Девочка-медведь

Глава 19. Замок-развалина

Бабушка заканчивает рассказ, в её глазах блестят слёзы.

— Нельзя ему было лес покидать, никак нельзя, — шепчет она.

— Послушать тебя, так в рыбаках ему счастливо жилось.

— Так-то оно так, да недолго. А потом… — бабушка хмурится и печально вздыхает, — даже вспомнить больно. Обернулась жажда его человеком быть горем горьким, непоправимым. Лучше бы уж в медведях оставался. Против своей природы не попрёшь, только синяки да шишки набьёшь. Теперь и ты это поняла, правда?

Я мотаю головой, совершенно не понимая, к чему она клонит.

— Ты-то в деревне среди людей много счастья нажила? — спрашивает бабушка.

Я открываю рот, но слова не идут с языка. Отчаяние охватывает меня: почему я не знаю, что ответить на этот простой вопрос?

— Сколько нажила, всё моё. Только…

— Только чувствовала иногда, что ты не на своём месте, да? — договаривает бабушка и смотрит на меня таким понимающим взглядом, что словно гора с плеч спадает.

— Да, не всегда я там чувствовала себя своей. Но в деревне живут люди, которых я люблю. Моя Мамоч… — Я замираю. От ужаса кровь застывает в моих жилах: я не помню, как произносится её имя! Пробую нарисовать её в памяти, но образ рассыпается. А как звали моих друзей? Я и это забыла! Один такой сероглазый… Или нет, синеглазый? Беспомощно переминаюсь с лапы на лапу, не зная, что делать и куда бежать.

— Я не помню! — рычу я. — Я забыла их имена!

— Не беда, — успокаивает бабушка и подталкивает рыбу, которую поймала для меня, — поешь лучше. Передохни. Дай себе время обвыкнуться. Ты слишком быстро изменилась, ну да ничего, обойдётся. Лес даст тебе всё, что нужно.

Я молча смотрю на рыбу у своих лап. Рыба пялится на меня пустыми глазами.

— Но я ничего не помню, — шепчу я, — не помню даже, что пыталась вспомнить.

— Такое в порядке вещей, когда превращаешься в медведя. Не тужи.

Прикрываю глаза и отчаянно понукаю себя вспомнить, о чём я хотела вспомнить. О чём-то, что я любила… Нет, о ком-то, кого я любила. И вдруг вспыхивают мои человеческие воспоминания, захлёстывают меня, яркие, живые, пронизанные теплом и любовью, — и у меня перехватывает горло.

— Моя семья. — Я спотыкаюсь на слове «семья», оно застаёт меня врасплох — ведь я не имела в виду ни своих родителей, которых никогда не знала, ни бабушку, которая сидит рядом. Слово «семья» вырвалось потому, что я думала о Мамочке, которая взяла меня к себе, растила и окружала заботами, об Анатолии, который умеет позабавить меня своими волшебными историями, о Саше, который всегда рядом и принимает меня такой, какая я есть, и ещё о Мышеловчике, который идеально укладывается воротником у меня на шее и называет меня своей человечьей девочкой.

Я сама себе поражаюсь: почему же раньше я никогда не считала всех их своей семьёй? Как же так? Получается, я всё это время ищу то, что у меня уже и так есть: семью, дом, место, где я всегда была и буду своей? Запоздалое раскаяние жжёт душу.

Я опускаю глаза на свои лапы.

— Я не могу вернуться к семье в таком виде.

Эти слова придавливают меня своей окончательностью, от них веет холодом, тьмой и пустотой.

— Само собой, тебя сомнения грызут, — спокойно говорит бабушка, — куда же без них, коли твои воспоминания человеческие егозят, то приходят, то уходят? Вот погоди, как забудутся они начисто, заживёшь в лесу счастливой и довольной.

— То есть как это «забудутся»?!

— Чем ты дольше медведем живёшь, тем сильней свою человеческую жизнь забываешь, — сонно бормочет бабушка.

— Но я не хочу забывать, что была человеком! — От этой мысли я кажусь себе хлипкой и бестелесной, как дым. — Не всё в моей человеческой жизни шло гладко, и порой мне было трудно подладиться под неё. Но бывало и хорошее!

На моё удивление, множество счастливых моментов сейчас припоминается мне: как мы с Мамочкой вскапываем наш сад; как с Сашей лазаем по деревьям, бежим наперегонки до его дома; как я помогаю сельчанам готовиться к празднику — поддерживаю деревянные балки, тащу с берега реки сани, доверху гружённые глыбами льда для ледяной крепости. Но всё, чем я из-за своей особенности «выпираю» из деревенской жизни, настолько застит мне глаза, что я забываю о моментах, когда не то что помещаюсь, а плавно вписываюсь в неё. Как у всех, у меня есть мать, Мамочка, и она любит меня. Есть лучший друг Саша, и с другими ребятами у меня наклёвывается дружба. Вспомнить хотя бы, сколько рук тянулось мне на помощь перед тем, как я упала с ледяной крепости. А маленький Ваня приглашал меня в свою команду. А Полина всегда приветливо улыбалась мне. Мне есть место в деревне! От этой догадки мои глаза сами собой округляются.

— Здесь тебя ожидает ещё больше счастья. — Бабушка смотрит на меня своим немигающим взглядом. — Ты будешь счастлива, как в детстве.

— Пускай я была счастливым медвежонком, но всегда хотела быть человеком! — Я перевожу взгляд к югу, где лежит наша деревня. Узнав своё прошлое, я лучше понимаю, почему с таким трудом приспосабливалась к деревенской жизни. Но всё, что с детства влекло меня в деревню, по-прежнему влечёт меня. А ещё сильнее меня влечёт к моим семье и друзьям. Я должна вернуться. Я не могу остаться в лесу и забыть их. Конечно, жизнь в деревне не всегда сахар, но разве мало в ней веселья и радостей?

— Я хочу домой, — шепчу я. И в тот же момент окончательно понимаю, где моё настоящее место: рядом с Мамочкой, в нашем домике на краю леса. — Ты поможешь мне? — спрашиваю я бабушку. — Откроешь мне, как снова стать человеком?

Бабушка перекатывается на лапы, встаёт и качает головой.

— Нет, детка, я не смогу помочь тебе. Только одно я знаю — как жить-быть медведем.

В это мгновение бледный свет закатного солнца гаснет и на землю между мной и бабушкой ложится густая тень.

— Ты уж прости меня, — печально шепчет бабушка, так тихо, что я едва слышу её.

Порыв холодного ветра ерошит мне шерсть.

— Пошли, что ли. — Бабушка вразвалку идёт к горе. — Самое время согреться в тепле пещеры.

Я мотаю головой, не хочу назад в пещеру. Боюсь забыть, кем я была и кем хочу быть. Боюсь навсегда потерять всё, что у меня было.

Мои ноги-лапы зудят от возбуждения, и, прежде чем успеваю подумать, я уже со всех ног мчусь на юг. К деревне. Домой. К Мамочке, которая обхватит меня, необхватную, руками и скажет, что всё это чушь и выдумки, даст мне кружку сбитня, намажет своей целебной мазью и выведет из меня всё медвежье. Пускай у меня медвежье тело, но внутри меня душа человека! А вдруг достаточно ещё разок смазаться Мамочкиным чудодейственным снадобьем, и я верну себе человеческий облик?

Я с шумом и треском продираюсь сквозь лесную чащу, ломая и топча низко свисающие ветки. Я всё ещё спотыкаюсь на четырёх лапах, но с каждым шагом всё лучше приноравливаюсь к своим ногам, и вскоре они уже выбивают мерную дробь по земле. Когти глубоко врезаются в почву, мускулы ног перекатываются, источая силу.

Птицы разлетаются с моего пути, мелкое зверьё разбегается. Я чую, как в моей шерсти гуляет ветер, чую в воздухе пьянящий аромат смолы и кислый запах страха. Ночной лес тёмен и полон теней, но я всё прекрасно вижу. Сейчас я гораздо лучше вижу в темноте, чем когда была человеком.

Снаружи я огромное могучее существо, но внутри чувствую себя слабой и маленькой. Я хочу домой, к Мамочке. Хочу, чтобы она обняла меня и сказала, что мы с ней одна семья и что ей совсем не важно, как я выгляжу. Ах, почему она не сказала мне этих слов, когда у меня только появились медвежьи ноги? Я даже гадать боюсь, хватит ли ей духа сказать их мне сейчас.

Теперь меня со всех сторон обступают деревья, а я мчусь во весь опор, пока луна и звёзды не исчезают за кронами, а с ними моя уверенность, что я двигаюсь на юг. Страх пронзает меня, когда я понимаю, что заблудилась. Я не знаю, где нахожусь. Ни запаха речки, ни звуков плещущейся воды. Хоженые тропы остались где-то в стороне. Я окончательно потеряла направление.

Я замедляю бег и в изнеможении валюсь на маленькой полянке. Грудь разрывается от отчаяния. Рядом вьётся ручеёк, и я жадно лакаю ледяную воду. Я не могу сдержать стон при виде своего длинного розового языка и отражающейся в воде здоровенной мохнатой морды. Допустим, я найду дорогу домой, но узнает ли меня Мамочка в моём нынешнем виде?

И вообще, наверное, никому не узнать меня в этой медвежьей туше. Кроме Мышеловчика. Мышеловчик! Вот кого надо было сначала отыскать! И Елену с Валентиной в их избушке на курьих ножках. А вдруг они могут помочь мне? Я поднимаюсь на задние лапы, повыше задираю голову и вожу носом в надежде уловить их запахи.

Ноздри щекочет густой сладкий дух, и, прежде чем я понимаю, что делаю, моя морда зарывается в пушистые молодые заросли. Под листьями у самой земли прячутся крохотные ранние землянички, и я, сопя, переваливаюсь в зарослях, опустив в них нос и набивая пасть душистыми ягодами. Я только сейчас осознаю, как давно не ела, а земляничка такая сочная и вкусная, что я поглощена лишь тем, где бы ещё её найти.

Клац! Когти передних лап стукаются обо что-то твёрдое. Я обнюхиваю это, скребу когтями, пытаясь сообразить, что это. Твердь всё не кончается, она гладкая и холодная под затянувшими её плетями лиан. И ещё она отполирована, как мрамор… Плитки пола? Точно, это остатки выложенного мраморной плиткой пола. Я усаживаюсь среди плетей ежевики и осматриваюсь.

За деревьями виднеются полуразрушенные стены, оплетённые виноградной лозой и ползучими растениями. Купольная крыша провалилась, сквозь прорехи мерцает усеянное звёздами небо. И лишь тоненькая долька купола ещё чудом держится между каменными колоннами. Это же замок из рассказов Анатолия.

Тот самый, в котором жили Царь-Медведь, Царица-Медведица и их сынок, то есть мой отец, прежде чем сила проклятия превратила их в медведей. Наверное, когда-то это был величественный замок, с выкрашенными во все цвета радуги стенами и сияющим золотым куполом. Но сейчас от прежнего величия остались одни развалины. И сам замок, и людей, которые в нём жили, поглотил лес. Над головой у меня шуршат листья, и я закрываю глаза. Кажется, что меня тоже сейчас поглотит лес, высосет всё человеческое и оставит одиноким потерянным медведем. Я кажусь себе такой же жалкой и заброшенной, как эти развалины замка вокруг, и от отчаяния валюсь на сырую землю.

Вскоре моих ноздрей касается знакомый тяжёлый дух: застарелой сырости, палой листвы, к этому примешивается запах гнильцы. Я тут же настораживаю уши, но, если не считать шёпота воды в ручье, кругом стоит мёртвая тишина. В воздухе разливается зловещее напряжение — как будто вся лесная живность в едином порыве затаила дух, ожидая чего-то жуткого.

Чувство близкой опасности покалывает мне хребет. И тут тишину прорезает волчий вой. Сердце у меня замирает. Вой доносится снова. Потом ещё. Я поворачиваю уши на звук. Волки, не меньше четырёх, и они окружают меня. Мурашки страха покусывают меня, шерсть становится дыбом.

Я расправляю широченные плечи и напоминаю себе, что я медведь, а не какая-то там малявка. Волкам, будь их даже целая стая, не хватит смелости напасть на медведя.

А вдруг хватит?