Дом певчих птиц

Глава 12

Довольно быстро я приняла мудрое решение – не увозить много вещей. Только самое необходимое. Лучше приезжать через день-два и брать то одну футболку, то другую, то джинсы, то шорты… Так у бабушки не появится болезненного ощущения, что я съезжаю далеко и надолго. Да и видеться мы будем часто.

– Подумай хорошенько еще раз. Хочешь обижайся, хочешь нет, а только Дмитрий – не твой человек.

– Вот я и узнаю об этом, быт все расставит по своим местам. Прошу, не волнуйся, полтора месяца пролетят незаметно…

– Да, ты вернешься, и будешь ему не нужна. Современные мужчины слишком непостоянны.

Бабушка отвернулась, стараясь скрыть набежавшие слезы, а я подошла и обняла ее, чтобы успокоить. Какой же маленькой она стала, будто мы поменялись местами: я – взрослая, а она – ребенок. «Моя милая, самая лучшая, не волнуйся, прошу, умоляю… Ну что поделать, если я выросла. Но ты никогда не должна сомневаться, я всегда буду рядом».

– Моя милая, самая лучшая, не волнуйся, прошу…

– Во вторник я собираюсь печь пирожки с капустой, – произнесла бабушка строго и добавила более миролюбиво: – Учти, я не собираюсь их есть одна.

– Обещаю приехать и съесть сто штук, – выпалила я, понимая, что получила пусть и вынужденное, но все же благословение.

Димка появился ровно в три и мужественно промолчал, когда увидел мою небольшую сумку. Безусловно, он собирался тащить к машине увесистый чемодан, но я осталась верна выбранной стратегии и тактике.

Вручив бабушке бисквитный торт с ягодами, пообещав хранить меня как зеницу ока, Дима широко улыбнулся. За неделю его радость не ослабла, я чувствовала ее и надеялась, что ближайшие полтора месяца станут не только особенными, но и замечательными.

* * *

Петербург. Далекое прошлое…

Желтый зал Соня любила особенно. Пусть и небольшой, но очень уютный, и здесь проходили уроки пения, русского, французского, математики… И когда-то на столе около окна стояла клетка с Хвостиком. Он щебетал, чутко выслушивал длинные и короткие рассказы о горестях-радостях и всегда прыгал на ветку поближе.

– Где ты теперь? – прошептала Соня, улыбаясь с грустью. Хотелось верить, что самый лучший на свете оранжевый кенар попал в хорошие руки или научился жить самостоятельно, прячась в холодное время года под крепкие крыши теплых домов.

Николай Степанович тогда сказал: «Значит, такова его судьба». А Оля внимательно смотрела на Соню и жадно впитывала ее болезненную реакцию. Будто в эту минуту она все же обрела безграничную власть над той, которую так и не получилось сломить.

«У Абакумовых я живу пять лет. Хвостик улетел два года назад… Как же быстро летит время…»

Соня хорошо запомнила тот день и час, когда Николай Степанович пригласил ее в свой кабинет, усадил на стул с мягкой спинкой и, прохаживаясь по зеленой ковровой дорожке, произнес:

– Месяц прошел, и ты должна вернуться в магазин. Однако я предлагаю тебе остаться еще на… – Он помедлил и добавил небрежно, будто слова не много значили: – На неопределенный срок. Я уже поговорил с твоей хозяйкой – Бертой, и она вовсе не против. – Николай Степанович приблизился к письменному столу, сел в кресло и продолжил, неотрывно глядя на Соню: – я буду рад, если и ты дашь согласие. Лучше решить этот вопрос прямо сейчас, ты стала доброй подругой Оле, и, поверь, я это ценю. – Николай Степанович кивнул, подчеркивая сказанное. – Но хочу предупредить, твой статус изменится. Мы должны думать не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем. Я рассмотрел детали и, в случае твоего положительного ответа, обязательно озвучу их.

В этот момент Соня почувствовала себя пушинкой, подхваченной ветром.

Нужна ли она Берте, или теперь ее место занято Аглаей, дочерью булошника?

Хвостик – единственное родное существо. Уйти, значит, опять с ним расстаться.

Нет, она не стала подругой Оле (Николай Степанович сильно заблуждается), и, несмотря на богатство и красоту, здесь невозможно чувствовать себя беззаботно… А, впрочем, разве она когда-нибудь где-нибудь чувствовала себя так?

– Я согласна, – ответила Соня.

Жизнь действительно изменилась, чему очень обрадовалась Оля. «Вот увидишь, теперь мы станем неразлучны, – объявила она, светясь от счастья. – И ездить везде станем вместе, я познакомлю тебя с подругами». Новая живая игрушка не разочаровала, она оказалась интересной.

Николай Степанович объявил Соню дальней родственницей, попавшей под его чуткую опеку. «Ты должна много трудиться и учиться, чтобы подняться на определенный уровень», – сказал он, и учителя Оли с того дня стали приходить в дом Абакумовых гораздо чаще.

Николай Степанович иногда появлялся на занятиях, брал газету и с отсутствующем видом садился на диван в углу желтого зала. Проводя часы на разных уроках, он пытался понять: выйдет из девочки толк или нет, получится ли однажды представить ее обществу. Временами Соня чувствовала на себе внимательный взгляд Николая Степановича, но изображать заинтересованность в литературе или французском не было надобности. Лишенная в детстве многого, она жадно впитывала слова преподавателей и довольно быстро догнала Олю. Только танцы давались с трудом. Соня никак не могла преодолеть скованность, далеко не сразу получилось безукоризненно держать спину и плавно кружиться, доверяя тело музыке. А вот уроки пения с первого дня стали самыми любимыми, ноты дрожали и вспыхивали в душе, наполняя голос всеми красками жизни.

Представление о дружбе у Оли было особое: она требовала абсолютного подчинения и желала обладать не только вниманием Сони, но еще ее мыслями и чувствами. Она часто просила встать с ней перед большим зеркалом в гостиной, потом долго изучала отражение, а затем удовлетворенно улыбалась и остаток дня пребывала в отличном расположении духа. Соня не сразу поняла, что Оля тщательно сравнивает их внешности: любуется своими достоинствами и буквально впитывает недостатки новой подруги.

Сравнивать было что. У одной – безукоризненная осанка, светлые кудри, идеальный овал лица, аккуратный нос, глаза с искрами бирюзы. А у другой – поникшие плечи. Волосы цвета глины, тоже вьются, но их так много, что голова кажется тяжелой. Глаза серо-голубые, смотрят настороженно, будто каждую секунду ожидают беды. Квадратное лицо и большой рот… Еще в далеком детстве мать называла Соню лягушкой, и кто с этим станет спорить?

Но время умеет стачивать углы и делать из простого сложное. И наоборот. Незаметно, день за днем оно вмешивается в людские будни и, точно скульптор, исправляет те штрихи, которые не слишком нравятся. Соня вытянулась, волосы легли по плечам карамельными волнами, лицо округлилось, глаза вспыхнули и засияли. А рот теперь вовсе не казался лягушачьим – улыбку Сони можно было назвать очаровательной и пленительной.

Первой заметила перемены Оля. Теперь она собиралась на выход более тщательно, чуть ли не каждую неделю требовала новые наряды и больше не тащила Соню к зеркалу. «Ты разоришь меня, Олюшка», – посмеивался Николай Степанович, когда в очередной раз оказывалось, что веяния моды заставляют срочно пересмотреть гардероб.

Если раньше Оля капризничала по пустякам, то теперь у нее случались приступы злости и раздражения. Она все настойчивее стремилась повелевать, но Соня будто находилась за стеклянной стеной – слова и крики не ранили сердце.

– Ты наденешь это платье. Оно серое и идет к твоим глазам, – сказала Оля, когда они засобирались на ужин к Замятиным.

Раньше Соня поступила бы именно так, она не считала нужным спорить по столь пустяковым вопросам, однако в этот день и час неведомая сила потянула ее к зеркалу.

«Волосы стали мягкими и послушными… Руки больше не похожи на ветки…»

Соня с интересом разглядывала себя, отмечая перемены, на которые раньше попросту не обращала внимания. Она будто знакомилась с собой новой, и увиденное неожиданно понравилось. «Так вот я какая?» – читалось на лице, и губы сами растянулись в улыбку.

Соня даже не посмотрела на серое платье, лежащее на кровати, и не стала дожидаться Лизу, чтобы та помогла. Быстро подхватив пряди по бокам, она связала их лентой на затылке. Не хотелось плести привычную косу, скручивать ее и крепить шпильками, украшенными белыми или розовыми бусинами. Пусть часть волос остается на плечах. И у Сони было платье – подарок Николая Степановича на шестнадцатилетие, не слишком пышное, но при этом воздушное, летящее. Кораллового цвета с белыми кружевами на локтях и золотистой вышивкой на поясе. Еще ни разу Соня не надевала его, платье казалось слишком… красивым? А бывает ли у красоты степень?

И вот сейчас душа попросила восторга, счастливого вдоха и ощущения яркого торжества. Так почему бы и нет?

Николай Степанович и Оля ждали Соню в желтом зале. Она зашла и, чувствуя на себе два взгляда: довольный и обжигающий, остановилась около кресла.

– Извините, задержалась. Я готова, мы можем ехать.

– Почему ты не надела серое платье? – резко спросила Оля. – Я же выбрала его для тебя.

– Мне захотелось пойти в этом.

– Немедленно переоденься.

– Зачем?

Николай Степанович уловил гневные ноты в голосе внучки и покачал головой. Вот только ссоры не хватало: Замятины просили приехать к семи, и категорически нельзя опаздывать.

Ответственность за настроение любимой Олюшки он давно переложил на хрупкие плечи Сони, и в подобных ситуациях предпочитал попросту уйти. Девочки разберутся сами, они научились находить общий язык, и третий, как говорится, лишний.

– Платье тебе очень идет. Я рад, что не ошибся с подарком, – произнес он, глядя на Соню, и добавил: – Я бы не хотел опаздывать. Буду ждать вас внизу, надеюсь, больше пяти минут на разговоры не потребуется. – Многозначительно посмотрев на внучку, Николай Степанович направился к лестнице.

– Мы идем в гости, на самый обыкновенный ужин. А не на бал, – отрывисто произнесла Оля. – И совершенно незачем так наряжаться.

– Но на тебе тоже красивое платье. Помнится, ты надевала его в прошлом году на день рождения Кати Калининой.

– Да, и именно поэтому оно потеряло право быть праздничным. Ни к какому торжеству оно больше не подойдет. – Оля говорила ровно и четко, будто хотела обрезать каждым словом. Но чем дальше, тем труднее удавалось сохранять холодность, подбородок уже подрагивал, зеленые глаза сверкали, пальцы сжимались в кулаки. – Переоденься.

Соня хорошо помнила тот день, когда впервые появилась в доме Абакумовых. «Я очень рада, что ты теперь будешь жить у нас. Пожалуй, это одна из самых лучших моих затей. Да, да, да! Ты тоже должна стать хромой. Не думаю, что это слишком больно. Зато мы будем одинаковыми. Ну, что же ты стоишь? Прыгай». Разве можно забыть мелькающие убийственные ступеньки лестницы и обжигающий душу страх?.. Но время давно закалило Соню, оно расправило ее плечи, научило терпению, сдержанности, осторожности и щедро подарило интуицию. Теперь Соня знала, когда нужно уступить Оле, а когда категорически нельзя, иначе потом будет гораздо хуже: через день, через два, через три… Минута слабости обязательно вернется и растянется на часы. А сейчас казалось и невозможным отдать новые ощущения, вспыхнувшие в груди около зеркала несколько минут назад.

– Нет.

– Делай, что я говорю!

– Мне нравится это платье, давай не будем спорить, – миролюбиво предложила Соня. – Николай Степанович ждет.

– Я последний раз спрашиваю, ты переоденешься или нет? – Оля сделала шаг вперед, нервно убрала светлый локон за ухо и вздернула подбородок. Почему лишь изредка удается победить Соню? Да и победа ли это или молчаливое несогласие? Вот же – протяни руку и сломай, перечеркни, прикажи, подчини! Но, нет… Большие серо-голубые глаза смотрят внимательно, и в них не отыскать слабости, бессилия или покорности. – Не пойму, зачем ты мне перечишь, может, тебе это доставляет удовольствие?

– Вовсе нет. – Соня пожала плечами и добавила: – Пойдем, не будем задерживаться.

Предчувствуя проигрыш, Оля огляделась по сторонам, точно желала выбрать, что сокрушить в первую очередь. Крики, бранные слова и угрозы никогда не причиняли ощутимую боль Соне, а так хотелось, чтобы на ее лицо немедленно легла тяжелая тень отчаяния. «И зачем дедушка подарил тебе красивое платье!» Взгляд Оли остановился на клетке с кенаром, и… зеленые глаза мстительно блеснули.

Соня давно не скрывала дружбу с Хвостиком, в этом не было необходимости. Утро обычно начиналось с его пения, а вечер заканчивался чтением книги в уютном кресле желтого зала. Рядом с любимой птицей, умело прогоняющей стойкое ощущение одиночества…

Мгновенно оказавшись рядом с клеткой, Оля открыла маленькую дверцу, а затем метнулась к окну и распахнула его.

– Или ты сейчас наденешь серое платье, или он улетит!

Но Соня не успела ответить, Хвостик принял решение за нее: легко выпорхнув на свободу, он сделал прощальный круг по залу и на короткую секунду оранжевой вспышкой окрасил вытянутую арку окна. Тишина зазвенела, да так, что захотелось крепко накрепко зажать уши ладонями и никогда не опускать рук.

– Сколько я могу вас ждать? – раздался за спиной недовольный голос Николая Степановича.

Соня молчала. И молчала она еще несколько дней, в основном проводя время в своей комнате. Оля злилась, явно сожалела о своем поступке, делала короткие попытки к примирению, не получала ответа, фыркала и то злилась, то тоже молчала, изображая обиженную.

Соня хорошо запомнила ощущение пустоты, появившееся в душе в тот момент. Оно и теперь, по прошествии двух лет, давало о себе знать: тихой грустью в дождливые вечера и в середине весны, когда воздух наполняется ароматами листвы и щебетом птиц. Странно, ни одна слеза не прокатилась по щеке, поминая утрату: плакать по Хвостику не получалось. Будто он жив (вот точно жив!) и издалека не позволяет верить в плохое.

– Где ты теперь? – прошептала Соня, постояла еще немного около стола, затем развернулась и направилась на первый этаж в столовую. Время обедать, Николай Степанович не любит, когда опаздывают.

– Отгадай, кто нас ждет в гости сегодня вечером? – с улыбкой спросила Оля, как только суп разлили по тарелкам. – Хотя не мучайся, я все равно не вытерплю и расскажу сама. К Маше приехал двоюродный брат. Из Москвы. И мы приглашены с ним познакомиться. Дедушка, можно мы поедем одни? Вернее, нас проводит Лиза. Ты даже не представляешь, как мне хочется продемонстрировать всем независимость и самостоятельность. Соня, если тебе интересно, то могу сообщить, что его зовут Александром. Маша прислала длиннющую записку с подробностями.

– Хорошо, Олюшка, поезжайте без меня. – Николай Степанович улыбнулся, отмечая неприкрытую радость внучки. – Полагаю, будет шумно. Наверняка, твоя подруга по такому случаю пригласила половину Петербурга. А сколько лет молодому человеку?

– Двадцать три.

– Хороший возраст, обычно до двадцати пяти еще не успеваешь наломать дров и прогневать родителей настолько, чтобы они захотели лишить тебя наследства. – Николай Степанович вновь улыбнулся.

– Александр надолго приехал? – спросила Соня для поддержания разговора.

– Думаю, да. Врачи прописали его маман влажный воздух, и наш климат отлично подошел. Еще бы, сплошные дожди! Повезло же Маше, если Александр именно такой, как она описывала, то сейчас все будут крутиться возле нее и клясться в вечной дружбе. Соня, помнишь, зимой Маша рассказывала про Александра? Он высокий, хорош собой, умен и прекрасно танцует. И вроде у него был роман с замужней дамой… – Наткнувшись на строгий взгляд дедушки, Оля тут же добавила: – Конечно, это глупости, Маша специально придумывает скандальные истории для интриги. Но я не осуждаю, быть может, на ее месте я поступила бы точно так же. Интересно, будут ли танцы… И кого Александр пригласит? То есть, приглашать ему придется многих, раз он – главная персона вечера. Но кто будет первой? – Оля отложила ложку, промокнула уголком салфетки рот и игриво с улыбкой наклонила голову набок. – Твои предположения?

– Не знаю, – коротко ответила Соня. – Но уверена, что не я.