Деревянная пушка

ЖЕНЩИНА НА ВСЕ ВРЕМЕНА Рассказ

В голове у Шуры шум стоит, как на мельнице. Галдят в своей комнате дети, грохочут в раковине тарелки, но ни того ни другого она не слышит. Мысли ее разбегаются в разные стороны, мысли обо всем и ни о чем. Может быть, именно поэтому она еще ожесточеннее трет тарелки, тщетно пытаясь сосредоточиться на своем занятии, бросает их, вытирает руки полотенцем и вдруг кричит на всю квартиру:

— Ти-хо! Тихо, кому сказано?! Или вы не знаете, что папа опять влюбился?!

Тишина, воцарившаяся в комнатах после этой фразы, кажется такой гнетущей, что уж лучше бы дети продолжали шуметь.

Но нет, они замолкли.

Шура снова берется за посуду. Она больше ни о чем не хочет думать, старается работать машинально, безотчетно и действительно не замечает, как осторожно, по одному дети появляются на кухне. Старший садится на подоконник и болтает ногами, девочка помогает матери вытирать тарелки, а малыш открывает холодильник и пытается высмотреть там что-нибудь лакомое.

— Мама, — спрашивает девочка таким тоном, как если бы говорила о совершенных пустяках, — скажи, мама, папа снова уйдет от нас?

— Откуда мне знать, доченька? — отвечает Шура с нарочитой беззаботностью: ничего, мол, страшного не происходит. — Поживем — увидим.

— А он не сказал тебе?

— Захочет — скажет, захочет — уйдет…

На глазах у Шуры против ее воли выступают слезы, и она утирает их уголком фартука.

— А когда он захочет?

— Когда она согласится, — отвечает Шура печально. — Но я вас прошу об одном: пока он дома, не шумите. У него страшно болит голова.

Старший находит нужным вставить слово:

— Дедушка сказал, чтобы ты взяла палку и прогнала его!

Шура на мгновение замирает, потом взрывается:

— Ты о родном отце так?! Этому тебя учит дедушка, да? Я затем тебя к нему отпускаю, чтобы ты потом болтал всякую чушь?! Замолчи сейчас же!

— Мамочка, но ведь он издевается над тобой! Над тобой и над нами!

— Кто это выдумал? Дедушка?

— Я тоже так думаю.

— Ах, ты, значит, думаешь? У тебя уже свое мнение появилось!.. Марш в комнату и немедленно за уроки!

Мальчик и не думает сдвинуться с места, но Шура не настаивает. Она часто кричит, однако без малейшей злобы. Моет посуду и говорит, скорее для себя, чем для детей:

— Вы все слушайте, да не все повторяйте. Ваш отец — очень-очень добрый человек. Добрый и несчастный. Беда в том, что он слишком легко влюбляется, да. Но любовь, к вашему сведению, это не горе, а счастье. И не всем на земле дано познать его, слышите? Другие живут десятки лет и до самой смерти так и не узна́ют, что такое любовь. А ваш отец, как видите…

— …снова втюрился! — не удерживается старший.

Это кощунственное замечание не так уж сильно сердит Шуру, как можно было бы ожидать, если судить по ее словам.

— Да, можно назвать и так. А что плохого? Влюбленному можно только позавидовать. Он вне земного суда, он выше людских мнений…

— Он сам научил тебя так говорить?

— Во-первых, не смей называть отца «он». Отец — не «он»! Отец — это отец, папа. Он дал вам жизнь и хотя бы потому достоин уважения. А во-вторых, не тебе судить его: яйца курицу не учат.

Мальчик краснеет от обиды.

— Хорошо, мама, но я своими ушами слышал, как он обещал тебе, что больше не будет влюбляться. Помнишь, когда он вернулся в последний раз, ну, от блондинки!

Лицо Шуры тоже пылает, и она не поднимает головы от посуды.

— Стыдно подслушивать!

— Да ну при чем тут подслушивать, мам! Из моей комнаты слышно даже, когда вы целуетесь, а не ругаетесь. А когда он упал перед тобой на колени, так даже пол задрожал. Потом он еще плакал и клялся, что никого на свете не любит так, как тебя. И так далее и тому подобное.

— Да, — с достоинством говорит Шура, — это было. Но и я, и вы должны верить отцу, какую бы чепуху он ни городил. Он и сам себе верит. А почему? Потому что добрый, потому что и правда любит нас больше жизни. А слабости надо прощать. Вон у соседки муж — запойный пьяница, и то она бьет его через раз. Поймите наконец: человек не может жить без любви. Он обойдется безо всего: без еды, без тепла, без крыши над головой. А вот без любви — не может…

— И эти глупости тоже он тебе наболтал?

— Опять — «он»?!

— Пусть будет «отец», пусть будет «его величество»! Чушь все это! Нам в школе наоборот говорят: для поддержания жизни человеку нужны вода, пища и свет. А про любовь ни слова… Дедушка сказал, что, будь он помоложе, он бы не посмотрел, что папа его сын, а взял бы палку и отколотил бы! Так, говорит, как ваш отец, еще ни один мужчина ни над одной женщиной не измывался!

— Так и говорит?

— И бабушка тоже. Если б, говорит, мы были молодые, не посмотрели бы, что он наш сын. Они говорят, что он сволочь.

— Так-так… — Шура поворачивается к мальчику и упирает руки в боки. — Ну, пусть они еще раз попробуют прийти сюда! И не дай бог я услышу, что вы к ним ходите, — убью! Ясно?!

— Да, мама, — отвечает девочка.

— А я к бабуне пойду, — тянет малыш и снова открывает холодильник. — Бабуня говорит, что я вылитый папа, и всегда дает мне орешки… Что, мороженого больше нет?

— А ты чего лазишь по холодильнику? — напускается на малыша Шура. — Опять простудиться хочешь? С твоими гландами… И потом, разве это руки? Снова размазывал пластилин по стенам! Бегом умываться!.. И вы — марш отсюда! Кто вам позволил околачиваться на кухне? Уроки сделали?.. А ты, Иляна! Я не просила мне помогать!..

Шура кричит, но, как уже сказано, никто ее гнева не принимает всерьез. Дети по-прежнему путаются у нее под ногами, по-хозяйски исследуют содержимое буфета в поисках сладостей… словом, жизнь идет своим чередом.

— Мама, а кто она? — спрашивает вдруг дочка.

— Ты о ком? — Шура притворяется непонимающей.

— Ну… она.

— Новая папина любовь?

— Ага.

— Есть такая…

— А папа что делает?

— Лежит и молчит.

— Почему?

— Потому что она не хочет с ним разговаривать.

— А ты?

— Что я?

— Ты с ним разговариваешь?

— Куда я денусь…

— А он тебе еще не показывал ее фотографию?

— Тебе что за дело? — Шура словно просыпается от глубокого сна. — Ну-ка пошли отсюда!.. Надо же, чем интересуются! Живо за уроки! И чтоб я вас больше не слышала!..

Дети неохотно удаляются. Шура вытирает руки полотенцем, снимает фартук, одергивает платье и входит в спальню. Муж действительно лежит и молчит. Она делает несколько шагов к нему.

— Ну что ты так мучаешься? — искренне спрашивает она. — Любовь любовью, но нельзя же так терзать себя.

Муж не отвечает.

— Можно я посижу с тобой?

— Сиди, — безразлично говорит он, но даже не шевелится.

Шура осторожно усаживается на самый краешек постели.

— Голова не болит?

— Болит.

— Может, дать пятерчатки?

— Не надо.

— Может, ты есть хочешь?

— Не хочу.

— Ты уже два часа как ничего не ешь… давай я все-таки принесу что-нибудь.

— Нет.

— А хочешь — сделаю на обед токану с грибами? Ты же любишь грибы…

— Не хочу.

— Ты обращаешься со мной так, словно я в чем-то виновата. — Шура говорит это извиняющимся тоном, но нервы ее на пределе.

— Ты? — муж по-прежнему неподвижен. — Разве я что-нибудь говорю?..

У Шуры загораются глаза.

— Ха! А что ты можешь про меня сказать? Разве есть еще на свете такая дура, которая терпела бы все твои капризы? Другая на моем месте давно облила бы тебя бензином и подожгла, а я… нянчусь с тобой!

Муж резко отворачивается к стенке и… молчит.

— Ну вот! Ты же еще и сердишься.

Молчание.

— Уж не на меня бы тебе сердиться. — Шура смягчает голос — Ты ведь сам знаешь, что я для тебя на все готова. Если нужно, могу умереть, слышишь? Не молчи. Ты мне веришь?.. Разве я виновата, что она не хочет и слышать о тебе? Может, попробуешь прямо поговорить с ней?

— Сам? — словно не веря услышанному, спрашивает муж. — Я сам?

— Да, ты сам. Ведь это любовь, а не какие-нибудь там… гадости. По крайней мере, зайди и представься. Письма — это одно, а личный контакт — совсем другое. И хоть бы твоим почерком были написаны, а то ведь она понимает, что я под диктовку… Меня она даже не удостоила ответом, хоть я и писала ей дважды.

— Надо было пойти.

— Я ходила…

— И что же?

— Ничего.

— Да я сам знаю, что ничего! Я не о том… Как она, как выглядит?

— На вид эффектная, ничего не скажешь, но… грубовата. Я позвонила, а она захлопнула дверь у меня перед носом. Я опять. Она открыла, вытаращилась и спрашивает: вы, собственно, кто такая? Я говорю: жена. Она: как, как? Жена. Чья? Его, говорю я, еле сдерживаясь от возмущения. В конце концов, она могла бы меня хоть в прихожую впустить, предложить стул.

— А она?

— Да что она? Я думала, спустит меня с лестницы или просто наплюет в глаза. У нее даже цвет лица изменился…

— Видишь, ты ее разволновала…

— Да, но пойми и меня. Не понимаю, говорю, что вас удивляет. А вот мне и правда удивительно, почему вы не отвечаете на его любовь. Как вы можете быть такой жестокой? Я говорю: в мире нет другого такого доброго, мягкого, интеллигентного человека. А пользоваться его слабостями… ух, взяла бы я эту книжку да как ахнула тебя по башке!

— Это ты ей?

— Нет, это уже тебе…

Муж вскакивает как ужаленный, нервно расхаживает по комнате, вынимает из кармана пиджака сигареты, закуривает.

Шура смотрит на него с изумлением:

— Ты куришь?

— Как видишь, — раздраженно отвечает он.

— Помнится, от блондинки ты поседел, но до курения она тебя все-таки не довела.

— Сколько раз я просил: не напоминай мне о блондинке!

— Да успокойся ты, я не напоминаю. Я вообще о ней ничего плохого сказать не могу. Женщина как женщина. Я ей даже завидовала…

— Ты — ей?!

— Ты так страдал из-за нее…

Муж лихорадочно затягивается дымом, смотрит на Шуру, словно что-то соображая, и вдруг падает на колени, обнимает ноги жены, зарывается головой в подол ее платья.

— Я подлец, Шура! Убей меня! Прогони меня! Зачем я тебе нужен такой? Хочешь, я повешусь?!

— Ударь себя по губам, и чтобы я больше этих слов не слышала! Глупости какие!

— Но, Шура, я ничтожество, негодяй! Чего только ты из-за меня не натерпелась! А зачем?.. Знаешь, когда я уходил к той, как ты ее называешь, блондинке, я поклялся себе: будь что будет, а к Шуре не вернусь! Шура слишком благородна и добра, чтобы ее можно было так унижать! Не вернусь!

— Так и сказал?

— Да.

— Но ведь вернулся!

— Потому что подлец, Шура…

Она тоже опускается на колени, обхватывает его голову теплыми ладонями, целует в темя.

— И хорошо сделал, что вернулся. Знай: я всегда тебя жду! Даже если ты уйдешь насовсем, все равно буду ждать! Бедный ты мой! Смотри-ка, лысеть начал… с макушки. Это, как говорится, от чужих подушек.

— Лысеть? Врешь! Сильно?

— Как тебе сказать…

Муж бросается к зеркалу, пытается разглядеть свою макушку, торопливо причесывается то так, то этак, стараясь прикрыть волосами новорожденную плешь. Шура смотрит на него сначала сочувственно, потом раздраженно, потом гневно.

— Ничего, скоро голова у тебя станет как задница у павиана… тогда ты навсегда вернешься ко мне.

— Не волнуйся, не вернусь, — огрызается он, возясь у зеркала.

— А я и не волнуюсь. Я подожду, пока тебе везде дадут коленкой и ты сам прибежишь ко мне… Но я уже не буду такой дурой, как сейчас. Вот ей-богу, оболью тебя бензином и подожгу…

— Не сомневаюсь, что ты на это способна, — ворчит муж, продолжая камуфлировать лысину.

— Интересно, какие у тебя основания? — возмущается Шура.

Видя, что разговор принимает серьезный оборот, муж отступает.

— Ну ладно, ладно, — говорит он. — Я всегда утверждал, что ты феноменальная женщина! Я недостоин того, чтобы ты ноги об меня вытирала! Конечно, бывает, что сгоряча наговоришь лишнего, но истина все-таки в том, что ты — женщина на все времена. Сядь, отдохни, ты выглядишь усталой…

Шура садится.

— Странно, что ты это замечаешь.

— Да уж как не заметишь! Вид у тебя того…

— Да нет! Я не о том, что я плохо выгляжу, а о том, что феноменальная. Странно, что ты это еще замечаешь.

— Так ведь я столько лет живу с тобой рядом!

— Да, правда, — вздыхает Шура. — Я феноменальная идиотка. Где ты еще найдешь такую жену, чтобы родила тебе троих замечательных детей и ничего не требовала взамен?

— С последней зарплаты я оставил тебе одну десятку. Я свинья.

— О-ох… я даже не про деньги, хотя — что такое десять рублей на четыре рта? К тому же мне помогают твои родители, они удивительные люди. А вот ты…

— Да, я скотина, а может быть, еще и хуже… Но, Шура, сама посуди, что мне делать, если я так легко влюбляюсь? Раз — и втрескался!

— Молчи, ни слова больше! Я так тебя понимаю!

— Нет, ты не понимаешь! Я и сам не понимаю, и это понять невозможно. Я, наверное, болен… Разве можно влюбляться на каждом шагу? Форменное безобразие!.. А с другой стороны, Шура, если честно: что в этом плохого? Любовь, если хочешь знать…

— Да-да, ты мне уже говорил: любовь, как и талант, дается не всем.

— Вот именно! Уже говорил, да?.. Так вот, если я, вернее, коль скоро я являюсь одним из немногих избранных…

— …то никто не вправе профанировать этот священный дар. Знаю и согласна. А все-таки должна предупредить: в один прекрасный день я выцарапаю тебе глаза.

— Мне?!

— Да! Вот этими самыми руками! Тебе и твоим любовницам!

— Шура, что за вульгарность!

— Ах да, извини: это не любовницы, а возлюбленные. Твои Лауры и Беатриче! Твои Элоизы и Аэлиты! И тем не менее!

— Вот видишь, Шура, как твое мещанское нутро прет наружу! И суди сама, могу ли я после всего этого жить с тобой. Любовь! Человек полюбил! Это самое священное, самое чистое чувство в мире, а ты мне его омрачаешь… Да понимаешь ли ты, что значит быть влюбленным?

Шура впечатлена и раскаивается.

— Прости, прости меня, — смиренно просит она.

— Не прощу! Ты выдала себя с головой. Что сказано — то сказано. Все. Прощай! Ухожу!

— Дорогой мой, любимый!.. — Шура пытается схватить мужа за руку и поцеловать ее.

— Любимый? Ха-ха! Не оскверняй этого слова! — он мечется по комнате в поисках костюма, чемодана и прочего.

Шура в отчаянии прижимает руку к сердцу:

— Я дура! Я глупая баба! Я самка! Я собственница! Конечно же ты прав! И всегда был прав! Любовь… любовь… что может быть выше?!

Муж непреклонен:

— Не надо! Не надо притворяться! Я отлично знаю, что себя, например, ты ставишь выше моих чувств! Эгоистка! Только о себе думаешь!

— Я ошиблась! Я больше не буду! Я старалась, ты же знаешь! Я как раз тебе начала рассказывать: она как услышала, что я твоя жена, у нее глаза на лоб полезли. Там как раз гости были, а она кричит: эй, идите все сюда! Посмотрите на восьмое чудо света! Ну, выходят… две женщины и четверо мужчин, хмельные, со стаканами в руках. Она им рассказывает: так и так… они чуть со смеха не попадали. А один из мужиков как схватит меня за руку: повтори, говорит! Я хочу слышать собственными ушами! Ты, значит, его жена и пришла… просить за него? Да, говорю я, и ведь это же правда, милый? Нет, говорит он, повтори еще раз! Ты — его жена и пришла просить за него же… у другой! Да, говорю… Тут он как обхватит меня, как прижмет к груди! Ты, говорит, святая! Ты — сокровище! Зачем, говорит, тебе губить свою жизнь с человеком, который тебя не ценит! Ты, говорит, феноменальная женщина и к тому же просто красавица сахарная… И тянет меня за собой, представляешь?

— Представляю, — хмуро цедит муж.

— Ну вот… Но я не пошла, хоть и могла пойти! Я не таковская!

— Распутница, — говорит муж не очень уверенно.

— Это я-то?!

— А что? Может, скажешь, что это любовь? Любовь, заметь себе, чувство редкостное и…

— …и дано далеко не всем! — подхватывает Шура. — Да-да, я именно об этом и подумала. Понимаешь, я не могла быть уверена, что он меня действительно любит. Это — во-первых. А во-вторых… я вспомнила о детях, о нас, о тебе… Ведь ты… только не обижайся… тоже идиот. Куда ты будешь возвращаться, когда очередная любовь даст тебе отставку, если меня у тебя не будет! И еще хочу спросить: о ком думаешь ты, влюбляясь вот так, без оглядки? Обо мне? О детях? О будущем? О том, что станется с нашей семьей, если ты и дальше будешь так жить?

— Я же сказал: убей меня!

— Да?

— Да.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. Один конец… Чем жить без нее…

Шура пристально смотрит в глаза мужа, и гнев на ее лице сменяется нежностью, нежность — жалостью и презрением, а презрение — снова любовью.

— Нет, дорогой, — говорит она наконец, устало проведя рукой по его щеке. Щека небритая, колкая. — Не могу я тебя убивать. Ладно, попробую сходить к ней еще разочек… может быть, она согласится. Но, знаешь, тут нужна тонкая дипломатия. Найди-ка свою фотографию, ту, где ты в шляпе и с сигаретой. Ту самую, помнишь, из-за которой я тебя полю… словом, из-за которой я стала тем, кто я есть. Я покажу ей этот снимок… и пусть она только попробует отвергнуть тебя!