Дом певчих птиц

Глава 9

Петербург. Далекое прошлое…

– Я хочу, чтобы она тоже была моей.

– Кто?

– Та девочка из птичьего магазина.

– Олюшка, как ты себе это представляешь?

– Очень просто, дедушка. Ты пойдешь и заберешь ее. Вот и все.

Николай Степанович Абакумов имел за плечами бравое генеральское прошлое. Из-за проблем с сердцем ему пришлось покинуть армию, но он еще долгие годы служил отечеству: пересматривал уставы воинских частей, трудился над усовершенствованием формы, контролировал перевооружение войск и старательно занимался военно-окружной реформой. Он привык четко приказывать и всегда ожидал подчинения. Но это было там, в Генеральном штабе и министерстве, дома же Абакумов часто превращался в самого обыкновенного рядового. Он ругал себя за это, но в следующий раз опять уступал внучке.

Николай Степанович надеялся, что у него будет много детей, но родился только Александр. Ребенок болезненный, и врачи не давали ему больше десяти лет жизни. Однако он вырос, даже женился, успел произвести на свет дочь Ольгу, а потом довольно быстро зачах. Николай Степанович готовился к этому годы, но боль оказалась нестерпимой, она-то и подорвала сердце.

Ранее в родах умерла жена сына – Наталья, и роды были настолько тяжелые, что маленькая Олюшка получила травму ноги, сделавшую ее хромой навсегда.

Николай Степанович похоронил многих: и родителей, и друзей, и жену, и сына, и невестку… И хоронить единственную внучку он не собирался. Лучшие врачи поправляли здоровье девочки, самые красивые игрушки приносили в детскую. Пусть сбываются мечты Олюшки, пусть она живет в счастье, а уж финансов хватит.

С раннего детства Николай Степанович внушал внучке, что хромота ничего не значит. А если кто-нибудь из детей знакомых тыкал пальцем или смеялся, он брал Олю за руку и уводил. И больше никогда в тот дом не возвращался. Может, поэтому у внучки не появлялись друзья, с ее взрослением круг претендентов-ровесников сужался.

Николая Степановича такое положение дел не устраивало: он сам не вечен, замужество еще не скоро, и каждый человек должен общаться и развиваться правильно. К тому же друзья всегда поддержат в горе.

Характер у Оли получился генеральский, только со знаком минус, а не плюс. Она не терпела рядом сильных, не желала признавать равных, все подружки давно были сломлены ее волей и представляли собой льстивых фрейлин. И это была еще одна головная боль Николая Степановича.

– Олюшка, ты захотела кенара, и я тебе его купил…

– Он не поет, дедушка. Он упрямый!

– Мы можем вернуть его в магазин.

– Нет, я к нему привыкла. Патрик оранжевый и хорошо смотрится в желтом зале.

– Уверен, он переживает стресс от переезда, пройдет несколько дней, и он порадует тебя своим голосом. Или ему не нравится имя. – Николай Степанович сложил газету, отправил ее на стол и откинулся на спинку кресла. – Патрик. Ну что за имя?!

– Отличное! Землянская Маша говорит, что именно так сейчас называют главных героев в романах.

– Будто она их читала, – усмехнулся Николай Степанович.

– Не важно. – Оля уперла руки в бока и добавила: – Дедушка, не уходи от ответа, мы разговаривали о девочке из магазина. Думаю, она опять научит Патрика петь.

– Значит, ты желаешь привести ее в наш дом для этого? Двух посещений достаточно?

– Нет. – Оля мотнула головой. – Ты понимаешь, о чем я, но хитришь. Она должна жить у нас. Она мне… понравилась.

Николай Степанович достал из кармана бежевого жилета монокль и посмотрел на внучку так, точно увидел ее впервые.

– Понравилась? – нарочно переспросил он.

– Да.

– Но она человек, а не котенок и не птица. Мы не можем запросто принести ее домой в корзине или клетке.

Николай Степанович подозревал, что его любимая Олюшка желает заполучить еще одну игрушку: послушную и бесправную. И это ему категорически не нравилось. Медленно поднявшись, он заложил руки за спину и прошелся по комнате, давая возможность внучке хорошенько подумать. Но Оля тяжело вздохнула, изображая глубокое огорчение, и предъявила следующий аргумент:

– Я разговаривала с девочкой. Она сирота. И у нас ей будет лучше. Ты же говорил, что о ближнем надо заботиться. Я стану ей помогать.

– Ты вполне можешь заботиться обо мне.

– Да, конечно. Но ты взрослый человек, и это совсем другое. И потом, ты уедешь в свой штаб, а я опять останусь одна. – Оля тоже заложила руки за спину и улыбнулась. В розовом платье с кудряшками на лбу она выглядела прелестно, и Николай Степанович залюбовался внучкой. – Дедушка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

– А ты не забыла про хозяйку магазина? У нее есть права на этого ребенка. Девочка, наверняка ее родственница.

– Уверена, что нет. Они совсем не похожи. И старуха даже внимания на нее не обращала.

– Ты должна проявлять вежливость к пожилым людям.

– Да, да, помню, но не уходи опять от ответа.

– Я согласен пригласить ее максимум два раза. Пусть придет и научит птицу петь. Все остальное – плод твоего богатого воображения. Никто не приводит в дом незнакомых детей, Олюшка. На каком положении она здесь будет? – Николай Степанович приподнял бровь. – А если она начнет тебя раздражать? А если она начнет раздражать меня? Мы отведем ее обратно в магазин? Мне кажется, в этом вопросе слишком много проблем, о которых ты не подумала. А речь, между прочим, идет о человеческой судьбе. Тем более, о судьбе сироты. Девочка – не игрушка.

Понимая, что сейчас лучше временно отступить, Оля сморщила аккуратный носик и с мольбой в голосе произнесла:

– Я буду надеяться, что ты сделаешь, как я прошу.

Развернувшись, она направилась к двери. Хромота заметно усилилась, и Николай Степанович отвернулся, зная эту уловку. Когда внучка покинула кабинет, он пригладил седые волосы, убрал монокль и расстегнул пуговицы жилета, стягивающего тело. С возрастом появилась полнота, и, возможно, пришло время садиться на диету, рекомендованную доктором. Но Николай Степанович не мыслил жизни без мяса и просил его подавать на завтрак, обед и ужин. Да и супы на воде – сущая гадость.

– Нда-а… – протянул он. – Если я и похудею, то только от нервов.

Конечно, Олюшка опять придумала не пойми что, и он не пойдет у нее на поводу. Посторонний человек в доме, пусть и ребенок… А, впрочем, какой ребенок! Еще пару лет и на балы везти надо. Да, маленькая, щупленькая, но уже работает в магазине, продает птиц, и других обязанностей наверняка хватает. Что у нее может быть общего с Олюшкой? Да ничего! Или в этом и есть смысл?..

«А если договориться с хозяйкой магазина и взять девочку на месяц? Когда условия озвучены заранее, то… Получается, я опять уступаю… Но должен же этот кенар когда-нибудь запеть!»

Николай Степанович погасил приступ раздражения и вновь взял газету. Он злился на себя, потому что знал: к утру он найдет еще причины сделать то, о чем просит внучка.

* * *

Матвей притащил два большущих пакета, и я с нетерпением и удовольствием принялась их разбирать. Да, продукты, но все равно у меня появилось ощущение, будто наступил Новый год, и я держу в руках не один подарок, а мешок Деда Мороза. Матвей же выбирал еду для меня, наверное, он двигался с тележкой вдоль полок и размышлял: «Интересно, а это Дине понравится? А карамельное печенье она будет есть?»

– Суфле ванильное, колбаса сырокопченая, хлеб белый, морковь корейская, шпроты классические, шоколад с лесными орехами и изюмом, кальмары в масле, картофель фри замороженный, булочка с маком… – комментировала я, разбирая пакеты.

– Надеюсь, ты это будешь есть в иной последовательности! – крикнул Матвей из своей комнаты. – Не советую накладывать шпроты на шоколад.

– Компот из ананасов, вареники с вишней, сметана… Ты купил целую гору.

– Чтобы съела! Вернусь и проверю.

– А, может, я тебя обману и увезу все с собой.

– Хотел бы я посмотреть на лицо твоего отца в этот момент, – Матвей засмеялся. – Иди сюда!

На полу лежал рюкзак, на кровати – стопка чистой одежды. Я сразу почувствовала приближение разлуки, и настроение медленно, но верно покатилось с горы вниз.

– Ты просил напомнить про книгу.

– Точно. Спасибо. В прошлый раз забыл прихватить. – Матвей взял с полки книгу в обложке с космической картинкой и отправил ее в рюкзак.

– Фантастика?

– Да, почитаю в самолете. Ты тут не грусти и развлекайся. Жаль тебя оставлять, но работа ждет. Еще годик помотаюсь, наверное, а потом сяду за бумаги и начну преподавать. Захотелось вот на старости лет оседлой жизни, – он усмехнулся. – А я же тебя не просто позвал. Как мы уже выяснили, я по уши виноват и хочу загладить историческую вину. Да и просто есть большое желание сделать тебе приятное. – Он подошел ближе и заглянул мне в глаза. – А что можно стрельнуть у археолога? Правильно, какое-нибудь древнее барахло. Давай-ка выбирай. – Развернувшись, Матвей распахнул дверцы шкафа и вытащил на свет уже знакомый мне большой пластиковый ящик. Сняв крышку, критично осмотрев содержимое, он поднял голову и добавил: – Сувениры на любой вкус. И, если верить моему другу Сашке Акробатову, в каждом из них таится великая загадка. – В голубых глазах Матвея закружились искры смеха.

– А что это?

– Артефакты. Большие и маленькие.

– Настоящие?

– Конечно.

– А почему они хранятся у тебя?

– Потому что, если Сашка еще хоть что-нибудь притащит домой, мать его убьет. Он мой однокурсник. Мало ему официальных раскопок, так еще и сам промышляет. Разное находит, и, признаюсь, пару раз ему крупно везло, даже доклад потом готовил и зачитывал студентам и профессорам.

– А где он находит? – Я подошла к ящику и опустилась на пол. С запахом тайн я была уже знакома, и сейчас он меня манил не меньше, чем в первый раз.

– Сашка специализируется на древних кладбищах. Особенно любит те, что лежат под толстым слоем земли. Нароет очередное сокровище и тащит мне и себе для изучения. – Матвей взял глиняную фигурку и повертел ее в руках. – Ну, какой всемогущий артефакт тебе больше нравится? Забирай на память.

Я медлила, боясь ошибиться. Наверное, мы с неведомым Сашкой Акробатовым были чем-то похожи, потому что и мне каждая вещь казалась интересной и исторической. Ящик притягивал точно магнит. Я осторожно вынула тарелку с отколотым краем и положила ее на пол, рядом пристроила шкатулку со ржавой пружиной. Но дальше углубляться не хотелось, взгляд все равно тянулся к таинственной бутылке, будто тогда, при первой встрече, мы с ней сроднились. Я взяла ее и поднесла к лицу.

– А где твой друг нашел эту бутылку?

– Как раз на кладбище. – Матвей вернулся к вещам и рюкзаку. – Нарыл штук пятнадцать таких. Если б в них хоть коньяк был.

– И все пустые и запечатанные?

– Да. Сашку именно этот факт и привел в состояние эйфории, он собирался их изучать при помощи лучей. Только не спрашивай каких, понятия не имею. Я согласился принять строго одну бутылку, а остальные вроде его мать в порыве генеральной уборки отправила в деревню, где они и сгинули. Вот веришь, никто их с тех пор и не видел. Сашка страшно переживал.

– Наверное, ты не можешь мне ее отдать, раз она единственная сохранилась.

– Отдам с удовольствием, он все равно еще что-нибудь притащит. И его интерес к находка быстро ослабевает, мне кажется, Сашку больше волнует сам процесс. Забирай!

– Бутылка очень древняя?

– Приблизительно вторая половина 19 века.

– А почему ты ее не открыл?

– Сашка запретил, боялся, что я первый узнаю тайну. А я смеялся и говорил, что там точно сидит бледный джин. Но с тех пор он о ней и не вспоминал. Честно говоря, если бы Сашка забрал ящик со своим барахлом, я был бы счастлив.

Бутылка сначала холодила руки, а потом я почувствовала тепло, будто и правда на дне сидел джин и ждал часа избавления. Любопытство точило меня, но я не смела потрогать сургуч, он казался черным стражем, охраняющим древность.

– Большое спасибо, я выбираю ее.

Матвей собрался довольно быстро. На нем вновь были свободные брюки защитного цвета со множеством объемных карманов и серая рубашка. Я не могла не вспомнить нашу первую встречу, жаль невозможно вернуться в прошлое и прожить его еще раз. Или два. Наверное, ложась каждый вечер спать, я буду прислушиваться, вдруг, Матвею опять потребуется вернуться… Но до конца недели остались считанные дни…

Он надел на плечо только одну лямку рюкзака и притянул меня к себе.

– Остаешься за главную, Динка.

«Не уезжай!» – крикнуло в ответ сердце.

– Обещаю вести себя прилично, – выдохнула я. Моя грустная улыбка потерялась в складках джинсовой рубашки. Как быстро летит время, пожалуй, я не замечала этого раньше.

Матвей отпустил меня и добавил:

– Может, когда-нибудь увидимся, мир тесен.

Дверь я закрывала медленно, растягивая секунды, а потом пошла в комнату и стала смотреть в окно на удаляющегося Матвея. Он пересекал двор уверенным шагом, и я не сомневалась, мысленно он уже сидел в мягком кресле самолета и читал книгу.

– Он не обернется, Хвостик. И мы с ним больше никогда не увидимся.

Кенар в ответ промолчал.

* * *

Петербург. Далекое прошлое…

Старая Берта терпеливо выслушала Николая Степановича Абакумова, и лишь когда он задал конкретный вопрос: «Как вы относитесь к моему предложению?», она положила руку на прилавок ладонью вниз и произнесла:

– Невозможно. Соня работает, обучает птиц, я потеряю слишком много денег, если дам согласие.

– Я готов возместить убытки. Речь идет лишь о месяце, всегда можно договориться… – Встретив обжигающий взгляд, Николай Степанович коротко вздохнул и перешел к аргументам: – Нам не хочется отдавать птицу обратно, внучка к ней привыкла, а Соня могла бы вернуть кенару способность хорошо петь.

– Для этого ей вовсе не обязательно жить у вас. – Берта прищурилась, увеличив тем самым количество морщин вокруг глаз и чуть подалась вперед. – Если вы заметили, я весьма пожилая женщина. – На ее губах появилась едкая кривая улыбка. – И без Сони я уже ничего не могу, она мои глаза, руки и ноги.

– Всего месяц, – сухо и твердо повторил Николай Степанович, переходя на привычный ему генеральский тон. Он был учтив и потратил достаточно времени на уговоры, если ответ отрицательный, что ж, значит, дело можно считать несостоявшимся. Олюшке придется принять это и отвлечься на другие идеи.

Берта неторопливо вышла из-за прилавка, сначала подошла к одной клетке, затем к другой, развернулась и посмотрела на Абакумова. На ее лице отражалось спокойствие, сгорбленные плечи, как ни странно, добавляли облику важности, будто она и не продавщица в магазине, а как минимум особа королевских кровей.

«Вот ты и пришел за ней… Не мудрено, коли она свои беды в бутылке спрятала. Надеялась я, что Соня навсегда здесь останется, да только нет у меня права душу ее взаперти держать. Душа-то у нее крылатая… Надеялась. Да. А чутье подсказывало другое».

– Приходите вечером, я дам ответ, – торжественно произнесла Берта и кивнула в знак прощания.

Николай Степанович хотел развлечь внучку, и не особо скрывал этого, кенар – лишь повод. «Олюшка хромает, думаю, вы заметили это. Пусть девочки пообщаются, дружба пойдет им на пользу». Берта насквозь видела людей, а уж пороки угадывались с первого взгляда. Не с ногой у Олюшки были проблемы, душа у нее хромала. Однако зло исправляется добром, если, конечно, случай излечимый, а Соне необходимо найти свое место в жизни.

Николай Степанович тоже кивнул и вышел из магазина.

– Завтра опять придут дожди, – ровно произнесла Берта, будто разговор с Абакумовым был о погоде. – Спину ломит.

Месяц действительно пролетит быстро, и заменить Соню может дочка булошника – полненькая светловолосая Аглая, простоватая, но добросовестная. Однако Берта не столько искала помощницу, сколько нуждалась в той, что заберет дар.

– Значит, не нужно его передавать, – тихо сказала она и провела рукой по лицу, будто хотела смахнуть невидимую вуаль или тень. – Что на судьбу положено, то и надобно переживать день за днем, день за днем… Отныне и навсегда.

Иногда ей удавалось читать мысли, иногда перед глазами проносились фрагменты будущего, иногда чужая боль пробиралась и к ней под ребра. Который год растет горб на спине – это тяжесть мира вгрызается в позвоночник, это чужие охи и стоны накапливаются под кожей, это наказание…

Берта легко бы отпустила Соню на месяц, но душа подсказывала – девочка не вернется. Третья бутылка слева на второй полке – пузатая, зеленая, наспех запечатанная сургучом, может многое рассказать об этом.

Берта, конечно, знала, на что решилась Соня, и дала ей возможность совершить задуманное. Гранаты на туфлях? Они были идеальны и прекрасны, горели бордовый огнем все до одного, и никаких претензий к мастеру быть не могло, но требовалось уйти, оставить девочку одну… Если слишком много боли, то тяжело взлететь. А что ж тогда делать с крыльями, растущими за спиной?

«Я приготовила бутылку, потому что тебе нужно следовать за своим кенаром, он проложил путь. Я знаю это, я сама выбрала ему новый дом. – Берта пригладила складки на юбке, постояла немного, а затем направилась в комнату Сони. С каждым шагом становилось тяжелее дышать, но завтра полегчает, утро всегда благодарит за добро. – Ты совершала многое, когда ветер гнул тело к земле. Теперь, Соня, соверши еще больше, когда на небе появится солнце. Горестей станет меньше, да, но равновесие еще ни раз заявит о себе, слишком уж тяжелая у тебя судьба».

Уже подходя к двери, Берта услышала красивое и выразительное пение Сони. Нет, этого кенара тебе не обучить, им займется Аглая, на прошлой неделе она неплохо тянула ноты в церкви.

– Я готов возместить убытки, – тихо перекривила Берта Николая Степановича и фыркнула. – Знал бы ты, сколько стоит любая пара моих туфель… Зачем мне твои деньги?

Открыв дверь, она зашла в комнату. Соня сразу оборвала пение и встала, белый кенар, сидевший в клетке, тоже перестал издавать свои «тьють-тьють-тьють» и замер.

– Я уже почти закончила. У него неплохо получается, жаль пока недолго. – Соня перевела взгляд на птицу.

– Ты помнишь, к нам приходил мужчина с девочкой? Они купили оранжевого хохлатого кенара? – спросила Берта, внимательно следя за движениями Сони и выражением ее лица.

– Да.

А как забыть, если они забрали Хвостика… Теперь он дарит свое внимание и песни им. «Я очень надеюсь, что тебе хорошо в их доме, и ты ни в чем не нуждаешься», – подумала Соня и посмотрела на Берту. Отчего хозяйка заговорила об этих покупателях? А вдруг они хотят вернуть Хвостика? Вот была бы удача!

– Мужчину зовут Николаем Степановичем, он человек военный, но со службы ушел. Он приходил сейчас.

– Что-то случилось?

– Кенар отказывается петь. Не каждому подходят чужие стены. – Берта уловила в глазах Сони волнение и осталась этим довольна. «Посмотрим, что сейчас запоешь ты. Однако не слишком радуйся. Во-первых, мне будет тяжело на это смотреть. А, во-вторых, равновесие уже ждет тебя за дверью моего магазина. Мне ничего не стоило отобрать у тебя беды, но я не имела права лишать тебя выбора. И ты его сделала». Немного помедлив, выдержав паузу, Берта добавила: – Николай Степанович предлагает тебе пожить в его доме месяц. Он хочет, чтобы ты вновь обучила кенара. И я склонна дать ему согласие, мы несем ответственность за товар и не лжем покупателям. – Глаза Берты хищно блеснули, будто именно в эту минуту кто-то посмел заподозрить ее в нечестности.

«Я увижу Хвостика?.. Да, я его увижу! – стремительно пронеслась первая мысль, а уж затем посыпались другие: – Но как я буду жить в чужом доме? А, впрочем, все дома для меня таковы… А кто поможет Берте убирать по утрам пух и пыль? Кто накормит птиц, а их сейчас много… – Соня нахмурилась и закусила нижнюю губу. – Месяц с Хвостиком. Столь долго!»

– А где они живут?

– Относительно недалеко. За птицами присмотрит Аглая, дочь булошника. Я поговорю с ее отцом, не думаю, что он будет против. Когда у тебя четыре сына и две дочери, то ты рад-радехонек пристроить хотя бы одного отпрыска. К вечеру собери вещи, Николай Степанович придет за тобой.

Считая разговор оконченным, Берта покинула комнату. Ее шаг был тяжел, и на лестнице отчетливо слышался стук ее крепких и широких каблуков.

– Хвостичек, я не знаю, как изменится моя жизнь завтра, может, и правда беды покинут меня… Но мы увидимся и очень скоро. Как я страшусь перемен, и как я их желаю, – прошептала Соня. – Месяц. Мы будем вместе месяц…

Подхватив клетку с белым кенаром, она отнесла ее в магазин и заняла свое место у прилавка. Теперь ее очередь встречать посетителей. Но был вопрос, который мучил давно, и не хотелось уходить, не узнав на него ответ. Бросив на улицу быстрый взгляд – вроде покупателей не видать, Соня быстро поднялась к Берте и осторожно приоткрыла дверь.

– Заходи, – раздался скрипучий голос.

– Я только хотела спросить, – переступив порог, остановившись, произнесла она. – Вы говорили, что ни в коем случае нельзя разбивать бутылки. Вот эти. – Соня указала на полку, где стояли и открытые, и запечатанные бутылки. – А почему?

– Никогда не стоит выпускать на свободу то, что пропитано злом, – ответила Берта, усаживаясь на кровать. – Очень давно я принимала деньги за месть, и вот теперь посмотри на мою спину, она сгорблена и болит…

– За какую месть? – не поняла Соня.

– Беды всегда можно отдать другому человеку. Кто-то хочет подарить их врагу, а кто-то другу. Довольно часто зависть и ненависть оказываются сильнее чести и рассудка. – Берта легла на кровать, вытянула ноги и закрыла глаза. – Опять дожди зарядят на неделю, подай шаль, укроюсь.

Соня взяла со стула вязаную паутину шали, встряхнула ее, расправляя, и накрыла им плоскую грудь Берты.

– А как отдать беды, разве это просто?

– Не всегда просто, и добро, и зло требуют усилий. Но это возможно. Если выбранный человек вдохнет воздух из бутылки, если его легкие наполнятся чужим страданием, то судьба возьмет то, что не принадлежало ей ранее. Именно поэтому я закапываю бутылки на кладбище – мертвое надобно хоронить.

– А если… кто-нибудь найдет, откопает? – Соня ярко представила эту картину: несчастный человек стоит рядом с плотной чередой кустарников, под его ногами лежат открытые бутылки, а над головой – рой кошмаров и ужасов. – Такое может случиться.

– Забыла сказать, – Берта усмехнулась и подтянула шаль к подбородку. – Несчастная жертва должна заговорить с тем, чьи беды к ней перейдут. И только тогда соединятся судьбы. А такой шанс невелик, если только заплачено за месть, и ты сама хочешь этого.

– Я не хочу, – прижав руку к груди, выдохнула Соня.

– А тебе нечего беспокоиться, – Берта повернула голову и прищурилась. – Ты же не совершала того, что по ночам приводит в этот дом гостей. А теперь ступай вниз, нечего трепать языком. Покупатели могут прийти в любую минуту, тебе ли не знать это.

«Как же хорошо, как чудесно… Очень страшно было слушать Берту, но теперь я точно знаю, что никому не причиню боли. Невероятно, чтобы кто-то отыскал бутылку, открыл ее, а потом заговорил со мной. Невероятно».

Соня торопливо спускалась по ступенькам, и на ее лице сияла улыбка.

* * *

Книги вполне можно считать лекарством. Они похищают нас из реальности и уносят в другие миры, где бушуют моря, дуют холодные ветра, терпят крушения воздушные шары и пугают неизвестностью таинственные острова. Наверное, мне следовало взять с собой другое произведение, но я же не знала, что буду жить одна в квартире. И к ужину, благодаря Жюль Верну, мне опять мерещились шорохи и тени. Но зато я перестала торчать у окна и количество тоскливых вздохов сократилось в два раза.

– Матвей, наверное, уже прилетел, – сказала я Хвостику.

Наевшись на ужин бутербродами с колбасой, я вымыла посуду и вернулась в комнату. Загадочная зеленая бутылка стояла на столе, и мне нравилось на нее смотреть и вспоминать недавний разговор с Матвеем. Выдвинув стул, я села и принялась ее гипнотизировать.

«Признавайся, что у тебя внутри?»

Но, конечно, никто не ответил.

– Наверное, сургуч легко снять…

Я знала, что рано или поздно открою бутылку. И пусть в ней ничего нет, но… Если есть загадка, то ее хочется разгадать. Или убедиться, что все это ерунда.

Не давая себе возможности отложить задуманное, я принесла из кухни разделочную доску и молоток для отбивания мяса. По бокам у молотка поверхность гладкая, и, если быть аккуратной, то горлышко не разобьется.

Я постукивала осторожно, пока трещин не стало больше, а потом сургуч сам осыпался, предъявив миру сморщенную пробку. Усевшись опять на стул, я вынула ее без особых усилий.

«А вдруг в стародавние времена парфюмеры так консервировали ароматы? Хорошая идея, историк бы за нее поставил мне пятерку».

Я поднесла бутылку к носу и втянула воздух, надеясь поймать хоть какой-нибудь запах. Но тщетно.

«Остается только позвать джина. Может, он там все же сидит?» Я улыбнулась и сказала в горлышко:

– Эй, привет. Как тебя зовут? Давай знакомиться. Выходи.