Девочка-медведь

Глава 3. Праздник

Наутро Анатолия уже нет. Я знала, что так и будет, но мне всё равно тоскливо. Анатолий оставил нам записку, что ночью услышал зов леса, и рядом с ней две веточки козьей ивы с нежными серебристыми серёжками.

Мамочка качает головой, но улыбается оставленным Анатолием веточкам и втыкает одну в петлицу своего пальто. Второй я украшаю свой тулупчик, и мы выходим на кусачий морозный воздух грузить на санки Мамочкин товар.

Мышеловчик носится и скачет вокруг меня, прыгает то мне на плечо, то на голову, то на бортик саней, обнюхивает Мамочкины банки-склянки и шипит на звякающие бутыли с отварами, пока мы рядами укладываем их в санях.

За ним всегда потешно наблюдать, но сейчас меня больше занимает вчерашний рассказ Анатолия. Я ищу в его подробностях скрытые подсказки и всё время трогаю наконечник стрелы, висящий на шнурке у меня на шее, чтобы почувствовать его холод и острые грани. Сегодня утром мне кажется, что помимо вьюги внутри него бушует ещё какая-то сила.

— Ты же понимаешь, что это просто сказка, верно? — спрашивает Мамочка, одёргивая на мне тулупчик. Мамочка всегда знает, о чём я думаю, и, когда тревожится за меня, без конца поправляет мне одежду или волосы.

Я киваю, но рой вопросов по-прежнему осаждает меня.

Что, если рассказ Анатолия — правда? Что, если Настасья действительно жила на белом свете и родила меня? От этой мысли моё сердце несётся вприпрыжку, как резвый Мышеловчик.

Мамочка зовёт меня в дом. Она уже рассовала мохнатые головки пушицы между уложенными в ящики бутылями и укутала мехами.

— Давай-ка на дорожку согреемся горяченьким. И кстати, тебя ждёт сюрприз! — Мамочкины глаза искрятся.

— Идём? — Я приглашающе протягиваю Мышеловчику ладонь. Тот скачет по ящикам, охотясь на головку пушицы, и раздражённо дёргает усиками из-за того, что его отвлекают от этого занятия, но всё же запрыгивает мне на ладонь, взбегает по рукаву и проскальзывает за шиворот. Я чувствую его тёплое меховое тельце и невольно улыбаюсь, заходя в дом вслед за Мамочкой.

Из шкафчика в своём аптекарском закутке она достаёт объёмистый свёрток в коричневой бумаге и с улыбкой протягивает мне.

Разворачиваю бумагу, в свёртке — аккуратно сложенная юбка, новая, из тёмной ткани, длинная и широкая. Я, насупясь, гляжу на обновку, потому что прекрасно чувствую себя в стареньких, но привычных и уютных штанах. И только потом замечаю, что весь подол покрыт разноцветными картинками.

— Сама вышивала, — говорит Мамочка и ставит на плиту ковшик со сбитнем, а я внимательнее разглядываю искусные вышивки — полный зверушек лес, Синь-гора в отдалении. Выше по ночному небу летит огненный дракон, пара величественных медведей танцует в оплетённом лозами полуразрушенном замке; по берегу реки мчится на тонких курьих ножках избушка, в серебристом свете луны охотится волчья стая.

— Сценки из рассказов Анатолия, — шепчу я в изумлении.

— Я знаю, как много значат для тебя его истории, потому и вышила. И ещё для того, чтобы сегодня ты надела юбку на праздник в деревне: вот здесь твоё настоящее место, где каждый тебя любит.

Мамочка пристально смотрит на меня. Я и сама больше всего на свете хочу, чтобы она была права! Я гоню прочь мысли о своей запрятанной в лесу тайне, но непослушное сердце ноет.

Мамочка по-прежнему смотрит на меня в упор, широко улыбаясь, и в её глазах пляшут весёлые огоньки.

— Ну что там ещё? — бурчу я.

— Как что? В этот раз нести Зиму выбрали тебя! — Мамочка пытается обнять меня, но её руки едва доходят до середины моего покрупневшего туловища. Отвлечённая этой мыслью, я не сразу соображаю, о чём она толкует. Ах да! Каждый год в Праздник весны мы всей деревней сжигаем здоровенное соломенное чучело Зимы, чтобы дать дорогу Весне. У нас считается огромной честью нести на жертвенный костёр чучело Зимы, и обычно её удостаивается тот из взрослых сельчан, кто за прошедший год больше других постарался на благо деревни.

— Я так горжусь тобой. — Мамочка выпускает меня из своих полуобъятий и прижимает руку к сердцу.

Миг мне хочется, чтобы сейчас здесь, с нами, был Анатолий. Вдруг он остался бы, узнав, что я понесу Зиму и по такому случаю надену юбку с вышивками из его рассказов? Что за глупости, одёргиваю я себя, Анатолий никогда не ходит на деревенские праздники.

— Ступай-ка примерь, — Мамочка выталкивает меня из кухни, — потом согреемся сбитнем, а там уже и ехать пора будет.

Я поднимаюсь в свою комнату, переодеваюсь в юбку и надеваю любимые ботинки из оленьей кожи. Их мастерит Анатолий. Они мягчайшие и сидят на мне как влитые, никогда не натирая ног. В каждый приход Анатолий приносит мне пару ботинок по размеру и ещё две-три побольше, на вырост. На всякий случай проверяю, надёжно ли упрятан под джемпером наконечник стрелы на шнурке. Прежде чем спуститься на кухню, достаю из-под подушки подаренный Анатолием волчий коготь и кладу себе в карман. Хотя чучело Зимы сделано из соломы и вряд ли тяжёлое, я чувствую, что лишние силёнки сегодня не помешают.

Является Саша, пританцовывая от радостного предвкушения, и все втроём мы впрягаемся в лямки наших гружёных саней. Не успеваем мы достичь противоположного конца сада, как почивавший у меня на шее Мышеловчик просыпается, соскакивает на снег и со всех ног улепётывает под сосны. Он редко сопровождает меня в деревню, а на деревенские праздники — никогда. Как Анатолий. Я поднимаю воротник, чтобы согреть покинутое им место у меня на загривке.

Сквозь заросли деревьев до нас доносится с площади шум и гам последних приготовлений. Там устанавливают ярмарочные палатки, музыканты настраивают свои инструменты, и уже тянет ароматным дымком запекающегося в стальных бочках мяса.

Пока мы с Сашей ставим палатку для Мамочкиной торговли, со всех сторон стекается народ, и вскоре на площади яблоку упасть негде. Многие мне незнакомы, ведь на праздник съезжаются жители из самых отдалённых деревень, рассыпанных вдоль противоположных краёв Снежного леса.

Над площадью витают праздничные шумы — взвизги с крутой ледяной горки, подбадривающие крики оттуда, где соревнуются в лазанье по шесту, смех и переклички от ярмарочных рядов, где идёт бойкая торговля едой и питьём. Запущенный кем-то снежок просвистывает над головой Саши и шмякается к моим ногам. Я оборачиваюсь к ледяной крепости, откуда его, надо полагать, запустили. Мальчишки-озорники с гоготом юркают за зубчатые верхушки крепостной стены.

Маленький Ваня высовывает голову из-за зубца:

— Гляди, сколько ядер мы заготовили! — Он с гордостью указывает на высоченную кучу крепко слепленных снежков. — Янка, айда к нам в команду! Мы сегодня защитники крепости.

— Мы с Сашей уже записались в штурмовую команду! — кричу я в ответ, поднимаю расплющенный Ванин снежок, снова придаю ему округлость и кидаю им в Ваню. — Прибереги-ка свой боеприпас для обороны, вояка!

— Пошли с горки кататься. — Саша по привычке пихает меня в плечо. Поверх его головы я бросаю взгляд на Мамочку.

Она обхаживает очередного покупателя, но успевает подмигнуть мне и машет рукой — мол, давай, развлекайся.

Саша идёт впереди меня через запруженную народом площадь, стараясь обходить кучки людей, зато передо мной все сами расступаются. Я до того огромная, что мне всегда уступают дорогу. И смотрят на меня по-особенному — чуть дольше, чем нужно, и скованно улыбаются. С Сашей здороваются запросто, просто кивком. А меня дразнят «Янка-Медведь», кто за спиной шёпотом, кто громко в лицо. Сегодня меня донимают не в пример больше обычного, и немудрено, ведь сельчане из отдалённых деревень не видели меня с прошлогоднего праздника, а я за год вымахала на голову.

Интересно, как далеко они разбежались бы, покажись в деревне настоящий медведь? На миг меня охватывает сильное желание зарычать — поглядела бы я, что они будут делать. Саша останавливается поболтать с ребятами из школы, а я держусь поодаль и помалкиваю, только тереблю волчий коготь в кармане.

Моя ровесница Лиля с улыбкой обращается ко мне:

— Слышала, ты у нас в этом году Зиму несёшь, да?

Я уже зарделась от гордости, но вдруг замечаю, что она зло щурится, а её губы кривит ехидная улыбка.

— Ума не приложу, с чего это тебя выбрали, — продолжает Лиля. — Я бы не сказала, что в этот год ты так уж расстаралась для нашей деревни. К тому же ты бука, из друзей у тебя один Саша, а сама ты всё время в лесу ошиваешься.

— И вообще, носить чучело Зимы — это, между прочим, наш деревенский обычай, — встревает Лилькина подружка Оксана. — А ты вовсе не в деревне родилась, ведь так?

— Ну и что? Я всю жизнь в деревне живу, — пожимаю я плечами, делая вид, что меня не задевают их подначки. Но кожу уже покалывают иголки злости. Зачем они лишний раз тычут мне в глаза, что я не такая, как все? Разве это и без того не очевидно?

— Не нашли никого, вот Янку эту и выбрали. — Лиля презрительно отмахивается от меня. — Чучело в этот раз огромное, и его привязали к тяжеленному шесту. Кому ещё таскать такую тяжесть, как не этой?

— Вот-вот, — вторит ей Оксана, и девчонки поворачиваются ко мне спиной, возобновляя прерванную болтовню.

— Они просто тебе завидуют, — одними губами говорит из-за их спин Полина. И улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. Полина всегда обходится со мной по-доброму, хотя мы с ней даже не подружки. Тут вредная Лиля права: я мало с кем общаюсь в деревне и ни с кем по-настоящему не подружилась. Саша — другое дело, мы с малолетства росли вместе, мы ближайшие соседи, вот и дружим.

К моему облегчению, Саша наконец-то заканчивает тары-бары с однокашниками, и мы с ним идём к ледяной горе в стороне от площади. Я выбираю из кучи сваленных у подножья горы саней самые прочные на вид и тащу их вверх по крутому склону.

На верхушке горы я, оседлав санки, смотрю на площадь, которая с высоты видна как на ладони, оглядываюсь на лес за спиной, на убегающую к горизонту широкую ленту реки, глубоко вдыхаю ледяной воздух, и напряжение отпускает меня.

— А ну, вперегонки! — кричит Саша и первым стартует с горы.

Я слегка отклоняюсь назад, крепко ухватываюсь за лямку санок и ухаю вниз вслед за ним. На кочке меня подбрасывает в воздух, и на миг я захлёбываюсь в снежном вихре. Но тут же шлёпаюсь на санки, сердце трепыхается у самого горла. Я долетаю до подножья горы вперёд Саши и крутым виражом торможу, вздымая фонтаны снега. Поднимаюсь на трясущиеся ноги, меня бросает то в жар, то в холод, от вымученной улыбки ломит щёки. Подлетает в снежном облаке Саша и, хохоча во всё горло, кубарем скатывается с санок.

— Ух, Янка, всех за пояс заткнула! Сорвиголова ты, каких поискать!

Он встаёт на ноги и подмигивает мне:

— Ещё разок, а?

Я киваю. Пускай я за эту зиму на голову переросла Сашу, всё равно мы с ним как были, так и остаёмся лучшими друзьями.

Мы скатываемся с ледяной горы ещё и ещё, пока от обжигающего встречного ветра не начинают саднить лёгкие, а ноги — ныть от бесконечных подъёмов по крутому склону.

Раздаётся барабанная дробь — сначала тихо, потом нарастает и вот уже гремит над площадью, как гром с небес. Мы с Сашей возвращаем на место санки и вслед за толпой идём к возведённой посреди площади сцене. От возбуждения по телу бегут мурашки, потому что с минуты на минуту начнётся главное праздничное представление.