Девочка-медведь

Глава 10. Юрий

Воображаю, как Мамочка, скрестив на груди руки, уверяет меня, что эта история — сплошная ерунда. И что медвежонок никак и никогда не мог бы превратиться в человеческого ребёнка. Но потом я перевожу взгляд вниз.

На подлокотнике кресла покрывало, и я поскорее прикрываюсь им. Но даже под ним заметно, что у меня медвежьи лапы, к тому же покрывало слишком куцее и мои длинные когти всё равно торчат наружу. Не желая видеть их, я закрываю глаза.

В памяти всплывает воспоминание, как я стою на спине у Царицы-Медведицы на четырёх лапах. Не может быть, убеждаю я себя, это всего лишь мои фантазии — слишком ошарашили меня выдумки волка Ивана, а тут ещё этот нелепый рассказ. Но воспоминание всё равно кажется слишком взаправдашним.

Я потягиваюсь, и шерсть на ногах вздыбливается, когти растопыриваются в стороны, и я вдруг узнаю это ощущение. Давно забытые воспоминания упрямо рвутся наружу…

Вот я катаюсь по мягкой лесной подстилке, чтобы шерсть пропиталась запахами сухого дёрна… вот длинным влажным языком вылизываю себе морду, вот на плеск рыбы мои округлые уши сами собой поворачиваются к ручью.

Я вспоминаю, что тогда вся с ног до головы была медведем.

Меня прошибает озноб, и, хотя я неподвижно сижу в кресле, мне кажется, что я лечу вниз и вот-вот ударюсь о землю.

Всю жизнь я чувствовала себя в деревне не в своей тарелке, мне всегда казалось, что я там чужая, лишняя. Но мне и в голову не приходило, что я вообще не создана жить в мире людей — среди людей. Наверное, мне на роду написано коротать жизнь одной в лесу. Как медведю.

Слёзы градом катятся по щекам. Я плачу по Мамочке. По Саше. Плачу по всему тому, что так люблю у нас в деревне, хотя сама прежде не осознавала этого: по приземистым деревянным домикам, что в линеечку выстроились по краям деревенской площади; по нашему дому собраний с украшенной резьбой разноцветной крышей; по духу товарищества, когда мы всей деревней дружно готовимся к празднику… даже по тому, как односельчане в шутку сравнивали мою силу с медвежьей. Пускай это лишний раз выпячивало мою непохожесть на других людей, но обычно служило похвалой.

Впервые с побега в Снежный лес меня обжигает мысль, что, может быть, я никогда больше не смогу вернуться в деревню… Ни разу в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. Хочу позвать Мышеловчика, но не могу издать ни звука. Всё, на что я сейчас способна, — это зажмуриться и рыдать горючими слезами, пока меня не сморит сон.

Я пробуждаюсь оттого, что усики Мышеловчика щекочут мне щёку. Открываю глаза и вздрагиваю, разглядев прояснившимся взором мёртвую мышку у себя под носом.

— Вот, завтрак тебе принёс, — Мышеловчик пододвигает трупик поближе, — я вчера вернулся с охоты, глядь, а ты уже дрыхнешь, и потому я с утра поймал тебе свеженькую.

— Спасибо, не надо. — Я морщусь на его подношение и выпрямляюсь в кресле.

Мышеловчик переводит недоуменный взгляд с меня на мышь и обратно. Его пасть вытягивается в тоненькую обиженную ниточку.

— Чем она тебе не угодила?

— Всем угодила, просто я не голодна. — Я снимаю покрывало и снова рассматриваю свои ноги. Так и знала, что они останутся медвежьими — я же чувствовала их тяжесть, — но всё же тешила себя надеждой, что они вдруг снова станут нормальными. Вот бы ничего этого не было! Вот бы я проснулась дома, с нормальными ногами и теперь мы с Мамочкой мирно сидели бы за завтраком. От последней мысли урчит в животе.

— Не голодна, говоришь? — Мышеловчик осуждающе смотрит на мой живот.

— Даже если и голодна, мышку всё равно не буду.

Я разламываю пару сушек из ожерелья, заталкиваю в рот, потом поднимаюсь и, ещё не привыкнув к медвежьим ногам, неуклюже ковыляю через комнату. Распахиваю дверь — мне очень хочется вдохнуть свежий утренний воздух, прочистить мозги от унылых бесплодных мыслей.

На ярком солнце снег блестит и переливается. Схожу с порога в снег, холод пронзает мои ступни, и я сразу оживаю. Я снова полна энергии. Я чувствую стопами, как под слоем снега куда-то торопится мышь, и это такое волшебное ощущение, что желание избавиться от медвежьих ног кажется глупостью.

— У меня медвежьи ноги! — кричу я деревьям, и эхо моих слов со всех сторон возвращается ко мне. Вдруг накрывает отчаянное желание поскорее узнать, для чего у меня медвежьи ноги и почему они отросли. Я сжимаю в пальцах кулон с наконечником стрелы. Куда сегодня идти?

Я бегу назад в хижину, наскоро умываюсь, прибираюсь, накидываю на плечи тулупчик и снова выскакиваю наружу, на ходу разворачивая карту. Значок Синь-горы притягивает взгляд словно магнит. Туда-то мне и надо идти. Царица-Медведица всё ещё живёт там, и я смогу поговорить с ней точно так же, как говорю с Мышеловчиком.

Встреча с Иваном, его слова обо мне и прочитанные накануне записки Анатолия убеждают меня, что его рассказы правдивы. А если кто и знает всю правду, то это наверняка Царица-Медведица. Она растила меня до двух лет и должна знать, кто или что я есть, и можно надеяться, что она знает, почему я сейчас меняюсь в медвежью сторону. Я должна разыскать её.

Солнце стоит высоко в небе, и я ругаю себя за то, что так заспалась. Не ровён час, Мамочка уже идёт сюда, решительно настроенная найти меня в лесу и спровадить в больницу. Но до Синь-горы далеко, больше одного дня пути. Я вспоминаю, как прошлой ночью мыкалась в непроглядной темноте, пугаясь воя волчьей стаи, и мне не хочется снова пережить всё это. А значит, надо так построить путь, чтобы к сумеркам дойти до следующей хижины Анатолия.

Я перевожу взгляд на карту. Если идти на север по берегу Серебрянки, там будут две хижины. Дорога, конечно, извилистая и долгая, зато с неё не собьёшься. А если в одной из хижин я застану Анатолия, можно попросить его на санях довезти меня до медвежьей пещеры.

— Человечья девочка, а человечья девочка! — кричит Мышеловчик. Я поворачиваюсь на его голос и вижу, что он висит на краю крыши. — Здесь, наверху, кладовка. Чую, там-то Анатолий и хранит запасы налима. А внутрь не пробраться. Иди помоги.

Перевожу взгляд на маленькую наблюдательную вышку, которую Анатолий выстроил на крыше. Как же я забыла про неё! Я была здесь в свои пять лет, и Анатолий поднимался со мной на эту вышку, ведь тогда я весила всего ничего. С вышки откроется прекрасный обзор местности, и я не только увижу дорогу, которую себе наметила, но и прикину, далеко ли до медвежьей пещеры.

— Иду! — отвечаю я и по глубокому снегу пробираюсь к лестнице, пристроенной к дальнему краю хижины. Осторожно поднимаюсь, опасаясь, что она подломится подо мной, но ступеньки крепкие и под моим весом даже не шатаются.

От открывшегося с крыши вида захватывает дух. Заснеженный лес простирается во все стороны, куда хватает глаз, и от его огромности голова у меня идёт кругом.

— Погляди, Мышеловчик! — я всплёскиваю руками, увидев, что вдали над лесом возвышается Синь-гора.

Но Мышеловчику не до пустяков. Он пытается сломать замок на дверце кладовки и что-то бормочет насчёт налима.

Я разворачиваю карту и пробую соотнести её с местностью. Вот Серебрянка блестящей лентой прорезает лес, длинная и извилистая, местами широкая и глубокая, как озеро. Сейчас на ней тоже ледоход. Вода проламывает лёд и потоками устремляется наружу, расталкивая льдины. Даже не верится, что с праздника Великотаяния прошло всего два дня.

Я вздрагиваю от громкого треска льда, и тут же раздаётся всплеск, а сразу за ним пронзительный вскрик. Я шарю взглядом вдоль берегов. Крик переходит в душераздирающий визг, и наконец мне удаётся разглядеть, кто там терпит бедствие — грузное, длинноногое животное, похоже олень или лось. Бедняга провалился под лёд у берега и отчаянно бьёт ногами, пытаясь выбраться.

— Спасите! — вопль животного у меня в голове превращается в слова. Я бросаюсь к лестнице, заталкивая карту в карман. Нет, спускаться слишком долго — я прыгаю с крыши в снег и по просеке мчусь к берегу.

— Иду на выручку! — кричу я Мышеловчику, но он и без того уже спешит бок о бок со мной.

На откосе я поскальзываюсь и съезжаю с холма, вздымая ногами бурунчики снега. На берегу останавливаюсь и прислушиваюсь, откуда несутся крики.

— Туда! — Мышеловчик срывается с места, я за ним, продираюсь сквозь молодой сосняк, вопли приближаются, и наконец я понимаю, что мы почти на месте.

Лёд на реке ослепительно сверкает под лучами солнца. А у берега в воде барахтается молодой лось. Видны его вытянутая бурая морда и коротенькие бархатные рожки на голове, длинные передние ноги бьют по воде, тщетно ища опору. Спина и круп провалились под лёд.

— Помоги! — Я бросаюсь вперёд на его горестный вопль, но замираю, разглядев за кустами фигуру человека — он на коленях по льду подползает к лосю. Он закутан в огромный тулуп, отороченный мехом капюшон скрывает лицо до самого подбородка. Мышеловчик вскакивает мне на плечо и весь зарывается в мой воротник.

— Отстань! — взвизгивает лось, когда человек пытается обвязать верёвкой его передние ноги. И снова зовёт на помощь, его голос панически дрожит и срывается. Я кидаюсь к нему, но не могу сдержать стон досады — до чего же не хочется показываться этому незнакомцу в полумедвежьем виде! Я боюсь, что его ошеломлённый взгляд убьёт мою последнюю надежду вписаться в мир людей. Но как бросить в беде лося, если я могу спасти его?

Я смотрю на свои ноги. Они почти скрыты длинной юбкой, видны лишь мохнатые щиколотки — ну да ладно, авось сойдут за меховые ботинки. Человек так поглощён вознёй с верёвкой, что не замечает моего приближения. Я тоже опускаюсь на коленки рядом с лосем, развернувшись так, чтобы не светить ногами.

— Всё хорошо, — мягко говорю я лосю и глажу его тёплую шелковистую морду. Он глядит на меня расширенными от ужаса карими глазами. Я обхватываю его руками за шею, чтобы не дать сползти в полынью, и он перестаёт бить ногами.

— Меня зовут Янка, — шепчу я ему на ухо, — я помогу тебе.

— Ю-Юрий я, — стуча зубами, еле выговаривает лось, — меня зовут Юрий. Помоги мне выбраться. Я весь окоченел.

Я поворачиваю голову к человеку, который с другой стороны от Юрия всё ещё возится с верёвкой. И в ошеломлении открываю рот, встретив взгляд знакомых серых глаз.

— Саша?! Ты как здесь?..