Джошуа.fb2

Джошуа — Димa [10]

В третьем классе папа сдал меня в свою секцию. Он мастер спорта по дзюдо, выбор был очевиден. Сначала я занимался в младшей группе под его присмотром, но в двенадцать лет меня перевели в старшую, к другому тренеру.

Двенадцать — паршивый возраст. Никто взрослым тебя не считает, а мысли в голове начинаются… недетские. И с телом происходит не пойми что, я даже не про половое созревание, а в целом. Становишься каким-то нескладным и как собой управлять тоже непонятно. У меня в тот период жизни ноги заплетались, потому что я рос, «как на дрожжах» (бабушкина присказка), и каждое утро вставал с кровати с новой длиной ног. Мне так казалось.

А в старшей группе дзюдо я влюбился. Не в девочку. В мальчика. Никогда раньше это странное чувство инаковости внутри меня не оформлялось ни во что конкретное, и вдруг оно обрело форму. Внешний вид. Имя.

Его звали Егор: голубые глаза, золотые кудри, щеки с ямочками. Как будто из сказки. Я себя рядом с ним и чувствовал, как в сказке, пока он не обратил сказку в кошмар.

Те две недели, что был влюблен, остались в моей памяти единственными, когда я радостно бежал на дзюдо без напоминаний. Обычно мне не нравилось. Меня все побеждали, потому что я был слабым и пугливым: если видел, что на меня идёт соперник, просто отбегал в сторону. Маму это раздражало. Для неё не существовало ни страха, ни последних мест. Она с детства выигрывала, привыкла быть первой во всем: у неё золотая медаль, красный диплом, должность судьи. Она никогда не ставила себе других целей — от меня требовала такой же преданности делу. А я драки не любил.

Во время одного из боев произошла неприятная ситуация. Мы стояли в паре с Егором, он положил меня на маты, навалился сверху, и это случилось. Ну… эрекция. Я, конечно, ничего такого не хотел, и сам испугался. Почувствовал себя больным какой-то отвратительной, неприятной болезнью, которую невозможно скрыть, её видят все, и, поморщившись, отворачиваются, как от гнилостного запаха.

Но тогда её видел только Егор. Чувствовал между нашими телами. Он мог бы её скрыть, мог бы обернуть неловкий момент в шутку, решить, что ему показалось, в конце концов, но он отпрянул, вскочил на ноги и заорал:

— Фу, у него стояк!

Все на меня посмотрели. Конечно, они его не увидели через кимоно — у меня был не настолько гигантский член в двенадцать лет, чтобы просматриваться со всех сторон, — но поверили Егору. Дальше, как по нарастающей, неловкие смешки переросли в ржач, а глупые шутки в оскорбления. Тренер вмешался. Сказал, чтобы все заткнулись, и продолжил тренировку. Мне сказал выйти и «привести себя в порядок», но мне было так стыдно, что оставшийся час я провел в туалете: казалось невозможным вернуться, встать с кем-то в пару, продолжить бой. А если это снова повторится? Теперь я боялся.

Я вернулся в зал, когда занятие уже закончилось и другие дети ушли. Подобрал пояс — он отвязался во время боя, — и хотел уйти в раздевалку, но Александр Юрьевич, наш тренер, меня остановил. Похлопал по плечу и сказал, чтобы я не парился. Сказал, что это такой возраст, первое время будет «вставать на всё подряд», мол, это даже не значит, что я гей. Меня это утешило. Александр Юрьевич иногда выглядел очень хорошим человеком.

Я замолкаю, но Алия смотрит так, как будто я должен продолжать. Не знаю, чего она ждёт. Она хотела поговорить о дзюдо, я рассказал всё, что считал важным. Там я понял, что я — гей, а люди — сволочи. Остальное неважно.

Но она продолжает смотреть, и я спрашиваю:

— Что?..

— А иногда он не выглядел хорошим человеком? — не понимаю, почему она так любит цепляться к словам.

То есть, понимаю: это её работа. Но, может, ей лучше спрашивать обо мне, а не о других? Это же моя терапия.

Иду у неё на поводу, потому что она вроде как рулит сессией.

— Иногда не выглядел, — соглашаюсь. — Он бывший военный. Наверняка был в Афгане или Чечне. Вы же знаете, как это бывает: раз на раз не приходится.

— Что это значит — раз на раз не приходится?

— Ну, иногда он бывал злым без причины. Срывался.

На следующей тренировке он попросил меня задержаться после занятия. Я остался. Он подождал, пока все уйдут, а потом просил:

— Ненавидишь меня теперь?

Я не знаю, почему он так спросил. До этого мы разучивали новые приемы, я как всегда делал захваты, «как будто паралитик» (так папа говорил, не мои слова), Александр Юрьевич пару раз прикрикнул, может быть, даже обозвал инвалидом — ну и что? Для меня это не ново. Я привык быть аутсайдером.

Так что я сказал, что не ненавижу его, но от вопроса растерялся.

Он вдруг заорал:

— А надо ненавидеть!

И толкнул со всей силы, я ударился спиной о мягкую стену, не удержался на ногах и упал. Попытался подняться, но он снова толкнул меня так же сильно, и я снова упал.

— Ненависть — это то, что поможет тебе победить соперника, — проговорил он. — Вставай!

Я поднялся, но он снова толкнул меня.

— Давай! — кричал он. — Разозлись на меня! Дерись! Или из тебя никогда не получится мужчины!

Я вставал и опять оказывался на полу. Поднимался и снова падал. Со всех сторон напористое: «Дерись! Дерись! Дерись!» — монотонное и всепроникающее, как мантра. Я заорал, вскочил, бросился на него, но он опять отправил меня на лопатки. Сказал:

— Тряпка! Что ты кидаешься как девчонка, чему я тебя учил?!

И… и всё.

На лице Алии появляется разочарование. Она недоумевает:

— И всё?

— Ну да, — пожимаю плечами.

— А чём закончилась эта ситуация?

— Ну… не помню. Наверное, он закончил свой этот «мастер-класс», и я домой пошел.

— А родителям рассказали? Ну, что тренер вас толкал.

Вздыхаю:

— Рассказал. Мама ответила, что «у Саши просто такая методика».

Она молчит. Долго. Смотрит куда-то мимо меня, и мне тоже хочется обернуться: проверить, что там? Или, может, мне следует говорить дальше — что-то еще?

Переводя взгляд на моё лицо, она спрашивает:

— А где тогда был Джошуа?

— Не знаю.

— Вы больше не дружили?

— Нет. Уже… года два или три на тот момент.

— Поссорились?

Если бы… Качаю головой:

— Там… долгая история.

Алия смотрит на часы, потом снова на меня. Я понимаю: наш час подходит к концу. Но она вдруг спрашивает:

— Расскажете?

Странно, я же сказал, что история долгая. Почему она позволяет затягивать нашу сессию?

Но начинаю говорить.

В тот год, когда появилось дзюдо — третий класс, девять лет — отношения родителей перестали клеиться. То есть, совсем перестали. Они всегда смотрелись друг с другом немного нелепо: мама такая «железная леди» и папа, который боялся сказать при ней лишнее слово. Было видно, что он ей не подходил, она ведь любила «настоящих мужчин».

Оказалось, она ему изменяла с моим тренером. Когда это вскрылось, родители разошлись, папа уехал на съемную квартиру, а мама привела домой Александра Юрьевича и он жил с нами около полугода. Потом она с ним тоже разошлась, ну, по тем же причинам.

Я толком ничего об этом не помню: ну жили и жили. Меня это не касалось. Я много времени проводил с папой и с бабушкой, дома было не очень комфортно, он всё-таки чужой нам человек.

Но под Новый год случилось… кое-что странное. Тренер подарил мне самосвал — такой большой, что в нём и вправду можно было песок катать — и вот мы с Джошуа пошли на улицу и катали в нём снег. Придумали, что лепим снеговика в пустыне: нашли во дворе пустырь, где не было снега, и начали возить его туда на самосвале, типа такая гуманитарная помощь снегом для жителей Сахары. Было весело, пока Джошуа не сказал:

— Александр Юрьевич просил меня брать его письку в рот.

Я тогда думал, что все фразы, в которых звучит слово «писька», смешные независимо от контекста, поэтому начал хохотать. А Джошуа сказал:

— И мою брал.

Я, смеясь, уточнил:

— Брал твою письку в рот?

Мне казалось, что это ещё смешнее: типа, не много ли чести? Но Джошуа кивнул, и ему, кажется, было не смешно. Я растерялся, не знал, что ответить, и поэтому сказал ему принести ещё снега.

Мы продолжили играть и больше об этом не говорили до конца дня, но его слова не давали мне покоя, я не мог перестать об этом думать: ну, всё-таки это странно, какие-то письки во рту — что к чему? Азы сексуального образования, полученного в школе и во дворе, у меня уже были, я знал немного про секс, даже про минет. Например, думал, что женщины беременеют, потому что им в рот кончают, они глотают и у них в животе разрастается ребёнок. Понимаю, глупо, но даже с такой базой знаний было понятно, что член взрослого во рту у ребёнка — это… неправильно.

Вечером, пока мама резала салаты под «Иронию судьбы», я подошел к ней, сел напротив и доверительно поделился:

— Джошуа мне сказал, что Александр Юрьевич брал его письку в рот.

Мама стукнула ножом по доске — ну, как будто рука соскочила, — и спросила:

— Ты что, совсем обалдел?

Я залепетал:

— Просто… так Джошуа сказал, это не я…

Она рассердилась:

— Думаешь, от его лица можно любую чушь говорить?

Бросив на столешницу нож, она поднялась и быстро направилась на кухню, увлекая меня за собой. Я пошел, а там… Она вытащила красную кружку с Гуфи и Дональдом Даком — из неё всегда пил Джошуа — и разбила её об пол. Она распалась большими осколками, и один из них чуть не угодил мне в ногу. Я расплакался, потому что было страшно, а мама начала кричать:

— Кружка Джошуа! Рисунки Джошуа! Игрушки Джошуа! Теперь Джошуа пытается развалить мои отношения, да?! Это отец тебя научил?! Когда ты это прекратишь?!

Я беспомощно мямлил:

— Что прекращу?..

Потом она посмотрела на меня — видно, что с усилием, — но через секунду сказала совсем легко…

Запинаюсь, обрывая свой рассказ. От неожиданного воспоминания проходит холодок по коже: разве могла она такое сказать?..

Алия заинтересованно подается вперед — впервые я вижу в ней такую степень включенности в терапию. Она спрашивает:

— Что? Что она сказала?

Я не хочу это говорить, потому что не думаю, что это правда. Не верю, что это может быть правдой.

Смотрю на её наручные часы. Сеанс должен был закончиться еще десять минут назад.

— Время вышло, — напоминаю я.

— Вы можете договорить.

Отказываюсь:

— Нет. Это неправильно. Я плачу за час, и он прошел.

Встаю. Чувствую себя, как на корабле во время качки: пространство клонится вправо, потом влево. Контур предметов кажется размытым, а реальность — смазанной. Иду к выходу по памяти. Мне кажется, Алия хочет остановить меня, но я тороплюсь вырваться из этого кабинета, показавшегося вдруг психологической ловушкой.

Иду домой. Мама тогда сказала:

«Не существует никакого Джошуа. Ты его сам придумал».