Джошуа.fb2

Джошуа — Джошуa [5]

В пятницу он работает из дома, поэтому я выбрал этот день. Так меньше ущерба для нормальной жизни: если исчезать в выходные, у него начнутся проблемы с близкими. Пока проблемы с близкими случаются только у меня.

Это первая пятница, в которую я просыпаюсь, но не выхожу на охоту. Лежу в постели, слушаю, как скрипят половицы, открываются и закрываются краны в душевой, пищит микроволновка. Жду, когда его сосед уйдет на работу. Я не встаю, продолжая прикидываться спящим, чтобы не пришлось вступать в разговоры, которые мне будет тяжело поддерживать. Я не представляю, из чего состоит его жизнь.

Только услышав хлопок входной двери, поднимаюсь и начинаю собираться. В коридоре, на антресолях, между старым черно-белым телеком и громоздкой коробкой от пылесоса, я спрятал рюкзак со своими вещами. Подставляю табурет, встаю на него, чтобы дотянуться. Это был беспроигрышный вариант: в такие места никто никогда не заглядывает.

Спрыгиваю с табурета, ищу в боковом кармашке свою зубную щетку. Мимоходом достаю из соседнего отдела нормальный одеколон, а то божий одуванчик прыскает на своё тело настойку из фиалок (ну или что может так приторно пахнуть?)

Принимаю душ, высушиваю волосы, небрежно разлохмачиваю челку. Прокурорская укладка в стиле золотой поры Голливуда порядком напрягает — не знаю, почему он носит её добровольно. Наношу на запястье одеколон: бергамот и петигреновое масло.

Вытаскиваю из рюкзака вещи: носки, трусы, серые джинсы, черную толстовку. Снимаю с себя всё его, и надеваю всё своё. Снова ставлю табурет и лезу на антресоли — за обувью. Достаю черные потрепанные найки, это мои. Мне важно разделять обувь — на неё может попадать кровь.

Замаскировав следы своего присутствия, я надеваю капюшон на голову, закрываю дверь на ключ и ухожу к Вете.

На прошлой неделе она сказала, что если я не начну проводить с ней больше времени, мы расстанемся. Я этого не хочу.

Я встретил Вету полгода назад в безлюдном баре на улице Гастелло — в месте для депрессивных алкоголиков. Там все пили по одному. Она была первым человеком, с кем я заговорил после долгих лет молчания.

Это был день пропавшего мальчика. День, когда я снова почувствовал его близко.

Мы сидели на разных концах барной стойки. Я пил виски со льдом, слушал Франка Синатру на фоне и записывал на тетрадном листке расчёт.

Итак… В ту пору он весил килограммов восемьдесят. Прошло больше десяти лет, он мог потолстеть или похудеть, но пусть восемьдесят будет средним значением. Сколько понадобится цветочных горшков, и какого размера они должны быть, чтобы транспортировать тело? Допустим, восемьдесят литров, но еще грунт, растения и…

Я услышал, как девушка по ту сторону стойки громко и напряженно отвечает кому-то:

— Отвалите! У меня есть парень!

Поднял взгляд. Двое пьяных громил крутились возле неё, дыша перегаром и сально подшучивая. Один, лысый, с мясистым носом и близко посажеными глазами, хватал девушку за руки, а второй — сморчок с челкой, будто остриженной мамочкой — мерзко хихикал, глядя на своего дружка.

— Да ладно, чё ты, — поддакивал он. — Мы же просто хотим познакомиться.

— Я не хочу с вами знакомиться! Сейчас вернется мой парень!

— Ну да, да, — отвечал лысый. — Будь у тебя парень, ты бы тут не сидела!

В этом была своя правда. Притвориться её парнем было бы настолько же кинематографично, насколько пошло, поэтому я зашарил во внутреннем кармане пиджака. На мне была не моя, чужая, стесняющая одежда — строгие брюки, рубашка, галстук (его снял еще час назад) и этот пиджак. Когда обшаривал карманы, нашел прокурорское удостоверение. Понадеялся, что оно не его, но нет: имя то же. Придурок, блин.

Вытащив корочку, я прибрал тетрадный листок, чтобы никто не заметил расчёты, и двинулся к парням. Подходя ближе, раскрыл удостоверение, не без удовольствия наблюдая, как гнусные рожи вытягиваются в пугливом изумлении, и пообещал:

— Если вы сейчас же не скроетесь с моих глаз, я засажу вас минимум по трём статьям.

Не без пафоса, знаю. Но вариантов действий было не много — я выбрал лучший.

— Да ладно вам, товарищ мент, — пьяно залепетали они. — Мы ж так, это… Шутим…

— Просто познакомиться хотели, — повторил дохлик, и они, бубня под нос про ментовской беспредел и жизнь, которую «совсем уже не дают», отошли от бара.

Девушка проводила их взглядом, потом посмотрела на меня и неловко улыбнулась, как будто пыталась извиниться за эту ситуацию. В уголках тонких губ появились две небольшие складки, и сердце в моей груди сделало кульбит. Очаровательно…

— Спасибо, — проговорила она.

— Да не за что…

Я полез в пиджак, чтобы убрать удостоверение, и каждое моё действие казалось непривычно медленным: я тянул время, пытался придумать, что еще сказать. Впервые за время, что нахожусь у руля, почувствовал стеснение перед кем-то.

Но девушка заговорила сама:

— Ты правда полицейский? Это настоящее удостоверение?

Я растерялся. Не хотел, чтобы она думала, что я полицейский, но выглядеть прокурором в её глазах — еще хуже.

— Я частный детектив, — сказал первое, что пришло в голову. Пройдя к стойке, сел рядом с ней, продолжая: — Не хочу работать в системе, она несправедлива к простым людям.

Надеялся, что чем больше и уверенней буду говорить, тем меньше вопросов она задаст.

Она кивнула, отпивая из трубочки «Лонг Айленд».

— А можно посмотреть удостоверение? — в её голосе слышался почти детский восторг. — Никогда такого не видела.

Я покачал головой. Она понравилась мне, очень, я не хотел, чтобы она думала, что меня зовут как его. Мне было важно сказать ей своё имя.

— В другой раз, — попросил я. — Мы пока мало знакомы.

Она снова понимающе закивала. В другой раз я показывал уже подделку.

Я посмотрел на её коктейль: водка, джин, текила и ром. Гремучая смесь, которую она пьёт в одиночестве. Переводя взгляд на её лицо — необычное, угловатое, с очерченными скулами и ахматовским носом — я мягко спросил:

— У тебя что-то случилось?

Ожидал, что она не станет мне отвечать, но она, после недолгой паузы, призналась:

— Можно и так сказать.

Я молчал, не чувствуя себя вправе расспрашивать.

— Папа умер.

Она это сказала тоном, по которому невозможно было понять её отношение. Так говорят о погоде или текущих делах — как будто между делом.

— Бывает, — ответил я, не желая высказывать ненужных соболезнований. Может быть, она рада? Отцы бывают мудаками — я точно знаю, я прикончил парочку.

Но она продолжила говорить:

— Институт бросила. Третий курс. Училась на врача, как папа мечтал. Мне никогда не нравилось, а теперь вроде как больше и не нужно…

Я повторил:

— Бывает.

Не знал, что на такое нужно отвечать. Мне недоставало опыта в общении.

Она посмотрела на меня то ли недоуменно, то ли просто обиженно. Спросила:

— С тобой тоже бывало?

Мне захотелось курить. Возле бара нельзя, но мне хотелось так, что зубы сводило. Я похлопал себя по карманам — пусто. Он не курит?

Собеседница, правильно считав мои желания, выложила на стол пачку сигарет и зажигалку. Я с благодарностью кивнул, вытягивая одну сигарету, и уклончиво ответил:

— Со мной много чего бывало…

— А как тебя зовут? — будто опомнившись, спросила она. — Меня — Вета.

Я еще никогда и никому такого не говорил. Прячась за сигаретным дымом, негромко ответил:

— Меня зовут Джошуа.

— Ничего себе, — присвистнула она. — А почему так?

— Не знаю. Это не я придумал.

Мне были не нужны расспросы об имени, поэтому я перебил её любопытство:

— И чем ты планируешь теперь заниматься?

— Я… хочу книгу написать, — несколько замешкавшись, ответила она. Было видно, как ей неловко в этом признаваться. — Правда, мама говорит, что у меня нет таланта.

Я представил её мечтательницей, не отличающей аллегорию от аллергии, а оксюморон от Оксимирона. Почувствовал как одну из тех, кто пишет без пробелов и использует слово «сказал» больше десяти раз на страницу. Может быть, мама права. Не знаю, почему мне так о ней показалось.

Но я хотел её поддержать.

— Про талантливых людей немало врут.

Она неопределенно пожала плечами. Приподняв рукав блейзера, посмотрела на фитнес-браслет и подняла виноватый взгляд на меня:

— Мне пора. Утром везу брата к стоматологу, а уже одиннадцать…

Я кивнул ей, не догадавшись первым обменяться контактами. Это сделала она:

— Оставишь свой номер? Или телегу, или страницу в «ВК»…

У меня ничего этого не было. Я как будто впервые родился на свет: всё принадлежало ему.

Соврал:

— Я потерял мобильный. Давай запишу твой, и на днях свяжусь.

Она полезла в сумку, но я первым вытащил из кармана пиджака ручку и тетрадный листок с расчётом цветных горшков.

— Диктуй.

Вета продиктовала, и я понял, что можно не записывать. Её номер состоял из чисел спортивной школы, даты первого раза, номера его машины. Я запомнил.

Вставая, она с сочувствием заметила:

— Потерять мобильник — капец. Я бы с ума сошла.

— Я не привязываюсь ни к местам, ни к вещам.

— И к людям, наверное, тоже? — в её тоне послышалось сожаление.

Кивнул:

— И к людям. С людьми я просто нахожусь рядом до тех пор, пока им нужен.

Она взглянула на меня, словно впервые услышала что-то по-настоящему стоящее, и, махнув рукой, ушла.

Вета живёт в старой пятиэтажке недалеко от моей съемной квартиры: наши дома стоят на параллельных улицах. Я её к себе не приглашаю, у меня «вечный ремонт». Так я ей говорю и пока — пока — она не настаивает.

Поднимаясь на третий этаж, читаю надписи на стенах — так редко здесь бываю, что каждую неделю появляются новые. В руках держу сет роллов из её любимого японского ресторана — того, что за углом. Когда дверь открывается, мимо меня пролетает кто-то маленький, юркий, лохматый — я не успеваю его разглядеть. Потом появляется Вета, объясняя:

— Брат опаздывает в школу.

Значит, это был Гриша. Еще раз оборачиваюсь на него, но только слышу, как хлопает подъездная дверь. Я никогда его раньше не видел.

Хочу спросить, что с моим планом, но боюсь рассердить Вету рабочими вопросами. Поэтому сначала целую её в губы, передаю сет с роллами и безобидно подшучиваю над любовью к сырой рыбе. Ненавижу рыбу.

Она встречает меня в растянутой пижаме с пандами, в тапочках с заячьими ушками и с небрежным пучком волос на голове. Извиняется, говорит, что только встала, а я думаю о том, какая она красивая.

Мы проходим в комнату, и она первая говорит:

— Гриша отказался.

Это плохо. Я встревоженно оборачиваюсь на неё:

— Почему?

Она пожимает плечами:

— Не хочу. У него художка и вообще… Он не любит спорт.

— Это ведь только одно занятие.

Вета разводит руками:

— Ну, что я сделаю? Не буду же я его заставлять.

Тогда я понимаю её. Может быть, он — как Дима. Когда мы были детьми, Дима плакал перед дверьми спортивного зала, потому что не хотел туда заходить. Мне не хочется становиться продолжателем этого насилия, поэтому я решаю не настаивать.

Она предлагает посмотреть «Почему женщины убивают». Говорит, этот сериал только вышел, но уже попал в топы. Соглашаюсь, не в силах сдержать улыбку, когда слышу название.

— Чего ты? — не понимает она.

— А почему убивают мужчины, ты знаешь?

Она закатывает глаза:

— Вот любишь ты цепляться к словам.

Вета делает мне бутерброды, пока я выкладываю её роллы на тарелку, потом мы завариваем чай и садимся с едой перед телевизором. Уже после первой серии я думаю, что понимаю героинь, я готов простить убийство каждой из них.

Мобильный — не мой, а его, который я вынужден держать при себе, чтобы не попасться — разрывается от сообщений и звонков. Он ведь должен сегодня работать.

Время от времени выхожу в туалет, чтобы напечатать односложные ответы («Скидываю файлы по этому делу…» — «Ок» — «Вот здесь посмотрите еще на таблицу…» — «Ок»), и возвращаюсь обратно к Вете. Вход по отпечатку пальцев удобная штука. Тот, кто сказал, что она гарантирует защиту от посторонних, соврал. Никогда не знаешь, кто окажется посторонним.

Между пятой и шестой серией раздается звонок. Я выхожу, смотрю на экран: «Сергей Уг. Рзск.». Не знаю, что это значит. Отвечаю, потому что нужно оберегать нормальность. Потрясения ударят по нам обоим — нельзя, чтобы его уволили.

— Алло.

У собеседника бодрый и громкий голос, он сразу переходит к делу:

— Слушай, я тебе копию постановления по Кривоусу отправил, посмотришь?

— Посмотрю, — собственный голос кажется мне чужим.

— По камерам видели его с каким-то парнем, последний раз у этой… у спортивной школы или как она там…

Меня бросает в холодный пот — мне кажется, что речь обо мне.

— С каким парнем?

— Чёрт знает, за капюшоном не видно. Они в машину сели, а по Ленина и дальше камер нет.

— А машину видно?

— Да, да, да! — охотно откликается он. — Отечественная какая-то, Лада… не помню… ну, сам посмотришь.

— Хорошо.

Я цепенею, и не сразу отнимаю трубку от уха, когда сбрасывается звонок. Меня сотрясает мелкой дрожью: я точно знаю, что речь обо мне. Это моя машина. Это тот самый дед. Не может быть такого совпадения. Кривоус — много ли таких? Все ли они пропадают без вести с парнем на Ладе?

Убирая мобильный, я возвращаюсь к Вете и говорю ей, что мне нужно идти. Она начинает канючить:

— Ты обещал до вечера быть здесь!

— Меня вызывают по работе, это очень срочно, — я иду в прихожую, не слушая её возражений.

Она поднимается следом за мной, жалобно повторяет:

— Но ты обещал…

В груди от её голоса сжимается комок — комок из нервов, чувств, слёз. Мне хочется её утешить, но я не могу задерживаться. Каждая минута на счету, они вот-вот выйдут на меня.

— Прости, — выдыхаю, и сразу выскакиваю за дверь. Не хочу слышать ответ. Не хочу передумать, если она скажет, что мы расстаемся.

Когда оказываюсь на улице, понимаю, что оставил ключи от машины у него дома, в рюкзаке. Приходится возвращаться, теряя время, которого и так нет. Двадцать минут туда, двадцать — обратно. Сорок минут… Я надеюсь, что пока он не посмотрит постановление, они не начнут действовать.

Возвращаюсь, беру ключи, решаю переодеться в его вещи. Я могу поздно закончить, и, если пересекусь с соседом, нужно выглядеть как обычно. Открываю шкаф, хватаю брюки и рубашку с вешалки, взгляд цепляется за синий прокурорский пиджак с погонами. Я одеваюсь, не сводя с него взгляда, и мысли в моей голове накручиваются одна на другую: а что если… а что если… а что если…

А что если мне не нужно избавляться от машины? Что, если достаточно просто избавиться от улик?

Я замираю, перестаю заправлять рубашку в брюки. Пытаюсь отдышаться. Синий пиджак всё ещё притягивает мой взгляд. Решение окончательно укрепляется в моём сознании, и я успокаиваюсь.

Никогда не хотел работать.

Но придется.