в последнее время? То ты меня доводила с тем зданием, теперь…

— Теперь тоже.

— Как, ты не выбросила из головы эту дурь?

— А что тебя удивляет?

— Но ведь дождь! Ты сказала, что идешь к Грете. Уже не говоря о том, что мы решили поставить крест на этой чертовой стройке.

— Я и была у Греты.

— А вид такой, словно стадо пасла.

— Извини, но твои деревенские сравнения меня не впечатляют. Я никогда не жила в селе и ничего в этом не понимаю.

— А что понимать? Ты в грязи с головы до ног.

— Вполне естественно.

— В каком смысле?

— Кто ходит по земле, поневоле пачкается.

— А где ты нашла в городе землю? Асфальт взламывала?

— Я уже объяснила: я была там, на стройке.

— Клянусь, я однажды взорву ее к чертовой матери. Что ты там искала? Ведь и отсюда все прекрасно видно.

— Видно, но не все.

— О чем ты?

— Так… Если до сих пор мне кое-что было неясно, то теперь я просто ничего не понимаю.

— Извини, но ты сумасшедшая. Я, может быть, тоже иногда говорю глупости, но ты становишься просто невменяемой. Мало того, что ходишь бог знает где, пачкаешь платье, рвешь обувь… после всего приходишь и сообщаешь, что еще больше запуталась. Что все это значит?

— Если ты будешь кричать, я ничего не скажу.

— И не надо!

— Подумай…

— Меня такими штучками не проймешь.

— А разве ты не сгораешь от желания выяснить, что мне удалось разузнать?

— Повторяю: меня это не интересует.

— А попробуй все-таки спросить меня.

— Не имею ни малейшего желания.

— Дело твое… Выставь, пожалуйста, мои туфли посушиться.

— Не хочу.

— Что ж, я сама…

— Дай сюда!

— Ты так мил… и это платье, будь добр, повесь на балконе, а мне принеси голубое. Только не устраивай беспорядок в шкафу. Да, это оно… Но почему ты его швыряешь?

— Я с тобой не разговариваю.

— Ребенок, честное слово… Лучше признайся, что тебе не терпится расспросить меня…

— Я жду, жду, места себе не нахожу, Грета говорит, что ты давно ушла, автобусы проходят, один, другой, третий… Я то в дом, то из дома, бьюсь головой об стенку…

— Бедный мой! Надо было посмотреть в окно.

— Что?

— Надо было просто посмотреть через дорогу, и ты бы увидел меня…

— Прости господи, вроде взрослая женщина, если не сказать больше… Что ты там искала?

— Интересно…

— Ну что там может быть интересного? Не строят — ясно? Не строят! Сколько времени прошло?..

— Я хотела сама убедиться в одной вещи…

— Ну в чем же, в чем? Я прямо не знаю, что сейчас сделаю!

— Ты сейчас похож не на ежа, а на льва.

— Прекрати!

— Молчу, молчу…

— Нет, молчать я тебе не дам. И сам не буду. Отвечай: что ты там искала? В такой грязи, в такую погоду…

— Да мне самой не терпится рассказать, но ты не даешь вставить слова…

— Говори.

— Ты знаешь, в последние годы на каждой стройке устанавливают табличку: кто строит, что строит, когда сдадут…

— И ты полезла смотреть, что там написано?!

— А почему бы и нет? Только не полезла, а пошла.

— Довольна?

— Как сказать…

— Что же тебя еще не устраивает? Это не магазин и не столовая?

— Черт его знает, Дим, что это такое. Во-первых — никакой таблички. Камень лежит, как лежал, колышек на месте, но больше — ничего. Ах да, еще валяется лопата. И кирка.

— А ты кричала: стройка, стройка! Вот тебе!

— Пока нет, но будет.

— Ты нарочно меня заводишь? Я надеялся, что ты унялась, но вижу, опять заводишь шарманку.

— Какую шарманку? Я просто объясняю, что строить все-таки будут. Камень, колышек, кирка, лопата… да, еще молоток. Это ведь нужно зачем-то, а?

— Го-о-осподи! Я на эту тему больше не разговариваю! Можешь болтать сколько хочешь и с кем хочешь, но, умоляю, не со мной!

— Зря ты сердишься. У меня есть более печальная новость… Молчишь? А ведь ты по натуре страшно любопытен. Не бойся, со стройкой это не связано.

— Меня никакие новости не интересуют, ни печальные, ни веселые. Я готовлю еду, жду, волнуюсь… Подожди, я тебе тоже устрою что-нибудь в этом роде. Тогда ты поймешь, что значит ждать!

— В конце концов, я задержалась не больше чем на четверть часа. Я, если хочешь знать, для тебя старалась: мне невтерпеж было видеть, как ты целыми днями маешься у окна. И вот благодарность…

— Четверть часа — это вечность, когда ждешь!

— Ух, какой афоризм! Теперь я вижу, что ты меня по-настоящему любишь.

— А то ты раньше не знала.

— Я догадывалась, но чтобы настолько… дай поцелую.

— Отстань.

— Мм, ну не будь таким… Постой, еще разочек за печальную весть, которую я принесла…

— Что-нибудь ужасное? Я чувствую.

— Вот видишь, ты таки любопытен… Но сперва поцелую.

— Ты всегда целуешь меня так, будто мы на сцене.

— А клялся, что любишь… Изменщик!

— Речь не обо мне, а о тебе.

— Что ж, тогда считай, что этот поцелуй был последним. Я не кусачка какая-нибудь, я приличная дама… А новость, так и быть, расскажу.

— Еще бы ты не рассказала! Нет таких дам на свете. Ну, давай!

— Знаешь, что случилось в театре?

— Догадываюсь. Директора не выгнали.

— Хуже! Выгнали Годжу!

— Невероятно!

— Факт!

— Но ведь газета…

— В газету поступил официальный ответ, что данные, изложенные в статье Оптимиста, не подтвердились.

— Но может быть, еще не все потеряно?

— Повторяю тебе: Годжа вылетел! А пьесу Оптимиста вообще сняли с репертуара.

— Объективно говоря, это не такая уж большая потеря для театра.

— А субъективно?

— Я сто раз тебе говорил: о театре нужно забыть. Мы пенсионеры. Прошлого не вернешь. Впереди… ты сама знаешь что. И вообще — во всем виноваты Грета и Мия.

— Они-то при чем?

— При том! Носят на хвосте новости как сороки, будоражат нас… Не знаю, как ты, а для меня лично это кончится инфарктом. Только я смирюсь, только внушу себе, что все кончено, что грезить не о чем, как звонит какая-нибудь из них, — и все сначала… Не желаю! Хватит! Точка!

— Ты говорил, что приготовил еду…

— Да. Но я не хочу есть!

— А я… ну просто как волчица!

— Стема, это ты?

— Я, Мия.

— Почему у тебя такой голос?

— Какой?

— Словно ты больна… Или, не дай бог, Дим?

— Дим спит… Говори тише, а то у меня в ушах звенит.

— Держи трубку дальше от уха… Чего ты такая вареная? Правда ничего не случилось? Постой, мне Грета что-то такое рассказывала. Говорила, что Дим страшно сердит на нас.

— Не на вас.

— Как же не на нас, если Грета мне сама сказала, что ты ей сказала, что он кричал, чтобы мы больше не звонили и не тревожили вас театральными новостями?

— Нет, вы ни при чем… и говори, пожалуйста, тише…

— Да, но ты же со мной разговариваешь!

— А ты говори тише… Нехорошо, если мы его разбудим.

— Ага, ты боишься, как бы он не узнал, что я тебе звонила!

— Наконец-то дошло!

— Что?

— Наконец-то, я говорю, дошло… Дим невыносимо устал, его уже ничто не интересует. Новость насчет директора его доконала.

— А ты сказала ему?

— Еще на прошлой неделе.

— Видишь!.. А если б он еще узнал, что у нас сейчас творится! Обожаемый и бесценный разделывается со всеми вместе и с каждым в отдельности. Вызывает людей к себе и допрашивает, кто и что говорил, когда вышла статья.

— Ужасно… Но и естественно.

— То есть как?

— Можно было ожидать, что он начнет мстить.

— Да разве его кто-нибудь из коллектива трогал? Просто народ вздохнул полегче, когда узналось, что хоть кто-то его не боится. Вот и все.

— Именно этого он вам и не простит.

— Скажу тебе по секрету, что я подумываю перейти в другой театр… может быть, в Театр киноактера.

— Мия, не делай этого!

— Стема, не кричи так! Ты же сама сказала, что Дим…

— Да-да, спасибо… и все-таки я тебя настоятельно прошу: не делай этого, послушайся меня. Великие актеры всегда оставались артистами театра. Не забывай, театр — это лицо мира. Я за свою жизнь не достигла, может быть, бог весть каких вершин, но кое-что все же поняла. Все мои однокурсники, которые увлеклись кинематографом, профессионально деградировали, все! Возьми хоть Гогу. Какие надежды он вселял! А чем кончилось?!

— А Дада?

— И только ли Дада? Пальцев не хватит сосчитать их. Я не говорю, что я Комиссаржевская или Сара Бернар, но даже теперь, на пенсии, театр для меня — все.

— Да, ваш уход был большой ошибкой.

— Молчи, Мия, у меня сердце разрывается… А посмотри на Дима. Он еще сегодня стучал кулаком, в том смысле, что не желает слышать слова «театр». Днем и ночью переплетает книги, а иной раз начнет листать — и задумается. Ох, как же мне его жалко! А я еще морочила ему голову этим делом…

— Ты про… здание?

— Угу.

— А что, разве его не построили?

— Откуда…

— Да, Стема, тебя, как говорится, пороть некому. И что тебе втемяшилось? Словно не актриса, а бог знает кто… И от всего этого Дим слег?

— Слег? Типун тебе на язык! Он просто отдыхает… может быть, читает. Так или иначе, опять закрылся в библиотеке… Как поживаешь вообще?

— Да как… обыкновенно. Честно говоря, у меня волосы дыбом встали, когда Грета рассказала… Как вы могли, говорит, навсегда отрешиться от театра?

— Что конкретно она сказала тебе?

— Конкретно? А ты не знаешь?

— Говори.

— Во-первых, предупредила, чтобы я звонила вам пореже… потом — чтобы старалась не затрагивать театр… Стема, ты же сама все знаешь! И Дим тоже. Теперь и поболтать не с кем, отвести душу…

— Не расстраивайся, Мия. Дим просто раздражен. И его можно понять. Мы оба как-то не в себе. Я, видишь, заклинилась на этом идиотском здании: каждое утро просыпаюсь с мыслью, что сейчас открою глаза, а оно уже стоит. Иногда мне кажется, что так и есть. То магазин вижу, то столовую. Однажды — ателье мод… Что скажешь? Это было позавчера. Дим как заорет: «Прекрати!» Пригрозил, что вызовет «скорую» психическую… Представляешь, до чего мы дошли!

— Стема, надо взять себя в руки.

— А как, Мия? Раньше я хоть что-то читала, вязала…

— А кто тебе мешает вязать?.. Кстати, у меня есть прекрасный французский роман… Мишеля Бютора, слыхала?

— Осточертело мне все, Мия… Как ты думаешь, почему в то проклятое утро я глаз не сводила с этого колышка? Да потому, что уже не знала, куда смотреть!

— Еще бы, всю жизнь в театре. Хорошо еще, что вам дали приличную пенсию. И потом…

— Что — потом?

— И потом, Стема, разве…

— Да говори, наконец!

— Успокойся, пожалуйста… Стема, директор меня еще не вызывал, но я чувствую, что и мне недолго осталось работать до пенсии.

— Он не посмеет тебя уволить! Права не имеет!

— Как тебе сказать, дорогая… просто я не сумею так долго воевать с ним, как вы…

— Мия, не смей сдаваться! Коллектив тебя поддержит, слышишь, Мия?!

— Нет, я слишком горда, чтобы бороться. Так, может… пококетничаю немного — и сдамся… Ты прости меня, конечно, но мне не хотелось бы дойти до… не сердись, Стема.

— Мия, нам не так уж плохо, и к тому же…

— Знаю, Стема, но я не хочу. Я пришла к совершенно определенному выводу: артист должен умереть на сцене. Даже когда он уже ни на что не годен, все равно — из театра ни ногой… пусть идет вахтером, уборщицей… Скажешь, я не права?

— Молчи, Мия…

— Знаешь, что я сделаю, если он меня вызовет?

— Попросишь оставить тебя в театре?

— Что значит — попросишь? Просить бесполезно. Нет, я заговорю его раньше, чем он успеет сказать слово, прикинусь дурочкой, осыплю его комплиментами, а когда он размякнет — козырь на стол! А если и тогда откажет — пойду в совпроф. Пусть меня переведут в контролерши — этого довольно!

— Мия, сердце мое, но стыд!

— Ах, как бы я хотела, чтобы и директор так считал, иначе он не согласится! А вот если он будет думать, что это для меня унижение, что он веревки из меня вьет, — тогда я победила!.. А что касается стыда, то послушай меня, Стема, внимательно. Скажи, разве не стыдно держать контролеров, гардеробщиков, директоров, администраторов и прочих, которым просто плевать на искусство, которые просто отбывают в театре время, как в обыкновенной конторе, хозяйничают, как в хлеву, хлопают дверями, как в бане, и пьют за кулисами, как в пивнушке? Это стыдно. А вот если я, довольно известная в свое время артистка, должна буду подтирать полы за какой-нибудь, скажем, сопливой девчонкой, только что пришедшей в театр, — а ведь и мы с тобой были такими же! — если мне придется одевать или гримировать ее, носить за ней реквизит, — это, моя дорогая, не стыдно. Это почетно… Я не слишком тебя задерживаю?

— Боже упаси, ты прекрасно сделала, что позвонила. Ты ведь знаешь, Мия, что́ ты для меня значишь.

— Я и раньше звонила, но никто не брал трубку, и, признаться, я побаивалась, что к телефону подойдет Дим.

— Ну что ты! Дим — воспитанный человек.

— Мда… я так и сказала Грете, а она…

— Слушай ее больше! Она распишет…

— Ей, бедной, тоже невесело.

— А что случилось?

— Да все то же. Директор вызовет с минуты на минуту, а звездой ее не назовешь, так что…

— Ах, девушками мы бываем только раз, а звездами считаем себя всю жизнь… Все проходит, Мия, я убедилась.

— Все, все проходит, Стема.

— Но неужели ничего нельзя вернуть?

— Тебе не кажется, что мы впадаем в сентиментальность?

— Мне кажется, что Дим проснулся… Ну, звони, заходи…

— Непременно… Чао!

— Чао!.. Подожди, тут Дим тебе приветы передает…

— Дим! Дим!.. Дим!

— Что там еще?

— Оставь книги, открой скорее!

— Да, слушаю.

— Посмотри в окно!

— Ну?

— Не видишь? Да куда ты смотришь? На нашу стройку смотри! Ну?.. Иди поцелуй меня!

— Обыкновенный трактор.

— А что он делает?

— Ездит чего-то.

— Во-первых, это не трактор, а бульдозер. Во-вторых, не ездит, а ровняет площадку.

— И что?

— Как — что? Готовит место для стройки.

— Думаешь?.. Да, пожалуй.

— Не пожалуй, а так и есть. Я уже полчаса присматриваюсь, иначе не стала бы тебя звать. И вообще, пока я в чем-нибудь не убеждена, мне неловко тебя беспокоить. А все-таки, Дим, согласись, я кое-чего стою. Ждала, хотела тебе доказать… И вот, результаты налицо.

— Стема, ты радуешься так, словно для тебя строят персональный дворец.

— Не надо иронии. Была я права, когда говорила, что здесь будет стройка?

— Была.

— Теперь тебе все понятно?

— Нет…

— Что же именно?

— Почему все лето, пока было тепло и сухо, они ни черта не делали, а теперь зашевелились? Хоть бы стройматериалы привезли раньше, чтобы не пришлось их сваливать в грязь.

— Видимо, были заняты на других участках. Главное, что интуиция меня не подвела… Признаешь, Дим?

— Признаю.

— Как ты себя чувствуешь? Можно мне говорить с тобой дальше? У меня сегодня маленький праздник…

— Изволь.

— Я тебя не отвлекла? Чем ты занимался?

— Да так… листал кое-что.

— А настроение? Бодрое?

— Ничего… давай.

— Мерси, ежик… Знаешь, о чем я думала в последние дни? На стройке было затишье, а я думала, думала, только не решалась тебе сказать…

— Ничего, раз пригнали бульдозер, дело пойдет.

— Так и мне кажется. Завтра-послезавтра появятся люди, машины… Не зря же он там ездит!

— Конечно.

— Да, так вот… Я вспомнила наш давнишний спор… Ты не забыл?

— О том, что здесь будет магазин или столовая?

— Дим, это не магазин и не столовая, я и сама долго размышляла, и с людьми консультировалась… Побеседовала, между прочим, с продавцом из промтоварного. Он тоже не знает, что и как, но уверен, что это не магазин. И еще я слышала кое-какие разговоры во дворе: женщины такой народ — всегда в курсе. То есть как бы знают все, а по существу — ничего.

— Это моя фраза.

— Да, ты пользуешься ею, когда хочешь меня обидеть.

— Но ведь ты сама сказала…

— Я сказала, потому что она здесь кстати. Что именно здесь будет, они не знают, но что не столовая — это точно. Говорят, на этом месте когда-то собирались строить кинотеатр…

— Что ж, кинотеатр — тоже неплохо.

— Нет, они не уверены, что кинотеатр. Может быть, и стадион. Так им говорили, когда они вселялись сюда.

— Стоп, все правильно! Бульдозер ровняет площадку — значит, стадион.

— Но, Дим, если стадион, это для нас очень плохо.

— Почему же?

— Насколько я знаю, ты терпеть не можешь ни футбол, ни… как его?.. регби.

— Когда-то не терпел, а сейчас — кто знает? Тогда я был занят, а теперь…

— Тогда это катастрофа для меня.

— Не преувеличивай.

— Ты бросишь меня дома одну, а сам уйдешь «болеть».

— Если на то пошло, мы можем вместе выходить на балкон и наблюдать соревнования оттуда. С балкона вид как на ладони — никаких трибун не надо.

— Но это все равно как если бы ты уходил.

— Почему?

— Ты будешь смотреть на соревнования, а не на меня.

— Не рановато ли начала волноваться?

— А я вообще не волнуюсь. К твоему сведению, никакого стадиона здесь не будет, я точно знаю.

— Чего ж ты так расстроилась?

— Представила… Когда я впервые услышала про стадион, у меня сердце сжалось. Подумай сам: после театра — стадион! Но потом я решила, что придется и мне пристраститься к какому-нибудь спорту.

— К боксу!

— Не смейся.

— Я не смеюсь. Был бы у меня спарринг-партнер для тренировок.

— В твоем возрасте — тренировки?

— Я же сказал: пока у меня хорошее настроение, болтай что хочешь.

— Видишь, мои новости тебя греют! И тем не менее стадиона здесь не будет, а какое-то здание. Говорят, один из тех, кто забивал колышек, пил в тот день пиво в продуктовом, и при этом присутствовал один человек с нашего двора. И тот сказал, что он тоже не знает, что будут строить, на то есть инженер, который знает все, но что здание — наверняка.

— Я не совсем понял… пусть будет что будет.

— Нет, Дим, я тоже сперва так решила, а потом раздумала. Мы не можем быть равнодушны к тому, что делается вокруг нас. Правда, от нас не очень много зависит, но представь себе, например, что это будет Дворец культуры…

— В городе не бывает дворцов культуры.

— А у профсоюзов? А у железнодорожников?

— Резонно… тем более вокзал недалеко. Ну и что, если это Дворец культуры железнодорожников?

— Не так важно, чей он! Важно, что в таких учреждениях всегда бывают… Понимаешь? Неплохо было бы, а?

— Ты имеешь в виду самодеятельный театр?

— Да хоть и драмкружок! Ведь ты и я были как-никак уважаемыми людьми, а, Дим? Я слишком размечталась, да?..

— Боюсь, мы и вправду состарились.

— Не надо… не надо опускать руки. Пока человек мечтает, он молод, это тебе любой ребенок скажет. Давай лучше продумаем как следует этот вариант.

— Итак, ты утверждаешь, что здесь будет Дворец культуры железнодорожников?

— Не хотела признаваться, а теперь скажу: вчера, пока ты был в магазине, я позвонила на вокзал.

— Ты дитя, Стема… Ну ладно! И что ж ты узнала?

— Увы, не слишком много. Звонила, звонила, пока меня не соединили с кем-то по культуре, и он сказал, что не уверен, но может быть. Он сказал позвонить через недельку начальнику дороги. Вот бы нам повезло, Дим!

— Тьфу-тьфу! Стема, ты у меня такая… Стема! Вот увидишь, нам обязательно повезет!

— Тьфу-тьфу-тьфу! И еще раз!.. Сделаешь кофе? Включай свою тарахтелку!

— Стема, можно я куплю торт? Гулять так гулять!..

— Ха-ха-ха!.. А-ха-ха-ха!..

— Дим, что с тобой, Дим?

— А-ха-ха-ха-ха!..

— Дим, ты меня слышишь?! Перестань сейчас же!

— Не могу… А-ха-ха!.. Стема, не трогай меня… А-ха-ха!

— Я рассержусь!

— Про… прости, не могу остановиться… А-ха-ха-ха!

— Слушай, ты же не маленький! Выплюнь смешинку!

— Молчи… А-ха-ха-ха!..

— Прекрати истерику, иначе я сейчас же вызову «скорую»! И имей в виду: я не пугаю — я по-настоящему вызову!

— Да не будь… А-ха-ха-ха…

— Беру трубку — смотри!

— Не глупи, ради бога… А-ха-ха-ха…

— Постыдись! Перед тобой женщина!

— Прости, родная, сейчас успокоюсь… А-ха-ха… Дай мне глоток воды… Все. Пошли завтракать.

— А с чего ты взял, что завтрак готов?

— Разве ты с утра не возилась на кухне?.. А-ха-ха…

— Прекрати, сказано! Или я…

— Все, все… уже сажусь. Налей мне кофе.

— Пожалуйста… Что ты читал?

— В каком смысле?

— Что ты читал, когда на тебя напал этот дурацкий смех?

— А-ха-ха-ха!.. Стема, ну прости, не могу удержаться… Ничего не читал.

— А что ж тебя так развеселило?

— Ничего.

— Смех без причины… Знаешь?

— А-ха-ха… Ну что ты так на меня смотришь? Я же смеюсь, а не плачу. Не сдержался, больше не буду… А-ха…

— Может, тебе все-таки плохо?

— Да пойми ты, мне вдруг стало смешно… просто, ни от чего.

— Ни от чего не бывает.

— А у меня бывает!

— Тогда возьми себя в руки. Ты в этом доме не один, и тебе не шестнадцать лет, и даже не сорок.

— Да я уже не смеюсь… А-ха-ха… Тьфу! Сделай со мной что-нибудь?

— Что?

— Ударь меня по губам или… не знаю.

— Я все же вызову «неотложку».

— Не надо! Я призна́юсь тебе, отчего смеялся. Пойди и посмотри в окно!

— Это еще зачем?

— Ты смотрела сегодня через дорогу?

— А что там может случиться? Проснулась рано, а ты так сладко спал, что я решила сама приготовить завтрак.

— Большое спасибо, все очень вкусно, а теперь иди и посмотри в окно… Иди, иди… А-ха-ха!

— Прекрати! Что ты хотел мне показать?.. Ой, а где же все?

— Теперь поняла, почему я смеюсь?

— Но ведь было!

— Было да сплыло… А-ха-ха! Стема, честное слово, мне стыдно… А-ха-ха…

— Дим, умоляю! Что за шутки… Где же все? Ты же видел своими глазами…

— Стема, давай потихоньку, а то я опять расхохочусь. Начнем с того, что никакого здания не было. Так или не так?

— Но был камень!

— Теперь его нет.

— Был колышек!

— Колышек остался. Можем завести козу и привязывать ее к колышку.

— Позавчера был бульдозер…

— А-ха-ха-ха…

— Не смей!

— Но…

— Молчи!

— Видишь ли…

— Кому говорят!

— Да я молчу… Нет, разреши мне выйти… А-ха-ха-ха…

— Вернись!

— Я не могу удержаться…

— Ты мужчина!

— Да, но… я на балконе постою… авось пройдет…

— Попей воды.

— А-ха-ха-ха-ха-ха!.. А-ха-ха-ха!

— На, выпей! Держи стакан, тебе говорят! На голову вылью! Вот так!

— Стема… ты… не должна была этого делать.

— Я тебя просила успокоиться!

— Ты не должна была этого делать, Стема… И потом, я весь мокрый…

— Иди перемени рубашку. Можешь взять любую… Взял?

— И все-таки ты не должна была… посмотри на мои волосы. Мы не дети, чтобы обливать друг друга…

— Прости, Дим… я не хотела тебя обидеть.

— Стема, ты можешь больше не волноваться. Все очень просто: позавчерашний бульдозер прокладывал дорогу для машины, которая забрала камень и инструменты.

— Замолчи!

— Теперь уж тебе не о чем волноваться… и может быть, это даже к лучшему.

— Но почему?! Что там произошло?

— Ничего ровным счетом. Раздумали. Да и что им, собственно, было терять? Машину камня?

— Машину камня и колышек…

— Колышек остался.

— Колышек и машину камня…

— Машину камня, к которой проложил дорогу бульдозер…

— Не смей… И что было потом?

— Все увезли.

— Все. Кроме колышка.

— Кроме колышка…

— Дим, знаешь что? Давай споем…

— Давай.

— Давай… Риголетто!