Девочка-медведь

Глава 30. Правдивая часть истории

— А ведь Мороз не взаправду заморозил твоё сердце, разве нет? — насупившись, наседаю я на Анатолия, раздражённая его туманными намёками и недомолвками.

— Во всех моих историях есть частички правды, — мягко отвечает он.

— Зато всей правды ты никогда не говоришь. Ты перевираешь её, прикрываешь небылицами. Ты её приукрашиваешь, — выпаливаю я, вспомнив брошенное Валентиной слово. — Навроде того, что называл мою мать принцессой.

— Для меня она всегда была принцессой.

Я рычу от расстройства и разочарования.

— А Мамочка знает? — спрашиваю я. — Знает, что ты мой отец?

— Нет, что ты, — мотает головой Анатолий, — я хотел сказать ей. В смысле, вам обеим сказать, но… — Потупившись, он разглядывает свои лапы. Его глаза как огромные серебристые озёра.

— Так давай, объясни мне, что к чему, — требую я. — Объясни всё как есть. Без утайки и этих твоих россказней. Чтобы я поверила, что ты говоришь мне правду.

Анатолий кивает, открывает рот… но не может вымолвить ни слова. А когда заговаривает, его речь становится разительно непохожа на тот напевный слог, каким он рассказывает свои истории. Он запинается, вымучивает из себя слова, неуклюжие, неуверенные. Но так мне нравится даже больше, потому что я знаю, что теперь он говорит мне долгожданную правду, которую я ищу всю жизнь.

— Когда я был маленьким, мы с родителями жили в лесу. Но сколько я их помню, они всегда были медведями, и обитатели леса звали их Царь-Медведь и Царица-Медведица.

Я тоже чаще всего был медведем, в смысле медвежонком. Но бывало, что проснусь поутру, глядь: я мальчик. Так и ходил мальчиком весь день, целую неделю или вообще месяц, а потом снова поутру медведем просыпался. Родители говорили, это из-за того, что мы все прокляты и я, мол, это проклятие перерастаю.

— Но до конца ты из него так и не вырос. — Я смотрю Анатолию прямо в глаза, и он опускает голову.

— Нет, не вырос. Чем старше делался, тем дольше оставался человеком. В конце концов из лесу ушёл, в рыбаки подался. С годами совсем перестал в медведя превращаться, как отрезало, — Анатолий грустно улыбается, — почти убедил себя, что сам себе про медведя навыдумывал, ну, в смысле детских фантазий. А потом встретил Настасью, у нас родилась ты и…

— Я что, родилась медведем?

— Поначалу-то нет. Девчушкой ты родилась, и мы назвали тебя Елицей, уж очень ты крепенькая была, ладная, ну прямо ёлочка.

У меня отвисает челюсть — оказывается, у меня раньше было другое имя! Но Мамочке-то неоткуда было его узнать, вот она и назвала меня Янкой, потому что считала меня такой же сильной и красивой, как наша речка Серебрянка. Имя Янка больше мне подходит, ведь речки тоже, как и я, меняются.

— На шестой день жизни ты превратилась в медвежонка. Ох, видела б ты лицо твоей матери, — плечи Анатолия сотрясаются в беззвучном смехе, — но не сомневайся, она тебя сильно любила и ей всё равно было, как ты выглядишь. Зато я понял, что нельзя этого так оставлять. Всё моё детство мне враз вспомнилось. И что горше всего жить не пойми кем, то в человека, то в медведя обращаясь, как в капкане посерёдке застрявши… Очень я хотел уберечь тебя от такой доли.

Анатолий разглядывает своё огромное медвежье тело и хмурится.

— Отправился я к матери моей, Царице-Медведице, уговорил, чтоб она прошлое своё вспомнила. Сколько дней вспоминала, не скажу, но из крох, что она наскребла в памяти о жизни человеческой, понял я всё о том, как и почему Липовое дерево проклятие на нас наслало.

— И пришёл сюда? Дерево искать, да?

— Думал, сам смогу дело это уладить, — тяжело вздыхает Анатолий, — думал, сумею мимо Змея прошмыгнуть и умолю дерево снять проклятие…

Глаза Анатолия наполняются слезами.

— А сам сдуру только разъярил Змея окаянного, а твоя мама бросилась выручать меня и… — он всем телом содрогается, словно хочет подавить рык или рыдание, — на моей совести смерть её.

Я уже готова пожалеть Анатолия, обнять его, но не сдвигаюсь с места и жду продолжения, морозный воздух через шерсть покусывает меня.

— Валялся я, весь изломанный да обожжённый, подле логова дракона огненного. Там и помер бы, кабы яга Валентина не спасла.

Вот оно что! В избушкином рассказе о спасении души рыбака говорилось про Валентину и Анатолия.

— Даже когда Валентина вернула меня в мир живых и исцелила мои раны, я ещё много дней думал, что умру от разбитого сердца. Не мог я на глаза тебе показаться после всего, что натворил. Но тайком подглядывал за тобой, что ни день глядел, и моё сердце мало-помалу исцелялось, мужеством наполнялось. Думал: ещё чуть-чуть — и так душой окрепну, что смогу отцом тебе достойным быть. — Анатолий поднимает голову, его глаза искрятся воспоминаниями. — Иногда ты бегала медвежонком, а иногда девчушкой, но всё время лучилась счастьем. Бабушка души в тебе не чаяла, а ты резвилась-забавлялась и каждой клеточкой своего тела смеялась от радости. Не нуждалась ты во мне, в тоске-печали моей.

Я рвусь возразить — нарычать на него, что всё равно нуждалась в отце, хоть в грустном, хоть в каком, что он по-любому должен был взять меня к себе и растить, раз я ему дочь. Но глаза Анатолия полны такой муки и раскаяния, что мой гнев остывает и его уносит, как клочки Змея метелью.

— Сам знаю, что кругом виноват, — печально вздыхает Анатолий. — Только понял это слишком поздно. Тебя уже забрала к себе Мамочка, и удобного момента во всём тебе признаться как-то не подворачивалось.

— Как я оказалась у Мамочки?

— Пришёл я однажды на тебя поглядеть, а тебя нет. — По мохнатой щеке Анатолия сползает слеза и, застыв на морозе, поблёскивает как звёздочка. — Твоя бабушка сказала, что отдала тебя человеческой женщине, чьё сердце переполнялось любовью.

— Так бабушка сама отдала меня?

— Но не потому, что не любила или не хотела, чтоб ты жила с ней, — спешит объяснить Анатолий, — она думала, так для тебя лучше всего будет. Чем дальше, тем дольше ты была человеком, вот бабушка и решила, что ты счастливее будешь с человеческой матерью, чем с ней. Ты не думай, она Мамочку не с бухты-барахты выбрала. Месяцами подглядывала, как та травки свои целебные в лесу собирает, а когда Мамочка забрела к пещере, бабушка твоя возьми да подтолкни тебя к ней в руки.

Я, как всё узнал, выследил, где ты с Мамочкой живёшь. Тогда уже решился, что всё как есть расскажу и заберу тебя к себе, чтоб самому растить. Но… — Анатолий снова вздыхает и качает головой, — видел я, как счастливо вам с Мамочкой живётся, как любит она тебя, как лелеет. Вы сразу друг к дружке сильно привязались, душа в душу зажили, и не посмел я лезть к вам с правдой своей. Понял, что такой горемыка, как я, не сможет так заботами тебя окружать, как Мамочка. Уж как я старался, всё равно не поворачивался язык правду сказать, и всё тут. Прости ты меня. Не думай, что я не любил тебя или растить не хотел… неправда это. Очень я люблю тебя, больше всего на свете хочу, чтоб ты семьёй моей была.

Моё сердце смягчается, но в следующее мгновение я снова закипаю гневом, вспомнив, как проснулась медведем.

— Мог бы хоть намекнуть мне насчёт проклятия, — взрёвываю я, — хоть как-то подготовить меня ко всему этому! — Я опускаю взгляд на свои лапы и качаю головой.

— Нет мне прощенья, но я твёрдо верил, что больше ты в медведя превращаться не будешь. С тех пор как ты поселилась у Мамочки, ты всё время оставалась человеком, вот я и решил, что жизнь с ней вдали от леса раз и навсегда развеет проклятие.

— Как же, развеяла. — Я в досаде вдавливаю когти в присыпанную золой землю. — Ты знаешь, почему я теперь вся превратилась в медведя?

— Я так и не выучился повелевать превращеньями туда-сюда, — грустно качает головой Анатолий, — зато приметил, в каких обстоятельствах это бывает. Есть тут свои порядки.

— Например, какие?

— Когда я в рыбаки подался и с другими рыбаками в море ходил, совсем не превращался. И с матерью твоей родной, Настасьей, тоже всё время человеком оставался. А как погибла она и я в лесу в одиночку зажил, тут-то и полезло из меня медвежье.

— Бабушка говорила, что, когда в медведя превращаешься, человеческие воспоминания меркнут и забываются. Это правда?

— Да, но знай, насовсем они не исчезают. Взять бабушку твою — она хоть и медведь с головы до пят, но тоже нет-нет да и вспомнит что-нибудь из человеческой жизни. И я когда медведем становлюсь, воспоминания человеческие то уходят, то снова приходят. Но тебя я никогда не забываю, и как к тебе отношусь — тоже. Думается мне, даже когда конкретные воспоминания уходят, ты всё равно помнишь что-то о тех, кого любишь. Они-то и притягивают тебя назад, в человеческую жизнь.

— Часто ты теперь туда-сюда превращаешься?

— Раз по нескольку в год. Как с Мамочкой твоей сдружился, так уже реже. Из-за неё-то мне и хочется быть человеком. — Анатолий смущённо, кривовато улыбается, и я замечаю, что на подбородке, где у него в человеческом облике растёт борода, шерсть и правда малость клочковатая. — Сдаётся мне, мы с тобой больше над своими превращениями властны, чем сами думаем.

— А вот и нет. На празднике мне уж точно не хотелось быть медведем! Тогда почему у меня отросли медвежьи лапы?

— Кто человеком быть хочет, должен сам к людям тянуться, впускать их в свой мир, а не отгораживаться от них. Думаю, у нас обоих с этим делом не ахти. Но поверь, просить помощи или принимать её совсем не так трудно, как кажется.

Я вспоминаю момент, когда сорвалась со снежной крепости, прямо перед тем, как начала превращаться в медведя. Тогда ко мне тянулось множество рук помощи, только я слишком боялась ухватиться за них. Боялась, что ребята не удержат меня, уронят или, того хуже, я увлеку их за собой и они расшибутся.

Я смотрю вдаль, где на корабле меня поджидают Мышеловчик, Юрий, Иван, Блакистон, избушка и Елена.

— Кажется, я сама это поняла за время нашего странствия. Без моих друзей я бы ни за что не смогла сюда добраться и тем более убить Змея.

Анатолий прослеживает мой взгляд.

— Похоже, что за эти несколько дней ты выучилась куда как большему, чем я за десяток с лишком лет.

— Я поняла, где моё место, — шепчу я. Нетерпение уже припекает пятки, так мне хочется бежать к своим друзьям на корабль, благодарить их за помощь, а потом сломя голову мчаться домой, к Мамочке и Саше. Но сначала я должна перенести Липовое дерево. Только тогда я смогу попросить его спасти Сашу и потом меня.

Я решительно поднимаюсь на лапы и поворачиваюсь к Анатолию:

— Мне тут кое в чём нужна твоя помощь.

— Всё, что ни попросишь.

— Помоги мне оттащить это дерево к избушке на курьих ножках. Оно, конечно, тяжеленное, но вдвоём мы справимся. Ты и я, вместе.