Джошуа.fb2

Джошуа — Джошуa [13]

К пятнице я всё продумываю.

Приходится выходить на неделе по несколько раз: использую короткие промежутки времени для прояснения обстановки. Хочу понять его график жизни, чтобы подготовиться.

Выхожу во вторник, когда Дима ложится на кровать после работы — пусть думает, что заснул. Беру телефон, читаю их переписку, но она похожа на список продуктов. Малоинформативно. Заметил, что он — Влад, так его зовут, — он называет Диму «малышом». Дима ему подыгрывает. Не понимаю зачем. Педофильское слово. Инфантилизация.

В среду быстро осматриваю квартиру: нахожу пыточные приборы. Должно быть, днём сосед притворяется нормальным, а ночью связывает и насилует. Дима это забывает? Или это было всего однажды — в тот раз, когда я вышел? Как бы то ни было, этот раз был последним.

В четверг выхожу вечером, еду на съемную квартиру, готовлю пилу и ампулы с диацетилхолином. Потом пригоняю машину во двор — утром она мне понадобится. В квартире матушки убивать не хочу, её жилье не приспособлено для актов возмездия. Поедем в съемную.

Утром дожидаюсь, когда он уйдет первым, но стараюсь не отставать, всё делаю быстро: надеваю черные шмотки, беру пистолет, нахожу в рюкзаке ключи от машины. Выбегаю из квартиры через пять минут после него — этого времени должно быть достаточно. Я выяснил: он работает в адвокатской конторе, ходит на работу пешком четыре километра, маршрут не меняет.

Сажусь в машину, завожу мотор, выезжаю на Гагарина и начинаю преследование. Он хорошо узнаваем среди толпы: на спине кожаной куртки белым написано «Fuck the Rules». Я тоже так думаю.

Планирую пересечь ему дорогу сразу за перекрестком, как только проеду детский спортивный клуб, утыканный камерами, но возле главного входа… останавливаюсь. Замечаю что-то странное. Пацан, младший подросток, выходит из здания с ним.

Я почти уверен, что это он. Та же красная ветровка с логотипом «ФК Барселона», та же синяя кепка, надвинутая на глаза, та же шаркость в походке. Они идут к калитке с другой стороны забора. Пацан смеется. Он кладёт руку ему на плечо.

Чувствую, как что-то животное растёт из глубины меня, из самого нутра, где я привык представлять своё чрево — вот оттуда. Оно восстает, гневом разрывая остатки самообладания. Монстр на руинах рациональности.

Такое уже было. В прошлый раз я зарезал не того. Нужно глубже дышать.

Дышу. Дышу и смотрю на удаляющуюся спину «Fuck the Rules». А потом на ребёнка, угодившего в лапы к нему.

К черту.

Сворачиваю за ними. В этот раз буду действовать чище. Он сводит меня с ума: ради возможности покончить с ним, я оставляю легкую жертву.

Преследую на машине до «Соснового бора», где случилась роковая для Фасолькина встреча. Дальше становится неудобно, оставляю машину возле парка. Пока вожусь с парковкой, теряю их из виду, дальше приходится идти наугад. Я высматривал их, пока ехал: он вел пацана тем же маршрутом, какой я прокладывал своим жертвам. Это и злит меня, и будоражит. Я считал скамейку у водоёма своей территорией. Он, как бесконечное напоминание, что ничто мне не принадлежит. Ни в мире, ни в себе самом.

У скамейки вижу мальчика, но его — нет. Смотрю по сторонам, не понимаю, куда он мог деться. Чтобы не привлекать внимание, затаиваюсь среди черемуховых кустов: там такой сладкий запах, что начинает болеть голова. Высокие раскидистые деревья с белыми цветами-сережками. Отрываю лепестки, жую и жду. Надеюсь, что он появится и… нужно будет согнать ребёнка. Я же не могу прострелить ему яйца при свидетеле.

Мальчик поднимается и идёт в мою сторону. В мои кусты. Смотрит глаза в глаза, и я думаю, что он меня видит. Лезет прямо в заросли, я начинаю медленно двигаться в сторону, чтобы уступить место, и когда неосторожно наступаю на ветку, с хрустом ломая сучья, он поднимает на меня взгляд. Пугается. Вижу, что пугается: глаза, как две копейки. Должно быть, я кажусь ему странным. Я ведь наблюдаю за ним из кустов. Это странно.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он, мигая.

Теряюсь. Начинаю нападать в ответ:

— А ты что здесь делаешь?

— Я хотел отлить.

— Отлить?

Брезгливо выплевываю недожеванный лепесток. Здесь что… отливают?

— Давай не здесь?

— А где?

Стараясь не думать о чужой моче на поверхности растений, задумчиво полагаю, что обстоятельства складываются удобно: сейчас отведу пацана подальше, велю идти домой, а его перехвачу у водоема и прикончу.

Машу парню рукой: иди за мной. Мы выбираемся из черемухи. Начинаю вести вглубь парка подальше от водоёма, интуитивно пытаюсь понять, как пройти к центральной тропе: вряд ли он пошел в ту же самую сторону. Хочу уже побыстрее избавиться от мальца и сделать дело. Карман приятно тяжелеет от пистолета.

Мальчик шагает рядом, спрашивает: здесь что, есть специальное место, где нужно писать? Он кажется мне странным: разве можно куда-то идти с парнем, который шпионит за людьми из кустов? Именно поэтому он в лапах педофила.

Когда мы уходим так далеко, что становятся слышны голоса, я разворачиваю пацана к себе и говорю:

— Сейчас пойдёшь вот по этой тропинке — она ведёт к дороге. Выйдешь на остановку, на восьмом автобусе можно вернуться обратно. На «Мегаспорте», если что. Там объявят или у кондуктора спросишь.

Парень хмурится:

— Зачем?

— Здесь опасно.

— Я хочу получить Нинтендо.

— Ты что, за какой-то дурацкой приставкой сюда пришёл? — злюсь, потому что это звучит слишком глупо. — Мама не учила, что нельзя разговаривать с незнакомцами?

— Так нахера ты со мной заговорил? — дерзко спрашивает он, а я и не замечаю, как ловко он переходит на ты.

— Я помочь пытаюсь, придурок.

Он морщится, словно я ему осточертел:

— Сам придурок, ясно? — он разворачивается. — Я ухожу.

Я резко хватаю его за руку, говорю, что не в ту сторону. К воде — нельзя. Там он. Мы начинаем всерьёз ругаться:

— Чё ты хочешь от меня? Отпусти!

— Я тебя от педофила спасаю.

— Чё? Да ты сам похож на педофила. Чё ты меня хватаешь?

Он меня выводит своей тупостью. Я — и педофил?

— Ты дурак? Стал бы тебе педофил давать инструкции по спасению?

— Сам дурак.

— Последний раз по-хорошему прошу: развернись и иди к дороге.

— Да? А чё потом сделаешь? Маме пожалуешься?

Мне больше ничего не остается. Он продолжает огрызаться, не понимая, что я его спасаю, поэтому мне приходится вытащить из кармана пистолет. Я же не Макаренко. Не педагог там какой-нибудь, дипломов по затыканию детей не имею. Сколько можно терпеть?

Настаиваю пушку на него, прямо в лоб, и говорю:

— Сейчас развернёшься и сделаешь всё так, как я сказал. Дорога, остановка, восьмой автобус, «Мегаспорт», идешь домой. Повтори.

Я давно не удивляюсь тому, насколько человек способен меняться, когда на него смотрит дуло пистолета. С пацана мигом сходит глупая спесь. Он весь дрожит, весь. Руки, ноги, подбородок, губы — я могу это увидеть. И ему так страшно, что он еле-еле повторяет сказанное.

— Теперь иди, — разрешаю.

Он идет. Но не лицом, а задом, пятясь — думает, что я выстрелю ему в спину. Тогда я говорю:

— Не бойся. Там остановка. Иди и никуда не сворачивай. Если услышишь выстрел — не оборачивайся и не возвращайся назад.

Он всё равно идёт спиной, глядя мне в глаза, как затравленная собака. Мне становится его жалко.

— Я не буду в тебя стрелять, — говорю, а сам пистолет не опускаю.

Потому что всё равно нельзя показывать, что это не всерьёз.

Оказавшись в нескольких метрах от меня, он, наконец, разворачивается и бежит. Я смотрю ему вслед, пока он совсем не скрывается среди деревьев.

Думаю: надо было дать ему отлить.

Когда возвращаюсь обратно, его уже не нахожу. Упустил, опять. Влада — тоже. Какой-то бестолковый день.