Джошуа.fb2

Джошуа — Джошуa [17]

Ненавижу так выходить. Это, между прочем, неприятно.

Одно дело мягко вынырнуть из темноты, как будто проснуться. Другое, когда тебя насильно толкают в сознание, не оставляя выбора. От последнего голова болит, как молотом по вискам.

Поэтому выхожу злой. Они смотрят на меня, и скука на их лицах постепенно сменяется страхом. Боятся. Правильно делают.

Даже Вета меня злит. Не знаю, чем они здесь занимались — мне там, на задворках сознания, плохо слышно, — но треск в голове не умолкал. Вынуждал бежать, а бежать некуда, только наружу, а наружу нельзя, и я метался по спортивному залу, пока не выдохся. Когда, уставший, упал на маты — попался в ловушку запретного слова, и оказался здесь, за кухонным столом.

«Педофил».

Запретное слово, сказанное запретным голосом. Я не выношу, когда те, кто не заслуживают жизни, обижают тех, кто мне дорог.

Смотрю на неё. У неё мешки под глазами и смазанный макияж, но она всё равно кажется мне красивой. Не получается злиться всерьёз. Даже за то, что она бросила меня — не получается.

Негромко говорю:

— Я скучал.

Она говорит:

— Я тоже.

Уперев ладони в столешницу, я перегибаюсь через стол, чтобы поцеловать её, и она поднимается мне навстречу. Когда наши лица сближаются, педик по левую руку кричит:

— Эй, эй! Не смейте!

Мы всё равно целуемся. Нам плевать на него. Я улыбаюсь ей в губы: как давно этого не случалось. Две недели? Три? Мне не хватало этого больше всего на свете. Там, в темноте, я только и пытался, что вернусь её запах, её голос, её прикосновения.

Но была только пустота.

Разрывая поцелуй, глумливо напоминаю:

— Ты же меня бросила.

— А потом снова нашла, — шепчет она.

Влад снова влезает между нами со своим визгливым отчаянием:

— Прекратите, пожалуйста!

— Слушай, я терпела вас целую неделю, — говорит Вета. — А ты разорался уже на вторую минуту.

Одобрительно ухмыляюсь. Всегда любил дерзость в женщинах.

Киваю, чтобы она обошла стол, и когда мы оказываемся рядом, сажу к себе на колени. Обнимаю со спины, её руки обхватывают мои руки. Вдыхаю ягодный запах волос — какой-то новый шампунь. Целую в плечо. Хочу заняться с ней сексом, но тут этот…

Он ноет и ноет, не переставая.

— У тебя новая помада? — спрашиваю Вету на ушко. — Странный вкус.

Она качает головой, хочет что-то ответить, но Влад влезает первым:

— Это, наверное, мой член, — гаденько улыбается, глядя на меня. — Час назад был в твоём рту.

Волна тошноты поднимается из желудка, когда я невольно пытаюсь распробовать все вкусовые оттенки слюны. Быстро перестаю это делать, понимая, что нельзя воспринимать его слишком серьёзно: он может врать. Он хочет войны.

— Ты можешь уйти, — подсказываю ему. — Никто тебя не держит.

Я не люблю педиков. То, что они делают друг с другом, похоже на то, что делали со мной в детстве. Я к таким с подозрением. Вот ирония: такой в одном со мной теле, а в одной со мной квартире — второй такой. Хозяин барин, когда меня это не касается. Но это ведь тот случай, когда касается, да? Когда очень касается.

Надеюсь, он ничего не засовывает в нашу общую задницу. Про наш общий рот я не хочу даже думать.

— Я не уйду, — твердо говорит Влад. — Это моя квартира. Если кто и должен уйти, то ты, — он переводит взгляд на Вету, — и ты, как только он свалит.

— Это не твоя квартира, — улыбаюсь. — Это квартира его матери.

— Но я здесь живу. Уже год. Здесь моя нормальная, устроенная жизнь, в которой все было прекрасно, пока не появился ты, — выговаривает он. — И это ты должен уйти. Потому что это мой парень. Это его тело. Это его имя в документах. Ты ни к чему здесь не имеешь отношения.

Он меня раздражает. Самодовольный напыщенный индюк. А к чему он здесь имеет отношение? Я могу прямо сейчас вызвать ментов, обвинить его в проникновении в жилье, показать прописку, и остаться правым, а он — выкинутым на улицу. Он, похоже, не понимает, как легко «воображаемый парень» может сломать его реальную жизнь.

Вздыхаю, отпускаю Вету, показываю ей взглядом: пересядь на табуретку. Она садится. Я кладу локти на стол, придвигаюсь ближе к Владу, смотрю ему в лицо. Смугленький, как Вета. Когда он смотрит на меня, верхняя губа вздрагивает, будто в отвращении.

Да мне он тоже не очень приятен. Я мягко спрашиваю:

— Скажи, пожалуйста, если бы это было не моё тело, разве оно могло бы… — выдергиваю нож из яблока, резко поднимаюсь, табуретка падает, подставляю лезвие к шее Влада. Выдыхаю, заканчивая фразу: — …сделать так?

Он начинает часто дышать, но делает вид, что не пугается. Смотрит мне в глаза. Эта картина ему уже знакома.

Вета нервничает:

— Джошуа, ты чего!

Отбрасываю нож обратно на стол. Подмигиваю ей:

— Шучу, сладкая.

Ну, хоть атмосферу разрядил. А то сидели, как на похоронах.

Перешагиваю через табуретку, иду к раковине. Беру стакан, чтобы налить воды. Вспоминаю, зачем вообще пришел, спрашиваю у Веты через плечо:

— А что твой брат? Что за история?

— А, — она как будто вспоминает. — Ну, там короче… Он пришел недавно домой, такой весь какой-то не такой, говорю, что случилось, он спрашивает, нормально ли, если взрослый человек просит его тро…

— Так, хватит, — опять он влезает поперек разговора. — Я не собираюсь это слушать, — он смотрит то на неё, то на меня. — Вам двоим стоит попрощаться, потому что скоро ты, Джошуа или как там тебя, исчезнешь нахрен.

— Вот как, — я ставлю стакан на столешницу, скрещиваю руки на груди. Смотрю на него с интересом: какой тип, а. — И как же ты сделаешь так, чтобы я исчез?

— Дима планирует лечиться.

— От себя не убежишь.

Влад закатывает глаза:

— Он — не ты.

Удивляюсь, как ему не хочется замечать очевидного.

— Беспокоишься, что он не педик, да? Раз она появилась, — киваю на Вету. — Понимаю, это ставит под вопрос всю гомосятину, которую вы тут устроили.

Он неожиданно вскакивает на ноги, подходит так близко ко мне, как будто собирается драться. И выглядит также: грудь колесом, взгляд сверху-вниз. Во взгляде — ненависть. Странно, да? Такой эмоциональной диапазон к одному и тому же человеку.

Или телу.

Дразню его с почти детскими интонациями:

— Ударишь меня? Ударишь это миленькое личико, которое так любишь?

Вета фыркает, когда я это говорю. Кидаю на неё взгляд, она улыбается: одобряет.

Он вдруг разворачивается к ней и говорит с искренней досадой:

— Что? Что ты смеешься?

Она смотрит на меня, будто ищет поддержки, будто хочет, чтобы я сказал: всё правильно, смейся. Я так и говорю — взглядом.

Но она не уверена, что стоит продолжать.

А Влад продолжает:

— Тебя это забавляет? Нравится? Ты пришла сюда, в наш дом, и мы тебя пустили, хотя понятия не имели, кто ты. Дима был с тобой вежлив и обходителен, а этот мудак издевается надо мной, и ты… просто смеешься?

Она теряется:

— Да ладно, чувак, забей, мы же просто…

— Шутим? — заканчивает он за неё.

Мне не нравится, как он выглядит. Дышит часто: значит, будет или драться, или плакать. Голос срывается, и он наклоняется к Вете так близко, будто собирается ударить.

— Это не смешно, — нервно продолжает он. На меня даже не смотрит. — Мой парень болен, ему нужна помощь, а ты просто потакаешь этой галлюцинации. Мы позвали тебя, потому что думали, ты поможешь.

— Помогу избавиться от своего же парня? — насмешливо спрашивает она. — В этом был гениальный план?

— Да его не существует!

— Если его не существует, что же ты сейчас так изводишься? — ухмыляется Вета, и показывает на меня: — Вот он, твой Димочка, попробуй обними, раз уж никого другого там нет.

Он поворачивает голову в мою сторону. Долго смотрит, до тех пор, пока из глаз не начинают катиться слёзы. Такие крупные, что падая с подбородка, они оставляют на полу круги размером с пятирублевую монету. Завораживает.

Он идёт ко мне, и я напрягаюсь, готовый к нападению.

— Верни мне его, — хрипло просит он.

Не требует. Не приказывает. Просит. Потом уходит с кухни.