Девочка-медведь

Глава 9. Вся как есть медведь

На этом месте я закругляю рассказ, хотя у него есть концовка. У Анатолия он заканчивался тем, что девчушка вернулась в пещеру, где жила с Царицей-Медведицей, и, зарывшись в её густой мех, заснула сладким сном. Но это слишком личные для меня подробности, чтобы делиться ими с Иваном.

Мышеловчик поглубже прячется в мой воротник, я слышу его тоненькое сопенье.

Иван не то всхрапывает, не то презрительно фыркает.

— Брехня всё это. Где это видано, чтобы человеческому детёнышу достало сил вырвать у волка коготь?

— Сказка, может, и ложь, да в ней намёк, — возражаю я Ивану, повторяя слова, которые мне всегда говорит Анатолий.

— Может, и так. — Иван облизывается и отворачивается. Похоже, он собрался восвояси, а я вдруг понимаю, что больше всего на свете хочу задержать его. Я чувствую, что он знает нечто важное для меня.

— Расскажи, как ты потерял коготь, — прошу я.

Шерсть на загривке у Ивана поднимается дыбом.

— Медведица вырвала. Даже не медведица, а так, медвежонок. Но только силищи в нём было, сколько природа даже взрослым медведям не отмеряет.

Иван разглядывает мои ноги, и я от смущения ёрзаю.

— Той ночью я потерял уважение волков, совсем как в твоей сказке, и поклялся себе, что не вернусь, пока не докажу, что достоин быть вожаком по праву самого сильного! — Иван сверкает глазами, и воздух вокруг нас густеет от напряжения. — Я запомнил запах. И сразу его узнал, как только учуял тебя. Давненько это было, и ты с тех пор изменилась, но я всё помню.

— Что ты помнишь? — шёпотом спрашиваю я, сама не своя от смущения.

Иван скалится во всю пасть, обнажая кроваво-красные дёсны над клыками.

— Я тебя помню, а ты себя нет.

Где-то вдалеке начинает выть волк. К нему присоединяется другой, потом третий… Хотя они ещё далеко, я всё равно вздрагиваю от страха. Боль в локте усиливается, я вскакиваю, хватаю фонарь и выставляю его перед собой как оружие. Зачем я медлила, зачем точила лясы с Иваном, вместо того чтобы искать хижину Анатолия? Сидела бы сейчас в тепле и безопасности. Так нет же, торчу посреди леса, и поди знай, отчего я вся похолодела: от пронзительного ветра, от слов Ивана или от страшного волчьего воя?

— Моя бывшая стая вышла на охоту. — Иван гордо вскидывает башку, но в его глазах притаилось сожаление. — На твоём месте я бы не мешкая нашёл себе убежище, да понадёжнее. В тебе меньше силы, чем в моей стае. И не намного её прибудет, даже когда ты вся станешь медведем.

— Вся? Медведем?! — Смятение в моей душе перерастает в бурю.

Иван жалостливо глядит на меня.

— Ступай глубже в лес, там всё поймёшь.

Хор волчьего воя снова разносится над лесом, и я вздрагиваю. Иван настораживает уши и всем телом поворачивается в ту сторону. Он дрожит, словно превозмогает нестерпимое желание присоединиться к своей стае. Но ему удаётся обуздать порыв, и он рысит в противоположную сторону. Я гляжу ему вслед, а по спине сбегает знобкий пот страха. Но не рыщущая вдали стая так напугала меня, а слова Ивана «даже когда ты вся станешь медведем».

Неправда это. Ни в какого медведя я не превращусь! Я гоню эту мысль, стараясь вслушаться в волчий вой и лёгкую поступь бегущей стаи. Но обратиться в слух мне мешает сумятица в голове. Слова Ивана напрочь выбили меня из колеи.

Надо мной порхает птичка.

— Янка! — зовёт она. — Живи в лесу!

Мотаю головой и поворачиваюсь в сторону деревни. Не желаю я слушать этого снегиря, не желаю больше чувствовать снег своими голыми ступнями. Уже заношу ногу, чтобы идти назад, но она такая огромная, тяжеленная, да ещё с длинными когтями. Нет, не могу я показаться дома в таком жутком виде.

— Янка! — свистит в вышине снегирь. — Янка-Медведь!

Возвращаюсь на тропу, в темень сосняка, трогаю наконечник стрелы у себя на шее и представляю, что он наполняет меня отвагой принцессы-воительницы. Только в глубине леса я пойму, что со мной творится. Я это точно знаю, и снегирь знает, и волк Иван тоже. Пускай его слова потрясли меня, но, похоже, они доказывают, что я выбрала правильный путь. Делаю глубокий вдох и ныряю в темноту.

Я тормошу Мышеловчика в надежде, что он составит мне компанию. Он потягивается и зевает мне в ухо.

— Уже подходим к хижине?

— Надеюсь, да, мы уже порядочно прошли, прежде чем встретили Ивана.

Мышеловчик морщит нос, втягивая ноздрями воздух.

— Меня позабавило, как ты разобралась с этим волком — сначала подралась, потом лапшу ему на уши навешала. Я бы, конечно, обошёлся с ним по-другому, но ты молодец, что взяла дело в свои руки. Уж очень не хотелось мне убивать беднягу.

— Убивать? — Я приподнимаю брови. — Да пока я не отвлекла его рассказом про коготь, ты у меня в кармане прятался и дрожал как осиновый лист.

— Ничего я не прятался. — Мышеловчик встаёт на задние лапки и скалит зубы. — Я прикидывал, насколько он опасен, прежде чем нападать. Я, знаешь ли, без надобности никакую живность не убиваю.

Я стараюсь не прыснуть со смеху, воображая, как бы Мышеловчик сражался с огромным волком.

— И вообще, — Мышеловчик задирает подбородок, — чтоб ты знала, дрожал я вовсе не от страха. Я дрожал от бешенства!

Всё-таки я, не сдержавшись, прыскаю, но делаю вид, будто закашлялась.

Шерсть Мышеловчика топорщится и колет мне шею.

— Ведёшь ты себя из лап вон невежливо. Но так и быть, прощаю. Ты просто ещё не знаешь моих выдающихся охотничьих качеств.

— Не ты ли говорил, что это олень? — Я скашиваю глаза на Мышеловчика.

— Какой ещё олень?

— Такой! Я тебя спросила, что там шумит впереди, и ты сказал, олень. А это был волк.

— Ты просто не расслышала. Я уже указывал тебе, что ты не умеешь слушать как следует.

Мышеловчик проскальзывает обратно мне за воротник и тут же начинает похрапывать.

Вот же досада! Хотела, чтобы Мышеловчик поболтал со мной, пока мы идём, а вместо этого только обидела его. Он переворачивается на другой бок и теперь упирается мне в загривок спинкой. Ну да ладно, чем грызть себя, лучше уж насладиться его успокоительным теплом.

Тропинка узенькая, местами почти невидимая в темноте. Без спичек я не могу зажечь фонарь и теперь до боли в глазах вглядываюсь в кромешную тьму, напрягаю всё внимание, чтобы не сбиться с извилистой тропинки. Кажется, я иду уже много часов, прежде чем тропинка наконец выворачивает из сосняка на открытое место.

В лунном свете на нетронутом снегу хорошо видны следы от саней. Сердце подскакивает от радости — наверное, здесь проехал Анатолий. Интересно, в той ли он сейчас хижине, к которой я иду? То-то он удивится мне! Воображение уже рисует картину, как он пригласит меня отогреться у своего очага, а может быть, даже предложит горячего бульона с хлебом. Может, он подскажет мне, где искать ключики к моему прошлому? Окрылённая надеждами, я прибавляю шаг.

Вскоре я замечаю хижину Анатолия на голой опушке возле крутого склона. Хижина тёмная и холодная, совсем как ночь вокруг. Окошки не светятся, из трубы не вьётся дымок. Ещё не дойдя до двери, я знаю, что Анатолия в хижине нет.

— Как думаешь, где Анатолий хранит запасы налима? — Мышеловчик тут как тут, уселся у меня на плече, пока я отодвигала засов на двери. Замки в Снежном лесу не нужны — деревенские редко когда заходят в эту глушь, зато засовы оберегают жилище от волков и медведей. Толстая деревянная дверь крякает, открываясь. Мышеловчик тут же сбегает вниз по моему локтю и в один прыжок исчезает в непроглядной тьме хижины. Я тоже захожу и плотно закрываю дверь. «Уф-ф-ф!» — выдыхаю с облегчением. Жаль, что Анатолий не здесь, но, по крайней мере, я нашла безопасное место для отдыха. Прислоняюсь спиной к двери, и на меня наваливается такая усталость, что я почти съезжаю на пол. Но надо развести огонь и осмотреть прокушенную Иваном руку.

— Мышеловчик? — зову я, и он тут же карабкается мне на плечо и трогает лапкой мою щёку.

— Что тебе, человечья девочка?

— Хотела убедиться, что ты в порядке.

— Я-то в порядке, жаль, никаким налимом тут и не пахнет. — Мышеловчик недовольно кривит мохнатую мордашку.

— А как насчёт свечей и спичек? — спрашиваю я.

— У печки посмотри.

Мышеловчик указывает носом в сторону печки, и я осторожно иду вперёд, потому что глаза ещё не привыкли к здешней темени. Нахожу свечи, зажигаю и повсюду расставляю их. Глубокие тени в углах исчезают, и хижина наполняется уютным жёлтым светом, отчего мне сразу вспоминается наш с Мамочкой дом. Скоро рассветёт, Мамочка проснётся и обнаружит, что меня нет. Желая отвлечься от грустных мыслей, я оглядываюсь вокруг.

Хижина Анатолия меньше, чем мне запомнилось в детстве, а в остальном ничего тут не переменилось. Везде чистота и порядок, и вещи здесь только самые нужные: горшки и кастрюли, металлический инструмент, деревянные распялки для сушки шкур, горки пуха и меховых шкурок, к потолочным балкам подвешены мешочки с зерном и солью — чтобы мыши не добрались.

В хижине пахнет Анатолием — чаем с лимоном, свежевыпавшим снегом, смолистым дымком от поленьев и чуть слежавшимися мехами. Я глубоко вдыхаю, заполняю лёгкие запахом Анатолия и гадаю, когда он в последний раз наведывался сюда. Поленья и растопка аккуратно сложены в печке, рядом на полу трутница. Мне вдруг кажется, что он ожидал меня, хотя, скорее всего, приготовил всё это для своего следующего прихода сюда.

Я разжигаю в печке огонь и ставлю на решётку наполненный водой чайник. Язычки пламени завиваются спиральками над поленьями и рассылают по комнате волны живительного тепла. Протягиваю к огню руки, их покалывает иголками, когда кровь возвращается в мои промёрзшие пальцы, а в месте укуса пульсирует. Стаскиваю тулупчик и закатываю рукав, чтобы осмотреть рану. На коже большой багрово-фиолетовый кровоподтёк, но она не прокушена. Будь здесь Мамочка, она бы немедленно уврачевала рану припаркой из бодяги. Я решительно опускаю рукав. Подумаешь, просто синяк. Интересно, это толстая кожа рукава защитила меня или Иван сам не хотел слишком сильно впиваться? Клыки у него будь здоров какие острые, и захоти он, вмиг прокусил бы мне руку до крови.

— С лап сбился, а налима не нашёл, — бурчит Мышеловчик с высокой полки, уставленной стеклянными и консервными банками.

— Может, здесь найдётся ещё что-нибудь тебе по вкусу? — Я подхожу к полке, читаю этикетки. — Как насчёт маринованной селёдки?

Мышеловчик в отвращении морщит нос.

— Схожу-ка лучше на охоту. — Он спрыгивает с полки и мчится к щели за плинтусом.

— Из хижины ни шагу! — напутствую я.

Он высовывается из щели:

— Я, знаешь ли, как-нибудь сам о себе позабочусь.

— Угу. Вот только… — мне хочется попросить его остаться, но нужные слова никак не придумываются, и приходится идти на уловку, — вроде я слышала, как под половицами возится мышь.

— Если здесь мышь, я её вмиг изловлю, — успокаивает меня Мышеловчик и снова юркает в щель. Мне тоскливо в опустевшей хижине, но, едва мои ступни улавливают лёгкие колебания от ласочьих шажков под полом, тоска сразу исчезает.

Свистит чайник. Я завариваю себе чаю и запиваю им один из прихваченных в дорогу пирожков. Потом вспоминаю про ожерелье из сушек, которое Мамочка повесила мне на шею. Оно по-прежнему со мной. Разламываю твёрденькие сладкие колечки и макаю их в чай.

Без Мышеловчика всё равно не засну. И я усаживаюсь в кресло у очага, рассматриваю книги, стопкой сложенные рядом на столике. По большей части они старые и потрёпанные, про рыбалку, охоту и ловлю в силки. На торчащих из них страницах видны схемы устройства капканов и карты с меленькими значками. В самом низу стопки — книжка стихов и ещё одна, с рассказами. Я откладываю верхние книги, чтобы добраться до рассказов, из одной вываливаются несколько листков и рассыпаются по полу.

Я наклоняюсь поднять их и замираю, узнав убористый почерк Анатолия, которым на ближайшем ко мне листке выведено: «Дитё медведицы».

В голове вихрем проносится рассказ Ивана Серого Волка о мишутке и обо мне, самой себя не помнящей, дрожащие пальцы тянутся к листку. Это один из рассказов Анатолия. И раньше я его не слышала. Читаю первые строчки, а в голове звучит голос Анатолия, и с каждым прочитанным словом мой пульс учащается — а вдруг этот рассказ объяснит, кто я?