Девочка-медведь

Глава 28. Змей Горыныч

Я приближаюсь к логовищу, раскалённые камни даже через обмотки обжигают мне ступни. Мышеловчик затаился у меня на шее, Иван идёт рядом. Слева от нас Юрий с Еленой на спине карабкается вверх по склону утёса, Блакистон парит над ними.

Воздух искрит от напряжения, мои чувства обостряются. Копыта Юрия громыхают по камням, точно раскаты грома, взмахи огромных крыльев Блакистона разрезают воздух, точно молнии. Когда Елена поправляет за спиной лук, ветер колышет её волосы, а мне кажется, что в них свистит ураган. Иван задевает крохотный камешек, и тот катится вниз с грохотом лавины. Сердце бухает в груди как молот — ещё мгновение, и Змей Горыныч окажется перед нами.

Мы уже совсем близко к логовищу. Из его недр вырывается нестерпимо яркий кроваво-красный свет, режет мне глаза. Мой взгляд уплывает выше, туда, где над логовищем в просветах между мечущимися клубами чёрного дыма проглядывает Липовое дерево.

Кора на вид гладкая и твёрдая, совсем как кожа на руках у Мамочки. Ветви широко раскинулись, совсем как Мамочкины руки, когда она пыталась обнять меня. На миг моих ноздрей касается аромат липового цвета, такой родной, такой Мамочкин, что к глазам подступают слёзы.

Я медленно выдыхаю и крадусь вперёд, как можно тише и осторожнее переставляя лапы. И мысленно твержу себе при каждом шаге: «У нас всё получится, мы остудим ярость Змея, мы спасём Липовое дерево, спасём Сашу и меня тоже».

Только сейчас до меня доходит, какую глупость я совершила, сбежав в дебри леса, не понимая, кого и что бросаю. Мне надо было потерять всё это, чтобы понять наконец, как дорого моему сердцу то, что у меня было. И надо было заглянуть в своё прошлое, чтобы до конца осознать, какого будущего я себе хочу — а больше всего на свете я хочу жить в любящей семье. Но у меня и так была любящая семья — Мамочка, Саша, Анатолий. Даже если не получалось вписаться в деревенскую жизнь. Но теперь, когда та жизнь осталась далеко позади, мне отчаянно не хватает её со всеми радостями и горестями. Я только теперь понимаю, что синяки и шишки, которые набиваю, порой очень даже стоят того. И схватка со Змеем — тоже, ведь, победив его, я смогу всё исправить.

Я останавливаюсь у самой пещеры. Иван чуть впереди меня. Его силуэт, почти чёрный на фоне алого зарева, кажется совсем крошечным рядом с огромным зевом логовища. Исходящее из его недр зарево наливается тяжёлым багрянцем, щупальца густого серого дыма, извиваясь, тянутся к нам. Я щурюсь, но никак не могу разглядеть, что скрывается за ними.

Из зарева вдруг вырываются языки пламени, свиваются в длинную скрученную спиралью ленту. Разинув рот, я зачарованно гляжу, как огненная лента густеет, утолщается и воздвигается передо мной исполинской колонной. Ослепительно вспыхивают глаз и зубастая пасть.

Пасть с тихим шипением раскрывается и вдруг делает стремительный бросок вперёд, превращаясь в ревущий, как ураган, бешено вращающийся огненный шар.

— Беги, Иван! — кричу я, метнувшись прочь от обжигающего жара. Иван не слушается, его рычание доносится с того же места, где он стоял. Я оглядываюсь, и в этот же момент надо мной свистит стрела, так низко, что прочёсывает бороздку в шерсти у меня на загривке.

— Простите! — кричит Елена с выступа на утёсе сзади и слева от нас. — Промазала.

Стрела улетает в сторону, к ней одновременно бросаются Блакистон и Иван.

Огненный дракон ещё больше разрастается ввысь и вширь. Меня охватывает священный ужас, когда он на моих глазах принимает форму Змея. Три длинные шеи вырываются вверх из огненного шара, извиваясь как змеи. На каждой сидит по остромордой башке, обрамлённой рваными языками пламени. Оглушительный «кракс!» — и все три морды раскалываются в зловещих ухмылках, отчего моё мужество рассыпается на мелкие кусочки. Три оскала поблёскивают синеватыми с прозеленью зубами, огненные капли дождём стекают с них, шипят и пенятся на земле, в трёх глотках змеятся острые, как кинжалы, раздвоенные языки.

Я отшатываюсь, страх и ярость отчаянно борются во мне. Вот он, Змей, — тот, кто убил моих родителей, тот, кто год за годом напускает на Снежный лес пожары, и сейчас он стоит между мной и Липовым деревом, во власти которого спасти Сашу и меня. Больше всего на свете я хочу изничтожить его, искупить ошибку моего деда и одним махом всё исправить. Но, оказавшись перед этим огненным исполином, я, увы, не представляю, как победить его.

Змей продолжает расти и теперь застит всё небо, три его башки слепо тычутся в разные стороны, ноздри раздулись, словно что-то вынюхивая. На месте пяти его глаз зияют чёрные дыры, зато в шестом, ещё сохранившемся глазу кружит разноцветный вихрь оранжевого, красного, багрового, синего оттенков. Значит, моя родная мать и правда вышибла Змею пять из его шести глаз. Провалы пустых глазниц лучше всего доказывают, что стрелы моей матери способны гасить полыхающий огонь дракона — пускай всего лишь в его глазах. Моя грудь расправляется, наливаясь гордостью и надеждой. Если стрела способна погасить пламя Змея, значит, ею можно убить его!

Разноцветный глаз Змея уже отыскал меня и теперь вспыхивает ещё ярче, три змеиные башки ныряют с высоты, целясь прямо в меня. Волна жара выбивает воздух из моей груди, и я пячусь всеми четырьмя лапами, сердце тяжело колотится в груди. Я лихорадочно кручу головой, надеясь отыскать себе оружие — хоть какое-нибудь. Ни Ивана, ни Блакистона, ни стрелы нигде не видно.

Я натыкаюсь взглядом на огромный валун, нависающий над самым зевом логовища, и кидаюсь к нему, но крутизна склона не позволяет быстро одолеть его, а рёв Змея за спиной всё ближе. Мышеловчик больно впивается когтями мне в ухо, стараясь удержаться, но я так рада, что он по-прежнему со мной, что тут же забываю о боли.

Едкая вонь горелой кожи лезет мне в ноздри — жар земли уже прожёг обмотки на лапах. Но я не отвожу взгляд от валуна. Краем глаза замечаю, что головы Змея тянутся за мной, их длинные шеи совсем рядом. Пасти изрыгают струи чёрного дыма, он забивает рот, разъедает гортань.

Сердце тяжело бьётся о рёбра, лёгкие съёживаются. Наконец я достигаю валуна, оплетённого толстыми спутанными корнями дерева, юркаю за него и принимаюсь подкапывать удерживающие валун корни когтями, срывая с лап ошмётки горелых кожаных обмоток, разбрасывая по сторонам землю вперемешку с пеплом.

Изрыгаемый Змеем дым окутывает меня, забивается в нос, не даёт вздохнуть. Я задерживаю дыхание и копаю ещё быстрее, ещё глубже. В какой-то миг кажется, что корни сами подаются из земли мне навстречу, но, должно быть, виной тому клубы чёрного дыма или разгулявшееся воображение. Наконец вроде бы удаётся вызволить валун из плена корней, и я со всей силы пихаю его вниз.

Валун даже не шевелится. С громким рыком я всей тушей бросаюсь на него, он мало-помалу сдвигается, наклоняется и от последнего особенно мощного удара со свистом летит вниз прямо в грудь Змею. Тот пытается увернуться, но его туловище слишком неповоротливо и громоздко.

Дрожь сотрясает склоны вулкана, когда валун грохается на Змея, тучи искр взмётываются в воздух, кружат вокруг меня. Я свешиваюсь с края обрыва и заглядываю вниз.

Там, где мгновение назад бушевал огненный дракон, покоится огромный валун, из-под него кое-где пробиваются чахлые оранжевые язычки пламени.

Моя взяла! Я сама изумлена своей победой, и торжествующий рык уже просится наружу — но тут из-под валуна вырываются мощные языки огня и в небе снова свиваются в Змея, пламенеющего ещё ярче и жарче, чем прежде.

Откуда ни возьмись появляется Иван, стрела в его пасти льдисто отблёскивает наконечником, и бросается к Змею. С приближением Ивана Змей вырастает всё больше и больше. Из языков пламени снова свиваются три башки, взмывают в небо, нависают над Иваном разгневанными тучами, разражаются зловещим, как завывания урагана, хохотом.

Иван издаёт леденящий кровь рык и бросается в огненное нутро чудовища.

— Стой! — рявкаю я и кидаюсь вниз к Ивану, но поскальзываюсь и кубарем качусь со склона.

Иван уже в самом пекле — расплывчатое тёмное пятно, объятое языками пламени. У меня обрывается сердце.

Иван исступлённо мотает головой, разя внутренности Змея, наконечник стрелы источает ослепительно-белый свет, пронзает языки пламени, и те расщепляются, а Змей взвывает от боли. Он кружит на месте вихрем багрового пламени, и в этой огненной круговерти я тщетно пытаюсь высмотреть Ивана.

Наконец я замечаю его в самой сердцевине огня, он по-прежнему бьёт стрелой в Змея, хотя уже подпалил себе шерсть.

— Иван! — что есть мочи реву я. — Назад!

Но он не слышит или не хочет слушать меня.

Надо вызволить Ивана из нутра Змея, пока огонь не спалил его дотла. Я делаю глубокий вдох и бросаюсь в пекло.

Пламя обжигает мне морду, глаза, уши, но я стискиваю челюсти и прорываюсь сквозь огонь к Ивану. Он снова взмахивает головой, наконечник стрелы рассекает Змею грудину, оставив глубокий тёмный разрез.

Змей взвизгивает, и я вижу, как между краями разреза пульсирует огненное сердце. Иван делает выпад, чтобы пронзить его, но Змей взрывается вихрями ослепительного света и раскалённого жара, и нас отбрасывает назад.

Иван взвывает и мешком падает на землю. Стрела выпала из его челюстей где-то в недрах Змеева пекла. Перевожу взгляд со стрелы на разверстую грудь Змея. Я готова метнуться к стреле, схватить её и сама пронзить его поганое сердце… Но, оглянувшись на Ивана, замечаю, что он пугающе неподвижен, а его шерсть тлеет.

Забыв про стрелу, я прыгаю к нему, сгребаю передними лапами и, поднявшись на задние, отступаю с ним подальше от Змея. После ослепительного пламени я ничего не вижу в темноте и, шатаясь, бреду к выступу утёса, ориентируясь только на голос зовущей нас Елены. Позади неё белеет куча нерастаявшего снега. Я плюхаюсь в снег, сыплю его на Ивана, а заодно и на себя, пока наша шерсть не перестаёт дымиться.

Иван силится встать на лапы.

— Уничтожил я Змея? — с надеждой вопрошает он. Но, глянув мне за спину, видит, что Змей как ни в чём не бывало полыхает огнём, и сразу сникает. Я поворачиваюсь проследить за его взглядом, и сердце падает. Змей оправился и снова растёт на глазах.

— Я промахнулся, — горестно рычит Иван. В угасающем свете дня его морду почти не видно. Последние лучи солнца потонули в океане, и на нас наползают густые сумерки, прорезаемые лишь бушующим пламенем Змея.

— Ничего ты не промахнулся. — Я решительно мотаю головой, вглядываясь в огонь. — Присмотрись-ка получше.

У Змея что-то явно разладилось: в тёмном провале глубокой раны на груди его сердце еле трепыхается.

— Ты рассёк ему грудь по самое сердце, — шепчу я, — и теперь убить его куда легче…

Я прикусываю язык, потому что не представляю, как без стрелы расправиться со Змеем.

Чуть погодя к нам подлетает Блакистон, выпорхнувший из самой груди Змея. Кончики его крыльев занялись огнём, зато в когтях он несёт стрелу. Надежда снова загорается во мне. Но я замираю от страха, видя, как одна из голов Змея кидается на Блакистона. Тот ловко уклоняется и, подлетев к нам, роняет стрелу на колени Елене. Затем приземляется рядом со мной и окунает крылья в снег, чтобы сбить огонь с перьев.

— На сей раз девочка-яга пронзит сердце Змея, — изрекает Юрий, вскидывает голову и гордо распрямляется.

Я смотрю на Елену и вся напрягаюсь от волнения. Она вкладывает стрелу в лук, натягивает тетиву. Сердце Змея на виду, оно бьётся в каких-то шагах десяти от нас, огромное, величиной с Ивана. Елена целится, но в этот момент Змей закручивается юлой, его сердце пропадает из виду и в следующий миг пламенеет уже в другом месте.

— Не получается, — стонет Елена, стараясь поймать на прицел сердце Змея. Потом, недоуменно хмурясь, опускает лук и вглядывается в тёмный комочек почти под ногами у Змея. Там движется что-то маленькое.

— Мышеловчик! — кричит Елена. — Назад! Вернись!

Тут до меня доходит, что Мышеловчик уже не лежит, свернувшись у меня за ухом, а стоит перед Змеем и, мало того, энергично разминается, выворачиваясь туловищем то так, то этак.

— Мышеловчик! — ору я во весь голос. — Сюда, живо!

Но он только улыбается. И начинает свой боевой танец.