Джошуа.fb2

Джошуа — Димa [22]

Я обхожу квартиру: Влада нет ни в спальне, ни в ванной комнате, ни на кухне. Нет его обуви в прихожей и его джинсовки с разлохмаченными краями рукавов. Толкаю ноги в кроссовки, выхожу из квартиры, сбегаю вниз по лестнице — не знаю, зачем, какой-то нелепый, отчаянный шаг, попытка поймать неуловимое.

Но она срабатывает.

Он сидит у подъезда и курит. Я, не ожидавший этого, вываливаюсь из подъезда слишком резко, даже не приведя себя в порядок: у меня опухшее от слёз лицо, спутавшиеся волосы, растянутая футболка с пижамными штанами. Видок городского сумасшедшего. То есть, видок того, кем я и являюсь.

Влад поворачивает ко мне голову, и я негромко шепчу:

— Прости.

Он выдыхает дым и отворачивается.

— Ты не говорил, что слышишь его.

Да, и много чего еще не говорил. Не говорил, что меня насиловали в детстве. Не говорил, что я серийный убийца. Не говорил, что я последовательно схожу с ума, распадаясь на части. Думал, получится скрывать, что болезнь прогрессирует, пока не дойду до врача… А там, может, всё это вырежут как раковую опухоль.

Вот только опухоли не так просто вырезать. Они дают метастазы. Интересно, Джошуа их дал? Тот, кто сидит там, на матах — это метастаз?

Я сажусь рядом с ним на скамейку. Виновато отвечаю:

— Я… не хотел тебя пугать.

— Было жутковато, — бесцветно отвечает он.

— Я понимаю…

Мы молчим. Я оглядываю тёмный двор, зажатый с двух сторон панельками: чернота, только над тремя подъездами горят лампочки. Над нами тоже горит. В летней тишине по-деревенски стрекочут цикады, и я вспоминаю, как в точно такую же ночь мы с Владом возвращались с кинки-пати в прошлом году. Это был третий месяц отношений — романтично-воздушно-неловкий. Подвыпившие, мы катались вон на тех скрипучих качелях и смеялись, рассказывая друг другу анекдоты из детства, по памяти — все они были один тупее другого, но ржать хотелось невероятно. И не было никакого Джошуа. И не было даже мысли, что всё развалится именно так.

А оно разваливалось, потому что Влад, выкинув бычок в мусорное ведро, спросил:

— Можно я позову на ночь Вету?

Сначала не понимаю:

— Зачем?

— Вместо себя.

Теперь понимаю. Сглатываю, загоняя слезливый комок ужаса, вставший поперек горла, обратно.

А он объясняет, как будто оправдываясь:

— Я просто немного устал. Хочу переночевать у отца. А они же там… тоскуют друг по другу. Пусть она с ним побудет. А ты… спи, — он смущенно отворачивается. — Не знаю, как вы там это делаете, но ты же можешь просто лечь спать?

Я моргаю, и с ресниц падают крупные слёзы. Влад начинает ерзать на скамейке.

— Ну что ты?

— Они будут заниматься сексом, ты же понимаешь? — одними губами спрашиваю я.

— Но ты же можешь не смотреть? Я поэтому и говорю: спи.

— А тебе… всё равно? Что они будут это делать… с моим телом?

Он отворачивается, хмуро отвечая:

— Это же не ты. Сам говорил.

И тогда я понимаю, что это и есть конец. Он готов отдать меня другому, другой, и ему плевать.

Он пишет ей, она не отвечает, тогда он звонит. Я сижу рядом, в голове пустота, а сам почему-то убеждаю его, что справлюсь один. Что не надо никого звать.

Влад честно отвечает:

— Я боюсь, что ты покончишь с собой.

Именно об этом я и думаю: пересчитываю патроны в уме, вспоминаю, как заряжать пистолет. Гадаю, будет ли это больно. Ненавижу боль. Хочу, чтобы быстро. Но не хочу мороки для Влада: не прощу себе, если именно он найдет мой труп. Пусть лучше мама — вот она будет рада. Или Вета — на неё плевать. Может, сказать ему, чтобы уходил, что я дождусь её, а самому застрелиться?

И когда я хочу предложить поступить именно так, Влад кладёт свою ладонь на моё колено и говорит:

— Я люблю тебя, просто мне нужна передышка.

Это обезоруживает, я сразу передумываю умирать этой ночью. Мне больше всего в этой жизни жалко его. Нас. Не хочу это терять. Не хочу, чтобы наша история стала для него историей о застрелившемся любимом парне. Не хочу, чтобы он рассказывал её следующим партнерам, и они охали от ужаса. Не хочу всего этого, не хочу.

Так не хочу, что начинаю плакать, когда думаю об этом, а он тянет меня к себе, щекотно целует под мочкой уха, и говорит:

— Ну, правда, ничего не изменилось. То есть… многое изменилось. Но не у меня.

Он замирает, опасливо уточняя:

— А его здесь… нет?

— Нет, — всхлипываю. — Прости, что ударил. Я не хотел.

— Я знаю.

Он пододвигается ближе, мы жмемся друг к другу, как замерзшие птенцы. У меня мурашки от холода, растянутая футболка не защищает от вечернего ветра, и Влад отдает свою джинсовку. У него под ней худи. Я заворачиваюсь в плотный деним и неуверенно прошу:

— Может, останешься? Джошуа ведь ушел…

Он усмехается:

— Надолго ли… — это не вопрос, просто усталое подтверждение.

Мне нечего ему на это возразить. Влад вдруг подгибает ноги в коленях, опирается кедами на сиденье и встаёт на деревянные рейки. Я слежу за ним: он садится на спинку скамьи, и продолжает говорить так, с высоты:

— Мне кажется, я сам схожу с ума.

Поворачиваюсь к нему всем телом, задираю голову, хочу ответить (сказать своё привычное: «Понимаю»), но он качает головой:

— Нет, не надо. Мне так проще говорить.

И я отворачиваюсь, снова прижимаясь лопатками к рейкам.

— Всё время об этом думаю, — продолжает Влад. Он курит, и я вижу, как в воздухе рассеивается дым. Его не вижу, только слышу голос с высоты. — Читаю целыми днями про диссоциации, думаю, чем могу тебе помочь. И нам.

Неуверенно спрашиваю:

— И… чем?

Он вздыхает:

— Мне кажется, правда в том, что твоё излечение, которого я так жажду, сделает тебя другим человеком. Правда в том, что я такой же, как Вета: люблю отделившийся осколок сознания.

Мне обидно это слышать.

— Я не осколок сознания.

— Надеюсь…

— Я помню эту жизнь с рождения, — говорю. — Помню, как мне было четыре, пять, шесть… и так далее! Я всё помню. Именно я это прожил, не кто-то другой.

Он молчит. Нервничаю, потому что он просил не смотреть, а я не понимаю, что у него там на лице — разочарование, злость, усталость? Всё вместе? Что-то ещё?

Чувствую, как он наклоняется и целует меня в макушку. Потом прижимается к ней щекой. А я обнимаю его ногу и жмусь щекой к его колену: сидим так, пока не пугаемся проходящих мимо алкашей. Они называют нас педиками.

Вета приезжает на такси. Как только рядом с нами останавливается машина, Влад спешно говорит:

— Я пойду. Не балуйся тут… пока меня нет.

Он садится в её же такси — перед этим они обмениваются безобидными шутками («Пост сдал» — «Пост принял», и смеются) — и я недоумеваю. Последнее, что я помню: Влад выставил её из квартиры, когда они занимались сексом. Что-то изменилось?

Вета провожает машину взглядом, потом подходит ко мне и бьёт в плечо:

— Ну, хочешь врубим «Время приключений»? Второй сезон почти досмотрели.

Кажется, она не понимает, поэтому уточняю:

— Я не Джошуа.

— Я вижу.

Недоумеваю:

— Мы с тобой смотрели «Время приключений»?

— Ну да, — она берет ключи из моих рук, прикладывает к домофону, заходит в подъезд первой.

Я забегаю за ней — беспомощный и потерянный, лишенный памяти и понимания. Как это возможно?

— Вообще-то я не фанат мультиков, — сдержанно говорю, поднимаясь следом.

— Сам же просил включить.

Жмусь к прохладной стенке подъезда, пока она открывает дверь, пытаюсь вернуть ясность сознанию. Кажется, это и есть те метастазы, пущенные в мозг. Если я не смотрел с ней «Время приключений» и Джошуа его тоже не смотрел, то кто, чёрт возьми, это был?