Девочка-медведь

Глава 2. Анатолий

Ближе к ночи появляется Анатолий. Борода у него заиндевела, в глазах плещется лунный свет. В радостном волнении я наблюдаю в расписанное узорами инея окошко, как он выпрягает из саней ездовых собак, заботливо их оглаживает, осматривает им лапы и даёт корма, называя по именам: Нюся, Баян, Пётр, Зоя. И только устроив их на ночлег в сарае, заходит в дом.

Огромный, как медведь, укутанный в оленьи шкуры и меха, Анатолий протискивается в дверь, пригибаясь под низкой притолокой. Но вот когда он, сбросив ворох зимней одежды, в изношенной рубахе навыпуск присаживается к огню, я вижу, что с нашей прошлой встречи он здорово отощал и постарел. Морщины вокруг серебристо-серых глаз залегли глубже, в клочковатой бороде прибавилось седых нитей — рубцы от давних ожогов на щеках Анатолия не дают бороде расти равномерными прядями. Зато улыбается он совсем как прежде, опуская голову и заливаясь алым, как грудка снегиря, румянцем.

Анатолий уже два месяца не показывал к нам носа, что для него не такой уж долгий срок. Иногда он пропадает по полгода и дольше, а может появиться и несколько раз за считаные недели. Я мечтаю, чтобы он почаще заглядывал к нам. Я сильно скучаю по нему, если он долго не приходит, и целыми днями гадаю, когда же он снова явится.

Анатолий живёт в лесу один, бирюком, как это называет Мамочка, кормится охотой и рыбалкой, а иногда ставит силки на мелкое зверьё. Наши деревенские не подозревали о его существовании, пока лет десять тому назад он не постучался к Мамочке, чтобы попросить мазь от ожогов. Хотя ожоги, полученные за пять лет до того в лесном пожаре, уже зарубцевались, Анатолий жаловался Мамочке, что они до сих пор болезненны и сильно зудят по ночам.

С тех пор Анатолий наведывается к нам хотя бы раз в год, а то и чаще. Иногда он остаётся переночевать и устраивается на полу возле очага, из-за чего наши деревенские сплетники дразнят Мамочку, что она завела себе сердечного дружка. В ответ она только смеётся — мол, где это видано, чтобы сердечный друг месяцами пропадал в лесной глуши. При этом глаза у Мамочки загораются ярче и широкая улыбка не сходит с губ.

— Ты совсем осунулся, можно подумать, с тех пор как мы виделись, у тебя маковой росинки во рту не бывало. — Мамочка наливает Анатолию горячего чаю с лимоном и пододвигает корзинку медовых пряников, покрытых белоснежной, как сугробы за окном, сахарной глазурью.

При своём малом росточке Мамочка умеет заполнить собой всё пространство, вдохнуть в него жизнь и энергию. Она всё время на ногах, снуёт туда-сюда и хлопочет вокруг нас — крепенькая, энергичная, непоседливая, точно стайка голубей.

Анатолий отпивает чай, откусывает пряник, и краски возвращаются на его бледное лицо:

— Да брось, нормально я ел, хотя на Дальнем-то Севере зимой шибко не разгуляешься, вот и усох чуток от тамошних морозов.

— Что разузнал? — спрашиваю я, и в предвкушении новой истории мурашки покалывают мне кожу. Анатолий не приходит из Снежного леса, не имея в запасе какой-нибудь истории.

Маленькой я принимала его байки за чистую монету, рассказывал ли он, как волчья стая охотится среди залитых луной снегов или как из чрева вулкана вылетают огненные драконы. Принесённые из лесной чащи — где нашли и меня! — его рассказы, по моему детскому разумению, содержали ключики к моему прошлому.

Теперь я понимаю, что истории Анатолия — не более чем небылицы. Мамочка достаточно просветила меня на этот счёт. И всё же мне хочется верить, что это правда, пока Анатолий рассказывает их и потом, глубокой ночью, когда ветви деревьев за моим окном серебрятся инеем, а мне не спится от мыслей, сколько секретов таит в себе лес.

Анатолий улыбается своей смущённой улыбкой и достаёт из недр глубокого кармана карту. Он бережно расправляет сгибы ветхой бумаги на низком столике, вокруг которого мы сидим, и я склоняюсь над картой в поисках новых пометок. Они каждый раз появляются на карте Анатолия, обозначая место, где начинается новая история.

— Вот ваша деревня, — Анатолий указывает на россыпь аккуратных домиков на южном краю карты, — а это твой дом. — Он обводит пальцем домик с двумя сердечками внутри.

Анатолий всегда проговаривает каждое обозначение, хотя я уже выучила их и могу по памяти нарисовать всю его карту. Но я совсем не против. Мне нравится, как звучит его мягкий голос на фоне потрескивающих в очаге поленьев, нравится наблюдать, как его заскорузлые пальцы уверенно скользят по изображённому на карте лесу.

К тому же это мой шанс самой отыскать на карте новые пометки. Иногда они обозначают что-то очень большое — например, полуразрушенный замок: он появился в прошлом году с легендой о медведе, который когда-то был человеком. А иногда что-то совсем крошечное — например, волчий коготь к сказке о том, как одна отважная малышка разогнала целую стаю волков. Об этом Анатолий рассказывал мне, когда я была такой же маленькой, как та девочка, и подарил тот самый, как он уверял, коготь. Я до сих пор храню его у себя под подушкой. Иногда от одного прикосновения к нему я чувствую прилив смелости, но бывает, что при виде этого хищно изогнутого чёрного крюка размером с мой большой палец мне хочется ещё плотнее закутаться в одеяла.

Я веду взглядом по карте вдоль узкой тропинки, которая змеится через лес на север. В зарослях деревьев таятся волки и росомахи, барсуки и медведи, змеи и белки. За первой из пяти хижин Анатолия тропа обрывается, и я перевожу взгляд на речку Серебрянку, усеянную плывущими льдинами.

— Избушка Яги опять на новом месте. — Я тыкаю пальцем в нарисованный среди сосняка домик на хлипких курьих ножках.

— Зима в этом году суровая выдалась, — угрюмо кивает Анатолий, — бедолага избушка так промёрзла, что у неё коленки полопались. Вскочила она среди ночи, и треск по округе пошёл, будто раскаты грома. Я хоть за тридевять земель был, и то услышал. А изба на юг как припустит, лапы по бережку речному тум-тум! А как отогрелась, в сосняке глухом схоронилась, где потеплее. Ох и заругалась на неё Яга! Ей-то, Яге, не по нраву соседство с живыми. Она только души мёртвых привечает.

— Ишь, что выдумал, души мёртвых, избы с курьими ногами. — Мамочка складывает на груди руки и укоризненно качает головой. — И зачем ты, Анатолий, забиваешь девочке голову всякими небылицами?

— Если я о чём и рассказываю, так оно и было. Почти всё, — тихо говорит Анатолий и смотрит на меня. Под его ясным взглядом мне хочется сказать ему, что я верю в правдивость его рассказов. Но вместо этого молча встаю из-за столика и беру с каминной полки продолговатую деревянную шкатулку, где храню любимую чернильную ручку и копию карты Анатолия. Я срисовала её, когда он приходил к нам в прошлый раз, и, хотя моя карта не такая точная, как его, всё равно горжусь ею. Разворачиваю карту на столике и старательно пририсовываю новую стоянку избушки.

Мамочка скрывается на кухне, всё ещё ворча про небылицы. Она верит только в те вещи, которые может увидеть собственными глазами. Впрочем, она не всегда принимала в штыки байки Анатолия. Когда я была маленькой, Мамочка сама рассказывала их мне перед сном, правда, в свойственной ей прозаичной манере. Или напевала мне песни своих предков, где говорилось о силе природы и целительной магии леса. Но, похоже, она считает, что в двенадцать лет мне уже не пристало верить в сказки.

В прошлый раз Анатолий засиделся у нас допоздна, и, когда Мамочка отправила меня в постель, я слышала, как она жаловалась Анатолию, что из-за его историй я одержима фантазиями о своём прошлом и это её очень тревожит. Анатолий ответил, что, раз я зачарованная девочка-медведь, эти фантазии меня никогда не оставят. На что Мамочка возразила: ради моего же блага мне было бы полезнее считать себя деревенской, чем блуждать мыслями в его россказнях о лесе. На этом месте я повернулась на другой бок, не желая ничего больше слышать, и велела себе заснуть.

Я дорисовываю избушку Яги и снова склоняюсь над картой Анатолия в поисках чего-нибудь нового. Но взгляд сам собой упирается в Синь-гору, и я никак не могу отвести от неё глаз. На высоком склоне обозначена медвежья пещера, возле которой меня нашли, а в ней нарисована я, свернувшаяся калачиком в лапах Царицы-Медведицы — Анатолий называет так выкормившую меня медведицу, подчёркивая, что она царит в Снежном лесу.

В ногах у меня снова закипает зуд, как недавно от призывов снегиря. За окном сверкает нетронутый снег, и меня захлёстывает неистовое желание оставить на нём свои следы. Но голос Анатолия вовремя отвлекает меня.

— Вот медвежья пещера, — говорит он, поглаживая пальцами знак на склоне горы, — здесь твоя Мамочка нашла самое драгоценное из всех сокровищ Снежного леса.

Мамочка ставит передо мной кружку сбитня и легонько целует меня в макушку. Она улыбается Анатолию, тот улыбается в ответ, не отводя по своей давней привычке взгляда, и на какой-то момент мне кажется, что мы втроём составляем единое целое. Как будто мы настоящая семья.

— Ты к нам надолго? — брякаю я не подумав и тут же жалею, видя, как Анатолий от смущения краснеет до ушей.

Мамочка склоняется долить в заварочный чайник кипятку из самовара. Поворачивает краник в его блестящем медью пузатом боку, и вырвавшийся пар удачно скрывает смущение Анатолия.

— А это что? — Мамочка указывает на малюсенький значок на карте.

Я рассматриваю треугольничек у верхушки ствола стройной берёзы. В нём буква «Н», увенчанная крошечной короной.

— Новый значок! — Возбуждение смывает мимолётный укол досады на то, что не я нашла новую пометку на карте. — И он связан с принцессой Настасьей!

Буковка «Н» с короной — явно её эмблема. Анатолий уже рассказывал мне о Настасье и даже намекал, что я могу быть её дочерью. От мысли, что моя догадка верна и что я могла бы узнать о Настасье побольше, у меня перехватывает дух, как будто я лечу с ледяной горки.

Анатолий достаёт из кармана завёрнутый в тряпицу предмет и протягивает мне. Он увесистый, еле умещается на моей ладони и даже сквозь материю холодит кожу.

Мышеловчик тут же высовывается из своей норки за очагом и, раздувая ноздри, нюхает воздух. Он у нас страстный охотник, и гордость не позволяет ему клянчить подачки, разве что Анатолий притащит нам налима. Но в свёртке что-то совсем другое.

Там плоский треугольник льдисто-голубого цвета, гладкий и прозрачный, как стекло, с острыми гранями и вершинами. В его основании Анатолий провертел дырочку и пропустил через неё кожаный шнурок, так что вещицу можно носить на шее как кулон. От неё веет неестественным холодом, как будто внутри бушует снежная буря.

Так и не унюхав вожделенного налима, Мышеловчик скорбно опускает уголки рта, но всё же чует, что грядёт очередной увлекательный рассказ, и, взбежав мне на плечо, выжидающе глядит на Анатолия.

Я вдыхаю знакомый запах Мышеловчика — пыли с землистыми нотками мускуса — и тянусь погладить его, но он отталкивает мой палец. Мышеловчик обожает сидеть у меня на плече, но нежностей не признаёт.

— Это наконечник стрелы?

Я подношу вещицу к окну, и она мерцает лучистым звёздным светом.

— Да, и это тебе, — говорит Анатолий, — он от последней стрелы принцессы Настасьи.

Его голос срывается, и он спешит отпить чаю.

— Какой красивый! Спасибо.

Я осторожно надеваю шнурок на шею, стараясь не задеть Мышеловчика, потом поворачиваюсь показать Мамочке.

— Чудесно! Очень тебе к лицу, — с улыбкой говорит Мамочка, — но посмотри, какие у него острые края! Так и пораниться недолго.

Мамочка переводит взгляд на Анатолия и вопросительно поднимает брови. Он молчит, сконфуженно потупившись.

— Хочешь послушать историю про эту стрелу? — спрашивает Анатолий.

— Ещё как хочу!

От предвкушения по моему телу разбегаются щекотные мурашки. Про стрелу принцессы Настасьи Анатолий ещё не рассказывал. Мышеловчик, тоненько зевнув, потягивается и живым воротником обвивается вокруг моей шеи.

— Начинается! Принцессы со стрелами в ход пошли, — ворчит себе под нос Мамочка, удаляется на кухню и нарочно гремит мисками, выкладывая в них принесённые Анатолием гостинцы — свежую рыбу и дичь. Но сквозь дверной проём я вижу, что Мамочка тоже навострила уши. Она ни на грош не верит его рассказам, но тоже не в силах устоять против их колдовских чар.

Пускай Анатолий рассказывает небылицы, но стоит мне окунуться в них, когда в камине потрескивает огонь и за окнами искрится снежный ковёр, и я начинаю верить, что однажды узнаю свою историю и она засияет ярче звёзд на ясном ночном небе.

— Мои истории правдивы, — шепчет Анатолий и протягивает мне пряник. Я улыбаюсь и откусываю от его мягкого круглого бочка.

Анатолий, как обычно, начинает рассказ словами: «Давно ль это было, недавно ли…»