Девочка-медведь

Глава 33. Пожар

Я лечу вниз сквозь дымную мглу, отмечаю краем сознания, как крепко вцепился в ухо визжащий Мышеловчик. Горелые ветви хлещут меня, трещат и обламываются. Но я не чувствую боли. Сейчас главное — поскорее вызволить Мамочку из опасности. И вот я всей тяжестью шмякаюсь на твёрдую, как камень, раскалённую, как уголья, землю. Вскакиваю и продираюсь сквозь гущу полыхающих зарослей ежевики.

В воздухе танцуют хлопья пепла и гари, туманят мне глаза, удушливый смрад горения лезет в нос, отбивает запахи родного дома. Но я знаю дорогу. Сердце ведёт меня. Я несусь во всю прыть, лапы жжёт, глаза режет от дыма, горло саднит.

Я стискиваю зубы, чтобы подавить разрывающий лёгкие кашель. Вокруг неистовствует огонь, перекидывается с дерева на дерево, прожорливой тварью прогрызает подлесок.

Наконец я опережаю пожар и вырываюсь из огненной стихии на пустошь, прохладная земля остужает мои обожжённые лапы. Я облегчённо выдыхаю и снова бросаюсь бежать к дому.

Я разгоняюсь, и деревья стремительно пролетают мимо, но некоторые я всё же узнаю. Вон поваленный кедр, на который я взобралась, впервые придя в лес, вон уродливо искривлённый ствол осины.

— Мы почти на месте, — стрекочет мне в ухо Мышеловчик. Его слова окрыляют меня, и мне уже кажется, что я лечу.

Мои лапы дробно стучат по земле. Я петляю между берёзами, перепрыгиваю через кустарники, пока впереди не показывается тёмный силуэт дома. Я резко торможу на краю нашего сада, сердце молотом колотится в груди. В окнах темно, дыма над трубой нет. Дом тих и пуст.

С крыши плавно слетает Блакистон и усаживается передо мной.

— Я, как увидел пожар в лесу, сразу понял, что ты сюда примчишься. Вот и полетел вперёд, вдруг, думаю, моя помощь пригодится.

— Где Мамочка? — Почти не дыша от страха, спрашиваю я. — А Саша? А Валентина?

— Так дома были. Ухал я им с подоконника, ухал, пока не услышали. А как выглянули, как дым пожарища увидели, вмиг подхватились и рванули на деревенскую площадь на собачьей упряжке.

— Ох, спасибо! — У меня гора спадает с плеч. Конечно, на деревенской площади безопаснее: там в двух шагах Большая Заморозица.

— А как Саша? — тревожно спрашиваю я. — Поправился он?

— Как огурчик. Снегири принесли Мамочке звездчатые листочки, и она заварила из них чай. Как влила Саше в рот первую ложечку, он сразу и очнулся. — Блакистон расправляет крылья. — Нам тоже пора убираться, боюсь, огонь сюда идёт.

Я киваю. Весть о выздоровлении Саши сняла с души огромную тяжесть, я так бы и взлетела! Но есть дело поважнее: я оглядываю сад, соображая, как оградить дом от пламени.

Ага, Мамочка уже перекопала землю, и на её голой поверхности пожару негде разгуляться. Но на дальней кромке сада высятся сосны и, если они загорятся, рискуют рухнуть прямо на наш дом.

Я бросаюсь к самой высокой сосне, встаю на задние лапы и передними со всей мочи толкаю ствол. Он трещит, скрипит и наконец валится в противоположную от дома сторону. Мышеловчик соскакивает на землю и прыскает в лес, а я подбегаю к следующей сосне.

Совсем близко лес вспыхивает оранжевым заревом, огонь ползёт вдоль кромки сада. Я зову Мышеловчика, он выскакивает из леса с горящей веткой в пасти, бросает её наземь, быстро присыпает снегом и вспрыгивает мне на плечо.

— Я там запалил несколько сухих веток навстречу пожару, чтобы огонь не дошёл сюда.

— Умница! — хвалю я Мышеловчика, кряхтя, заваливаю следующую сосну и спешу по тропинке к Сашиному дому.

Запалённый Мышеловчиком встречный огонь жарко разгорается. Мамочка тоже делает так летом — поджигает сухую траву вблизи дома, чтобы лесной пожар не подошёл слишком близко. Правда, это на всякий случай, потому что лесные пожары никогда не подходили к деревне, насколько я помню.

Возле Сашиного дома я заваливаю три лиственницы и припускаю в сторону деревни. Над площадью клубится густой чёрный дым, и, ещё не добежав до деревенского дома собраний, я понимаю, что липы позади него наверняка уже загорелись. Поскользнувшись на крутом склоне, я проезжаю всю дорогу на заду.

На площади лихорадочное столпотворение. У дальнего края, ближе всего к реке, жмутся деды и бабки вместе с малыми детьми и ездовыми собаками. Взрослые снуют туда-сюда, таща с берега тележки, гружённые бочками и вёдрами с водой. Больше всего суеты на задах дома собраний, где полыхают бедные липы. Я перекатываюсь на лапы и бегу туда.

— Медведь! — верещат дети, когда я проношусь мимо.

Я огибаю дом собраний и кидаюсь в самое пекло, где роятся искры и раскалённая зола. Мужчины в повязанных на носы и рты шарфах с топорами в руках пятятся от ближайшей к дому липы — увы, рубить её слишком поздно: ствол уже занялся огнём и трещит от жара. Дерево угрожающе клонится к стене дома. С криками «Берегись!» огнеборцы прыскают к площади.

Все, кроме меня. Я, щурясь, смотрю на липу, стараясь сообразить, как не дать горящему стволу обрушиться на крышу дома. Языки пламени причудливо свиваются в силуэт Змея Горыныча — совсем как настоящий, с тремя головами и раздвоенными языками, но я только улыбаюсь, видя в этом знак, что смогу уничтожить пламя.

— Жарковато тут, — вопит мне в ухо Мышеловчик, — смотри не подпались!

Я огибаю дерево, бегу к реке и плюхаюсь в ледяную воду. Когда шерсть вся пропитывается водой, я выскакиваю на берег и бегу назад к полыхающей липе.

— Янка!

Я оборачиваюсь на низкий раскатистый рык. Ко мне мчится Анатолий, с его шерсти во все стороны летят брызги, видимо, он тоже только что окунался в реку. Позади него я различаю в темноте очертания избушки на курьих ножках. Она стоит посреди Заморозицы, силуэт Липового дерева на её крыше достаёт до усыпанного звёздами неба.

— Помоги мне отпихнуть назад эту липу, чтоб на крышу не упала! — ору я Анатолию и бросаюсь в огонь. Захлёбываюсь от жара и задерживаю дыхание, обжигая гортань раскалённым воздухом. Немного отступив, с размаху бью передними лапами в дерево. Ступни жжёт, я вою от боли, но всей тушей наваливаюсь на горящий ствол.

Рядом поднимается на дыбы Анатолий. Сейчас он так огромен, что его передние лапы приходятся выше моей головы. Ствол липы поддаётся и клонится назад.

— Падает! — кричит Анатолий. Ствол липы с оглушительным треском раскалывается и падает, заваливая две другие липы позади себя, точно костяшки домино, в противоположную от дома собраний сторону. Не успеваю я возрадоваться, как ещё одна, последняя объятая пламенем липа начинает угрожающе клониться к дому собраний.

— Беги! — рычит Анатолий, но, прежде чем я успеваю повернуться, горящая липа обрушивается на здание.

Крыша проваливается, стены падают, и дом с оглушительным треском, вздымая фонтаны огненных искр, всей махиной накрывает меня. Анатолий исчезает под лавиной кровельной плитки и обломков деревянных балок.

Спина взрывается болью. Всё вокруг грохочет, трещит и бумкает, и я плотно прижимаю уши к голове.

— Мышеловчик! — истошно кричу я, больше не чувствуя его хватки у себя на ухе. Я барахтаюсь среди горящих обломков, силясь вылезти из-под них и отыскать Мышеловчика.

— Здесь я, человечья девочка, — доносится с моего плеча слабый писк.

Огонь уже подпалил меня и маленькими злыми язычками лижет мне щёки.

— Поднимайся! — уже громко верещит Мышеловчик.

Я направляю в мышцы всю силу, какая ещё осталась, и приподнимаюсь. Со спины съезжает гора обломков, и я поскорее отползаю в сторону.

Я жмурюсь от ослепительного пламени и нестерпимого жара, рыскаю глазами по сторонам, отчаянно пытаясь сориентироваться. Я погребена под домом собраний, вокруг полыхают остатки стен, строительная труха, обломки шифера. Сердце заходится, пятки нестерпимо жжёт, но я не знаю, как отсюда выбраться. Не вижу спасительного выхода.

Я зову Анатолия, но его поблизости не видно, а откликнись он, рёв пламени всё равно заглушит его голос.

— Туда! — Мышеловчик перелезает мне на нос и тычет лапкой в дальний угол. Языки пламени ползут вверх по чудом устоявшему куску стены, посередине которого темнеет широкий проём окна. Я даже вижу в нём своё отражение: огромная бурая медведица с белеющей на морде крохотной лаской. И внезапно по ту сторону окна я различаю Сашу, его родителей и Мамочку.

Я кидаюсь сквозь огонь к окну, подгоняемая сумасшедшим желанием прорваться к ним, но… ударяюсь в стекло и падаю. Я трясу головой в недоумении, почему не смогла своей тушей пробить стекло.

Вдруг с той стороны в окно просовывается здоровенная коричневая морда. Осколки стекла водопадом стекают с коротких бархатистых рожек Юрия. Он переступает копытами через обуглившийся подоконник, словно это кустики ежевики, и наклоняет ко мне шею.

— Забирайся! — взвизгивает он, вращая глазами от ужаса.

— Я слишком тяжёлая, — кричу я, — слишком большая!

Но, подняв переднюю лапу, с удивлением различаю на ней пальцы, все в волдырях от ожогов. Я пробую вдохнуть, но не могу набрать достаточно воздуха. Мои лёгкие ужались?

— Давай уже! — Юрий ещё ниже наклоняет ко мне плюшево-меховую шею, и я хватаюсь за неё, а он мощным рывком выдёргивает меня из пламени в прохладу ночного воздуха.

— Янка! — моё имя разносится вокруг меня разноголосым эхом. Кто-то накрывает меня одеялом. Сашин отец отцепляет мои одеревеневшие пальцы от шеи Юрия и берёт меня на руки. Я вяло удивляюсь, как он не надорвётся от тяжести моей медвежьей туши, но вдруг вспоминаю, что в зареве пожара видела у себя на руках пальцы.

Я изгибаю шею, чтобы взглянуть на свои ноги, но они скрыты одеялом, к тому же в воздухе ещё стоит непроглядно густой дым. И тут рядом со мной появляется Мамочка, она без конца повторяет моё имя, сжимает в ладонях моё лицо, осыпает щёки поцелуями. В этот миг я понимаю, что меня больше не заботит, как я выгляжу, потому что я наконец-то нашла дорогу домой.