Дом певчих птиц

Глава 24

Петербург. Далекое прошлое…

Дом Муромовых Соне помог отыскать младший брат Аглаи. От одиннадцатилетнего мальчишки не могли укрыться никакие тайны Петербурга. Целыми днями он носился по улицам и переулкам с друзьями, пока старшие братья помогали отцу в булошной.

Это только кажется, что подняться по ступенькам, зайти в зал, поприветствовать других гостей – легко. Но это не так… Соня нарочно приехала с опозданием, чтобы смешаться с приглашенными и хотя бы ненадолго остаться незамеченной. Затеряться во время ужина не получилось бы, да и невозможно сейчас съесть хотя бы крошку хлеба.

В каждом полноватом мужчине виделся Николай Степанович.

В каждой светловолосой девушке – Оля.

Но Лешку Соловья Соня не спутала бы ни с кем. Сердце звало и боялось одновременно.

«Я здесь не лишняя, меня же пригласили», – успокаивала она себя, и осторожно двигалась вдоль стены за спинами гостей.

Дом Муромовых очень походил на дом Николая Степановича, здесь так же присутствовала сдержанность, и в обстановке преобладали коричневые и серые тона. Но Лев Григорьевич явно увлекался живописью, столько картин видеть сразу не приходилось.

Гостей было много, большую часть приглашенных Соня никогда не встречала, и от этого становилось легче. Ужин остался позади, непринужденные беседы текли плавно, танцы постепенно притягивали пары. Дальняя часть зала, где располагались музыканты, собрала молодежь, здесь царила более оживленная атмосфера и часто слышался смех.

Выбрав место около группы зеленых кресел, на которых удобно расположились трое пожилых мужчин в мундирах, Соня остановилась. Сейчас ее закрывали две дамы в пышных платья, и можно было немного передохнуть от сильных волнений, и решить, как поступить дальше.

Подойти к Николаю Степановичу и поздороваться? Но что он скажет…

Подойти к Оле? Но зачем…

– Не оборачивайся, – раздался за спиной голос Соловья, и Соня вздрогнула от неожиданности.

– Ты… – выдохнула она и сначала улыбнулась, а потом сжала губы, пытаясь побороть навалившийся страх.

– Николай Степанович сказал: ты надолго уехала к тетке в Калугу. Но вот почему-то я не поверил. – Он усмехнулся. – Абакумов просто не знает, что мы жили на одном чердаке, и мне известно, что никакой тетки у тебя нет.

Соня угадала улыбку Соловья, и сразу стало легче. Он попросил не оборачиваться – и хорошо, душе требовались секунды, минуты, чтобы хоть немного успокоиться. Наверное, Лешка сделал бесшумный шаг и подошел ближе, потому что шею коснулось его дыхание. Или показалось?..

– Мне не разрешили приехать, – честно призналась Соня.

– Я бы уже завтра отправился тебя искать.

– Правда?

– Никогда не сомневайся во мне.

Глаза предательски защипали, но Соня прогнала слезы.

– А где сейчас Николай Степанович и Оля? – спросила она.

– Напротив, но значительно правее тебя. Там, где пейзаж с маками. Почему тебе не разрешили приехать к нам, и зачем эта выдумка про Калугу?

– Не знаю… – торопливо ответила Соня, и мгновенно угадала, что Лешка ей не поверит.

– Уверен, ты знаешь, – просто сказал он. – Но я не стану настаивать, давай сделаем так: потом ты обязательно мне все расскажешь. Договорились?

– Да.

– Обернись, уже можно.

Обернувшись, Соня поняла, отчего Лешка попросил не делать этого сразу. Он сбрил бороду, и сейчас широко улыбался, получая удовольствие от выражения ее лица. Как же он теперь походил на того Соловья… На того, который рассказывал страшные истории на чердаке Прохора, отстаивал уличные законы и шептал: «Не вздумай хорошо петь. Кто их знает…»

– Ты сбрил бороду, – выдохнула Соня.

– Приятно, что ты заметила.

Она подняла руку, желая коснуться щеки Соловья, но вовремя вспомнила: подобные поступки неприемлемы на светских ужинах. Рука опустилась, улыбка тронула губы.

– Я бесконечно соскучилась по тебе, – прошептала Соня, чувствуя, как щеки краснеют. – И я скучала долгие годы… – Она замолчала не в силах продолжить, но потом все же добавила: – Николай Степанович не хотел, чтобы мы виделись, он против нашего… сближения. И поэтому не разрешил…

Лешка Соловей. Алексей Муромов. Он хорошо помнил тот день, когда Петька съел всю гущу из тарелки Сони, и как она бесстрашно бросилась защищать своего обидчика. «Не бей его! Слышишь?! Не бей!» На чердаке Прохора, готовясь к боли, она тоже судорожно вздохнула. То был другой мир, где ей – маленькой, худенькой, беззащитной, надо было учиться выживать. Лешка еще хорошо помнил, как поднял кулак, готовясь ударить, и замер, встретив взгляд больших, переполненных испугом серо-голубых глаз.

Сейчас она смотрела точно так же… Инстинктивно ожидая удара.

Лешка прищурился. Он никогда не причинит ей боль, и разорвет на части любого, кто посмеет обидеть. Когда Абакумов сказал, что Соня уехала, этот званный вечер мгновенно стал пустым, и как раздражало то, что нужно отложить расспросы. «Где она? Где?!» – стучало в висках. Лешка при первой же возможности отвел в сторону деда и сказал: «Прошу, узнай, где Соня. Иначе я вспомню свои беспутные годы, и поговорю с Николаем Степановичем по-другому. У нее нет тетки в Калуге». Глаза Льва Григорьевича сверкнули, и он с усмешкой ответил: «Уж не влюбился ли ты, мой мальчик? Если так, то борись до конца. А я тебе помогу».

В гостях у графини Платоновой, Лешка не смешал Александра с пылью только потому, что боялся напугать Соню еще больше. Он знал: остановиться будет трудно… Но эта скотина уже утром пересчитывала ребра и мчалась обратно в Москву. Жалкий, ничтожный трус.

А на чердаке пришлось молить силу воли, чтобы не подвела, не отступила. Соня совсем близко. Маленькая птичка, которую так хочется прижать и не отпускать…

– Я уже терял тебя, и это не должно повториться. – Лешка улыбнулся тепло и взял Соню за руку. – Я хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь ты была рядом. Обещаю, я сделаю все для твоего счастья. Позволь мне это, просто скажи: «Да».

Музыка взвилась к потолку и стремительно полетела по кругу, цепляясь за рамы картин, спинки стульев, бокалы, кружева юбок… Соня сжала пальцы Соловья и почувствовала, как душу переполняет неведомая трепетная радость. И это были новые ощущения: зовущие, рождающие желания, обещающие спасение от всех бед.

– Да, – ответила Соня. – Да.

– Поверь, сейчас ты сделала меня самым счастливым на свете. – Лешка посмотрел в сторону Николая Степановича и Оли, затем отыскал взглядом деда и добавил: – Насколько я разбираюсь в светской жизни, сложные вопросы решаются куда быстрее, если их подкрепить самым обыкновенным скандалом. Доверься мне, хорошо?

Соня доверилась бы Лешке Соловью даже на краю пропасти, и когда он потянул ее к центру зала, она пошла, не раздумывая, боясь только одного: что он сейчас отпустит ее руку, и тепло растворится бесследно.

– Мы будем танцевать? – спросила она.

– Да, ты же обещала мне пять танцев, – весело ответил Соловей, обернувшись.

Теперь присутствие Сони перестало быть тайным, ее больше не загораживали дамы в пышных платьях. Уже через несколько секунд она встретила удивленный и растерянный взгляд Николая Степановича. Но поздно… Вчера Соня отнесла ювелиру Ивану Литке пару туфель Берты, и сейчас на ней было светлое бирюзовое платье с маленькими белыми розами на плечах и по подолу. Она уже не была одинокой, несчастной, незащищенной… Она следовала за тем, кого любит.

– Иди ко мне, – сказал Лешка, и притянул Соню к себе.

Они не заняли одну из свободных позиций в большом общем круге, а встали в центре, привлекая всеобщее внимание. Музыка стихла, а затем зазвучала, изменив тон на более мягкий. Она стала трогательной, нежной и попросила медленных плавных кружений, от которых волнуется сердце и розовеют щеки.

Соня положила руку на плечо Соловью, и они сделала два синхронных шага сначала вправо, затем влево. Поворот, еще поворот, вперед, назад, остановка…

Взгляд Лешки проникал в душу, ласкал, просил, обещал и не отпускал. Соня поняла, что сейчас произойдет, и робко улыбнулась. Но затем смущение ушло, растворилось, оставив после себя легкость, ту самую, которая позволяет забыть тревоги и воспарить над всеми.

– Готова? – тихо спросил Лешка.

– Да.

Соловей прижал Соню к себе, сначала коснулся белых роз на ее плече, потом поднял руку выше и погладил щеку. Он медлил лишь секунду, будто хотел хорошенько запомнить этот момент, а потом наклонил голову. Рыжая челка съехала на лоб, глаза заискрились.

Губы коснулись губ, сила перемешалась с нежностью, и Соня крепче прильнула к Соловью, ловя его горячее дыхание, утопая в собственных чувствах. Слабость пронеслась по телу, и она была столь приятной и желанной, что захотелось отдаться ей немедленно: пусть унесет как можно дальше, где не кружатся пары, не звенят бокалы, где нет гостей…

«Я счастлива… Как же я счастлива…»

Но пары уже и не кружились, они замерли. Лешка чуть отпустил Соню, проложил дорожку поцелуев от губ к виску и прошептал:

– Ты моя, никому не отдам.

Взгляд Сони полетел по залу, он выхватывал изумленные и даже шокированные лица, но происходящее вокруг не имело значения.

Оля стояла, сжав кулаки, сморщившись. Ее глаза источали отчаяние и злобу. «Нет, нет, нет!» – будто кричала она.

Бледный Николай Степанович явно не мог поверить в увиденное.

Лев Григорьевич победно улыбался, будто только что он сам одержал победу на всех фронтах любви: «Ай, да молодец! Весь в меня!»

Впечатлений было слишком много, Соня закрыла глаза, и там, в темноте, неожиданно вспыхнул свет, и появился нечеткий силуэт девушки с прямыми каштановыми волосами. Незнакомка уходила – легко и солнечно, будто никогда и не было печали в ее глазах. Она наконец-то устремлялась в другую жизнь. В свою.

– Я счастлива, – уже вслух произнесла Соня и встретила теплый взгляд Соловья.

– Я прослежу, чтобы так было всегда, – ответил он и вновь притянул ее к себе.

* * *

Бессонница кружила над кроватью до утра, изредка отходя в сторону, а потом возвращаясь обратно. Свернувшись калачиком, натянув одеяло до подбородка, я лежала в обнимку с пузатой зеленой бутылкой и пыталась разобраться в мыслях и чувствах. Не должно быть так, что ты любишь, а тебя нет… Вернее, в этом случае я не могу согласиться на меньшее. Мое сердце попросту не выдержит столько боли. Нужно уехать с первой утренней электричкой, и дома, в Москве, все забудется и пройдет.

– Я тебя опять поставлю на подоконник, – пообещала я бутылке и шмыгнула носом. – Хотя… тогда ничего не забудется…

Я вспоминала наше знакомство с Матвеем, и то, как он отправился в ресторан к Кристине, и как пошел и сел рядом с ней и Павлом, оставив меня с другими гостями, и как переживал, и как выпил лишнего… Картинки сменялись одна другую, и были они настолько яркими, что в семь утра я собралась быстро, вышла из домика, плотно закрыла дверь и направилась к краю поселка, где вызвала такси.

На станции я купила билет и устроилась на короткой рыжей скамейке перрона. Однако сидеть долго не получилось, неведомая сила подняла меня и, поселив в душе еще больший непокой, заставила шагать туда-сюда. Вот только этот непокой имел другие очертания и оттенки… Я почувствовала, как теплеет в груди, будто где-то там, глубоко, под многочисленными слоями времени и памяти, тают внушительные вековые ледники.

И почему-то так сильно они растаяли, что вода брызнула из глаз.

«Да знаю я, знаю, что это слезы…»

Закрыв рот ладонью, стараясь не разрыдаться в голос, я сунула свободную руку в сумку и достала мобильный. Стресс, тянувшийся со вчерашнего вечера, прошел, и, видимо, теперь из меня всхлипами и солеными ручьями выходила щедро накопившаяся боль. Лет за пять накопившаяся.

Я не могу без Матвея, и я не хочу садиться в электричку и мчаться в Москву. Без него. Кожа и сейчас помнит каждое прикосновение, сердце готово все отдать за возможность оказаться рядом.

Отношения с отцом…

Недавняя история с Димой…

Да, вот такие примеры у меня перед глазами.

Наверное, я не умею доверять мужчинам, и, в моем тяжелейшем случае, этому необходимо учиться. Слова Матвея закружились в душе, и я принялась повторять их мысленно, жалея о побеге.

«Она поругалась с мужем – да, приехала – да, но я лишний раз убедился в том, что чувства давно ушли, и несколько лет я попросту страдал ерундой. Я не люблю Кристину, слышишь?»

– Похоже, теперь слышу, – прошептала я и вытерла последние слезы.

Спасибо Даше за номер Матвея… Сделав глубокий вдох и выдох, я торопливо написала сообщение: «Я очень хочу вернуться. Забери меня, пожалуйста, со станции», и, раздумывая лишь мгновение, отправила его. Оставалось надеяться, что Матвей уже проснулся, связь не подведет, и два отчаянных предложения будут прочитаны скоро.

– Обернись, – услышала я за спиной знакомый голос, вздрогнула от неожиданности и развернулась.

Матвей смотрел на меня спокойно, будто вчера мы и не поругались. В светлых потертых джинсах и широкой серой рубашке на выпуск, застегнутой лишь на три пуговицы посередине, он выглядел свободно, с той долей небрежности, которая мне всегда нравилась.

– Я написала тебе сообщение…

– Расскажешь, о чем?

– Наверное, это уже не важно, – выдохнула я и поймала в глазах Матвея добрые смешинки. Скорее всего, я вчера сошла с ума. И сегодня утром тоже. Иначе как еще объяснить купленный билет на электричку?

– Динка, иди ко мне, – сказал Матвей и протянул руку ладонью вверх, будто я была маленькой пугливой птичкой. И этой недоверчивой пичуге лучше сразу показать искренность чувств. – Все, что я сказал – правда…

Но я не дала договорить Матвею, я бросилась к нему, обвила шею руками и уткнулась лицом в его каменную грудь.

– Спасибо, что ты приехал. Спасибо…

– Не успел бы на станцию, рванул бы за тобой в Москву. Проснулся, а тебя нет… – Он отлепил меня от себя и осторожно поцеловал в губы. – Динка, я как только тебя увидел, так пропал, понимаешь? И ты не представляешь, как тяжело сдерживать себя каждую минуту, боясь тебя обидеть. Ты выросла, но в твоих глазах была все та же растерянность, что и пять лет назад. Я не хотел торопиться. А вчера понял, еще секунда – и уже не остановлюсь…

Я прижалась крепче и закрыла глаза, жадно впитывая мгновения и стук сердца Матвея. Как же хорошо…

«– То есть из-за этого на меня и валятся несчастья? А это получится исправить? Противоядие есть?

– Есть. Но оно находится в чужих руках, и от тебя мало что зависит».

Слова цыганки Элины я, конечно, не забыла. И теперь я знала, в чьих руках противоядие… В руках Матвея. И вот так получается, что с сегодняшнего дня они вовсе не чужие. Они самые родные.

– Я счастлива, – прошептала я, улыбаясь.

– Я прослежу, чтобы так было всегда, – ответил Матвей и погладил меня по голове вовсе не как младшую сестру. А как самую лучшую девчонку на свете!