Джошуа.fb2

Джошуа — Димa [4]

Силиконовый шарик едва помещается в моём рту, я трогаю его языком, чтобы найти удобное положение. Зажимаю зубами, чувствуя, как остаются следы на поверхности. Кожаный ремешок, огибая мои скулы, плотно застёгивается на затылке.

Запястья, сложенные за спиной, затягивает красная атласная лента, и я чувствую в теле приятную обездвиженность. Ноги свободны, и я, упираясь коленями в матрас, расставляю их в стороны. Твердая ладонь давит на поясницу, вынуждая по-кошачьи выгнуться и лечь щекой на подушку, я бесстыдно подставляю ему задницу, стараясь не думать, как выгляжу со стороны.

Я ничего не вижу — у меня завязаны глаза, — и неизвестность пробуждает во мне еще больше желания. Чем дольше он возится там, сзади, щелкает тюбиком смазки, шуршит упаковкой презерватива, тем разгоряченней себя чувствую. Хочу сказать что-нибудь грязное — войди в меня, возьми меня — но язык упирается в кляп, и по подбородку тонкой струйкой течет слюна.

Когда он оказывается во мне, я сжимаюсь от удовольствия, и наконец-то чувствую себя безопасно.

Мне трудно быть несвязанным. Пространство кажется мне слишком свободным, я чувствую себя потерянно, когда не за что ухватиться. Как человеку, впервые вставшему на коньки, нужен бортик, чтобы катиться, мне нужна надежность, нужна опора, нужна фиксация.

Когда он держит меня, связанного, за бедра и прижимает к себе, я впервые за день ощущаю себя стабильно, словно он умеет останавливать свободное падение, в котором я нахожусь беспрерывно. Возвращает моё тело — мне, и в эти мгновения я ощущаю его принадлежность, как никогда раньше.

Я не могу направлять его, я безмолвен и обездвижен, но он чувствует меня без слов. Когда я хочу кончить, он просовывает руку к моему животу и помогает, точно зная, какой темп задать движениям. Всегда уступает мне первый оргазм, а потом, еще с минуту или две, я перевожу дыхание, чувствуя в себе его финальные толчки. Они перестают быть приятными, но я всё равно не хочу, чтобы он выходил из меня, не хочу возвращаться в невесомость.

Но рано или поздно придется.

Он развязывает мне глаза, расстёгивает кляп, освобождает руки — я снова не зафиксирован. Он тянется к салфеткам: сначала нежно стирает слюну вокруг моего рта, потом вытирает наши члены.

Спрашивает:

— Я не сильно в этот раз?

Качаю головой:

— Всё хорошо.

Он наклоняется, целует меня в губы и говорит:

— Я люблю тебя.

В этот момент моё сознание возвращает ему лицо.

Я не знаю, почему занимаюсь сексом с обезличенной версией Влада — с Владом, у которого нет имени. Завязанные глаза не относятся к способу фиксации, шелковая повязка просто помогает на него не смотреть. Обмануть мозг.

Я никого не представляю вместо. Я как будто представляю ничто.

— Я тоже тебя люблю.

Влад — потрясающий. Он немного похож на Джошуа: взглядом-рентгеном и улыбкой Чеширского Кота. Разные внешне (Влад, темноволосый, с резкими, восточными чертами лица, совсем не походил на светлого утонченного Джошуа), они казались мне схожими по сути. Им обоим хотелось меня защитить.

И они оба были готовы принимать меня таким, какой я есть.

Наш первый секс с Владом произошел через дырку. Я имею в виду дырку в кабинке туалета гей-клуба, когда между телами остается огромная перегородка. Мы не были случайными незнакомцами, это был шестой месяц наших отношений, но не смотреть в лицо партнёра действительно было важной частью моего комфорта.

В отличие от остальных парней, Влад это принял. Теперь, спустя год, мы хотя бы в одной постели, но иногда он говорит, что хотел бы смотреть мне в глаза.

Это страшно.

Он ложится рядом, кладёт руку на мою грудь и смотрит снизу-вверх. Уже слышу, о чём он попросит.

— Может, в следующий раз попробуем без этого?

Молчу. Мы никогда не пробовали без этого и я не хочу. Всё равно, что позволить выбить опору из-под моих ног.

Он вздыхает, так и не дождавшись ответа.

Я знаю, что это нечестно. В сексе учитываются желания обоих, так правильно. Когда я встретил Влада на кинки-пати, он заковывал какого-то парня в веревочный бандаж; меня так заворожило это зрелище, что я попросил сделать со мной то же самое. Он связал меня — тогда еще одетого — и я впервые почувствовал себя заземленным. Я думал, отныне мы будем хотеть одного и того же.

Пока он освобождал меня, мы разговорились, и оказались очень похожи: нам обоим было двадцать четыре, в прошлом году мы закончили юридический факультет, и Влад работал в конторе, чтобы получить адвокатский статус, а я учился в магистратуре по уголовному праву, чтобы стать прокурором.

«Всегда по разные стороны баррикад», — пошутил тогда Влад, но я никогда нас такими не чувствовал. До недавнего времени.

Теперь я становился рассеянным, много спал, мало вовлекался в личные проблемы Влада, а еще всегда хотел этого «странного, всегда одинакового секса». Думаю, меня перегрузило. Этой весной я окончил магистратуру, потом устраивался в прокуратуру, потом пытался привыкнуть к работе — меня закидали бумажками, когда на самом деле я хотел в зал суда. Думаю, нужно время, чтобы восстановиться, я объяснял это Владу, он реагировал с пониманием, но наши отношения всё равно начинали ощущаться, как зыбкие.

Я так и не отвечаю ему, что не хочу пробовать без этого, и Влад задает новый вопрос:

— Что мама сказала насчёт того мужика?

Не понимаю:

— Какого мужика?

— Который пропал. Ты говорил, она может его знать.

— А. Я еще не спрашивал.

Он смотрит на меня, как будто я ему вру. Но я правда еще не спросил — замотался. На фотографии он похож на отца Ромы — мальчика, с которым мы ходили на дзюдо, но я уже плохо помню. Мама должна знать лучше.

— Ты же был у неё, — говорит Влад. — Почему не уточнил?

Чуть не спрашиваю: «Когда?». Замолкаю, потому что не помню, потому что мои проблемы с памятью становятся раздражающими. Когда я забыл о таком в прошлый раз, Влад спросил: «Ты издеваешься?». Он казался обиженным, как будто я переспрашиваю всё это ему назло.

Поэтому я начинаю подыгрывать своему беспамятству:

— Я… забыл.

Это тоже плохой ответ, но, по крайней мере, я не забыл свою мать. Не забыл целый день, когда видел свою мать. Пусть он думает так.

А что думать мне, я уже не знаю. Тянусь к тумбочке, беру мобильник, смотрю на день недели: полночь, едва наступило воскресенье. Днём была суббота. Я думал, что пятница.

Куда тогда делась пятница?