Джошуа.fb2

Джошуа — Джошуa [3]

Не могу его найти. Не могу. Боюсь, что на прошлой неделе распилил не того.

Нет, это точно был не он. Я надеюсь, это был хотя бы педофил. Мы не переписывались, и теперь я не уверен. Первый раз вышел на жертву вот так, вживую, всё равно, что на остановке подойти знакомиться — ничего хорошего в таких случаях не бывает. Но он же не просто так ошивался возле спортивного клуба.

Это из-за дзюдо. Из-за него меня переклинило. Он пялился на детей через забор, а когда я подошел, сказал: «Какие красавцы, а». Кто так говорит про детей?

Теперь думаю: а вдруг кто угодно? Я не так много знаю о людях. Не так много знаю об их хороших сторонах. Если я распилил не того — это плохо, это приближает меня к разоблачению.

Нервничаю, ерошу волосы, хожу по комнате — мне неуютно. Из-за угла смотрит электрическая пила, и я ухожу в гостиную, чтобы спрятаться. Включаю телек. В новостях часто говорят обо мне.

Только они этого не знают.

Пропажи мужчин в небольшом городе Забайкальского края, полиция занимается расследованием. На каналах, где любят напустить жути, говорят прямее: «Возможно, в городе орудует маньяк». Ни одно тело ещё не найдено. Это успокаивает.

Но я включаю новости не для того, чтобы слушать сюжеты о себе. Я хочу услышать о нём.

Первое имя в моём списке — единственное не зачеркнутое. Я уверен, что он вернулся: полгода назад в новостях писали, что мальчика из секции по дзюдо не было дома больше двух суток. Потом он нашёлся.

Я знаю, где он был. Все эти месяцы я тоже будто бы там.

Но его нет.

Нет.

Я ходил туда, я выспрашивал, я изучал архивные документы. Когда я пробовал говорить о нём с администрацией, они уточняли: «А кто это?». Он давно уволился. Никто его не помнит, кроме меня.

У него нет страницы в социальных сетях — по крайней мере, с настоящим именем. Последние новостные статьи о нём датируются 2006-м годом. После 2006-го он будто бы перестал существовать. Я охочусь за ним много месяцев, но пока не нашёл даже адреса. По старому он больше не живет. Мог ли он переехать? Тогда мои шансы ничтожны.

Но кто-то увел неизвестного мальчика полгода назад из спортивного клуба, и мальчик пропал на двое суток. Похоже, тот, чьи останки я вывез в горшках сегодня утром, не был его похитителем.

В паспорте этого мужчины написано «Виталий Кривоус», 1956-го года рождения. Он тоже был старым, потому я и повелся. В кошельке нашел двадцать четыре тысячи наличкой — вот и деньги на аренду квартиры. Старики тем и хороши, что не доверяют банкам.

Ошибки случаются, я стараюсь не винить себя, мне просто снесло крышу. Обещаю, что буду осторожней. Буду действовать трезво.

Какие у меня зацепки? Мальчик. Нужно найти мальчика.

Я думаю об этом, пока хожу по комнате. Туда-сюда, туда-сюда.

Нигде не указано его имя. В СМИ точно не всплывет, это запрещено. Администрация мне не расскажет. Опрашивать каждого двенадцатилетку? Дурь. Он мог бросить секцию после пропажи. Если рассказал родителям правду, скорее всего, на дзюдо его больше не увидят.

Мне нужно внедриться туда. Агент под прикрытием.

Беру телефон, звоню Вете. Я помню её номер наизусть — стараюсь никого не заносить в список контактов, чтобы избежать недоразумений. У Веты простой номер: спортивная школа — номер его машины — день, когда это впервые случилось. Я привык мыслить знаками.

Она отвечает, я сразу перехожу к делу:

— Мне нужна твоя помощь.

У Веты есть младший брат. Гриша, двенадцать лет. Я не люблю использовать приманки, это грязный метод, но иногда необходимый.

Она заводится:

— Моя помощь?! Ты пропадал неделями, а теперь тебе нужна моя помощь?!

— Не кричи.

— Не кричать?!

— Не кричи.

Она перестаёт кричать. Я объясняю:

— Мне нужен твой брат. Мне нужно внедрить его в спортивный клуб по дзюдо, чтобы он выяснил имя мальчика, пропавшего на двое суток полгода назад.

— А по своим каналам ты это выяснить не можешь? — она всё ещё злится, но начинает слушать.

— У меня нет каналов. Я не сотрудничаю с ментами.

— И от кого заказ?

— Это конфиденциально.

Она вздыхает.

Вета думает, я частный детектив. Я рассказывал, что не пошел работать в органы из-за коррупции и узурпированной власти. Показывал корочку из академии МВД — липовую, конечно.

— И теперь ты хочешь втянуть в эти грязные дела моего брата?

— Он хорошо проведет время, — уверяю я. — Сходит на тренировку, пообщается с ребятами. Большего от него не потребуется. Мне нужно только прояснить обстановку — изнутри.

Она молчит, но я знаю: она согласится. Ей тяжело мне отказывать.

Как и ожидаю, сначала начинает капризничать:

— И это то, из-за чего ты меня избегал?

— Я не избегал тебя.

— Ты не брал трубку неделю!

— Прости. Я правда был занят.

— Ты каждый раз так говоришь.

— Я каждый раз занят.

Она фыркает, усмехается, сердито сопит в трубку — я пережидаю её обиду. Потом говорит:

— Ну, мы хотя бы увидимся сегодня?

— Конечно.

— Хорошо… И Гришу… В общем, объяснишь, что нужно.

Я ухожу из квартиры, даже в другой комнате я чувствую присутствие электрической пилы, и это заставляет меня нервничать. У Веты не становится легче. Когда мы занимаемся сексом, я продолжаю прокручивать в голове свой план: нужна прослушка, но на тренировке телефон попросят убрать, значит, нужно примотать его к телу — как это сделать, чтобы никто не заметил? Я прикидываю список вопросов, которые передам Грише, мысленно уже объясняю ему, что нужно будет сказать.

«Чё кого, пацаны, я слышал, у вас тут один кент пропал?»

Это нормально? Подростки так разговаривают? Нужно ли мне написать ему готовые реплики или он сам их придумает?

Не знаю. Я ничего не понимаю в детях. Я только хочу их защитить.

Вета изгибается подо мной и кончает. Я, кажется, не в настроении.

Перекатываюсь на спину, продолжая гнаться в своей голове за ним. Если я найду его жертву, как убедить родителей подпустить меня к мальчику? Мне нужно его расспросить. Я хочу знать, как он теперь выглядит и где живет. Я думаю о Грише. Можно ли внедрить ребенка в дружбу? Наверное, это слишком сложно.

Слышу голос Веты:

— Ты в порядке?

Киваю.

— Да.

Она некоторое время молчит, прежде чем снова спросить:

— А ты меня любишь?

— Да.

Люблю, как она смеется, как она смотрит, прищурив один глаз, как улыбается — скромно, чтобы не показывать брекеты. Тогда в уголках губ появляются две складки, как будто нарисованные. Я люблю эти складки.

— Тогда… — я чувствую, что она сейчас снова заведет этот разговор, — почему у нас такие странные отношения? У нас вообще… отношения?

— Ну да…

— Я тебя редко вижу.

— Ты же знаешь, моя работа…

— Твоя работа захватила всю твою жизнь.

Я сажусь на постели, тру лицо ладонями, мне заранее скучно от всего, что она собирается сказать. Мы обсуждали это много раз.

— Ты выбрала сложного парня, — я оборачиваюсь на неё. В свете прикроватной лампы её смуглое тело приобретает золотистый отблеск, и мне становится жаль, что я так редко могу видеть её обнаженной. — Я тебя предупреждал.

Она не отвечает, потому что знает: это правда.

Я поднимаюсь, начинаю одеваться. Не могу остаться на ночь: утром я должен проснуться в другом месте. Мне не хочется, но я должен — это правила нормальной жизни.

Продевая голову в ворот футболки, объясняю Вете:

— На телефоне нужно будет включить диктофон, а сам телефон примотать к телу. Только не используй скотч или типа того, он сдирает кожу.

— Поняла, — бесцветно откликается Вета.

Мне не нравится её тон, я хочу уверенности.

— Ты точно мне поможешь? От этого зависят жизни детей.

— Точно, — она говорит тверже.

Только тогда я начинаю успокаиваться. В моём деле нельзя действовать вполовину: если собрался кого-то грохнуть, тело придется закапывать полностью. Или так, или никак.

А я всерьёз намерен его убить.